В полутемной, наполненной крепкими больничными запахами Семенютиной гостиной он застал не только Данила, но и Артема с долговязым Павлюком. Видимо, перед этим они вели продолжительный и нелегкий разговор, потому что все были какие-то неприветливые, настороженные. С удивлением и даже осуждением смотрели эти трое на него, как бы спрашивая: «Что это с вами сегодня, уважаемый? По какой причине расцветаете, как майская роза?..»
— Славьте гонца, который привез добрые вести! — подняв над головой правую руку, шутливо воскликнул Сосновский клич древних латинян.
Но в ответ никто не проронил ни звука.
— Товарищ Павлюк, наверное, уже доложил об успешном выполнении боевой операции на железной дороге. Но должен предостеречь: без моего дополнения его доклад нельзя считать ни точным, ни исчерпывающим. Так вот, с вашего разрешения, несколько слов… Я только что возвратился с объезда края и имею точные сведения: по обеим железнодорожным веткам за эти дни не прошел ни один поезд! Судя по всему, на коростенской ветке не скоро восстановится движение, потому что аварийным командам может и недели не хватить, чтобы повытаскивать из болота искореженные танки и пушки. А их там, по предварительным данным, около пяти десятков. Так что товарищ Павлюк со своей командой вполне заслуживает похвалы!
Однако и эти его слова канули, словно капли воды в горячий песок. Присутствующие не только не среагировали, но почему-то еще больше нахмурились, опустили глаза.
— Извините, я, видимо, несвоевременно… Или, может, что-нибудь случилось?
— Понимаете, Витольд Станиславович, в этой операции мы человека потеряли… — после продолжительной паузы глухо промолвил Ляшенко. — И какого человека!
Лишь теперь Сосновский понял, какими неуместными были его улыбка и нарочито приподнятый тон. Как же это он забыл неумолимый закон войны: любые боевые успехи оплачиваются только кровью?!
— Чтобы не пропустить военный эшелон к линии фронта, Иван Потепух подорвал себя…
Потепух… Потепух… Всех бойцов отряда Сосновский знал в лицо, а вот Ивана Потепуха, как ни силился, вспомнить не мог.
— Какой же он из себя, этот Потепух?
— Какой из себя… Вот видите, мы даже не помним его в лицо, — не то с упреком, не то с сожалением покачал головой Артем. — И вообще, что знаем о человеке, который столько времени жил среди нас? Да, собственно, ничего! Потому что этот скромный, работящий человек тихонько, без шума делал свое дело. А вот когда наступил момент большого испытания… Неказистый, никому не известный, скромный труженик войны ценой собственной жизни спас от гибели где-то на Волге или на Кавказе десятки бойцов и командиров, которых в глаза никогда не видел. Вот каков он, Иван Потепух!
— На его месте каждый из нас поступил бы точно так же!..
— Золотые слова, Витольд Станиславович! Сейчас мы в самом деле живем в такое время, когда героизм стал не привилегией отдельных, избранных судьбою лиц, а повседневным делом тысяч и тысяч патриотов. Ничего подобного история никогда еще не знала!.. — Артем говорил страстно, гневно, будто хотел убедить прежде всего себя в том, что Иван погиб не зря.
— Правильно говоришь, Артем! — приподнялся на локоть Данило. — Такие, как Иван Потепух, идут в бессмертие. И наше самое кровное с вами дело — сохранить для народа имена героев, не дать им затеряться в адском водовороте войны. Я предлагаю, товарищи, конкретное дело: отныне регулярно вести боевую летопись отряда, как ведутся, скажем, корабельные журналы. Память — вещь не всегда надежная, да и не вечны мы с вами, а вот если день за днем по живым следам фиксировать все успехи и неудачи… Грядущие поколения из первоисточника будут знать, какой ценой добывалась победа над Гитлером!
— Странно, как мы раньше до этого не додумались? Еще с тех пор, как оставили Стасюков дом, нужно было вести боевой дневник. Мы уже стольких побратимов потеряли на партизанских дорогах, что сейчас непросто их и перечесть, а никто и ничто не должно быть забыто!
— Такой дневник, по сути, ведется, командир, — включился в разговор Ксендз. — У меня хранятся все отчеты о проведенных отрядом операциях.
— Отчет — это документ бездушный. Разве из него когда-нибудь люди узнают, каким был на вид, о чем мечтал, к чему стремился тот же Иван Потепух?.. Нет, я все-таки за исчерпывающий боевой дневник отряда! И прошу поручить это дело нам с Федьком. Единственная лишь просьба к вам, Витольд Станиславович, как можно скорее раздобудьте пишущую машинку.
Ксендз еле заметно улыбнулся:
— Такие скромные желания… Пишущую машинку, еще и не одну, Колодяжный уже раздобыл. Через день-другой они будут здесь. Но лично я не уверен, что это облегчит нам жизнь. Предположим, вы с Масютой сможете каждый день одним пальцем перепечатать десять — пятнадцать сообщений Совинформбюро. Только будет ли это кардинальным решением проблемы? Нам давно уже пора выходить со словом правды на многотысячную аудиторию…
Данило лишь вздохнул: что ответишь, если человек говорит правду? Им в самом деле давно бы уже нужно было развернуть как можно более широкую пропаганду в массах. Ведь фашистское радио, газеты, явные и скрытые болтуны на каждом шагу на все лады без умолку тараторят: «Советы доживают последние дни», «Остатки недобитых красных армий панически бегут за Каспий и Урал», «Немецким войскам путь фактически открыт до Тихого океана»… Каково все это ежедневно слышать людям? Конечно, они уже научены опытом и не очень верят разной болтовне (гитлеровские писаки столько раз хоронили Москву, а она до сих пор стоит, борется!), но частые капли даже камень долбят… Людям крайне необходимо помочь выстоять духовно, повседневно и беспощадно разоблачать геббельсовскую пропаганду, правдиво информировать о событиях на фронтах.
По правде говоря, когда они выбирались из Киева в леса, то думали, что пропагандистская работа в массах будет едва ли не самой простой из задач, но на деле оказалось все намного сложнее. Пока Ян Шмат не раздобыл добротный радиоприемник, они сами столько месяцев были отрезаны от всего мира. А когда голос Москвы стал каждодневно доноситься до Змиева вала, перед ними возникла другая сложная проблема: как донести слово правды до слуха изболевшихся душой земляков? Будто прикованный к столу, изо дня в день гнул спину юный Федько, от руки переписывая утренние и вечерние сообщения Совинформбюро, но можно ли было думать о массовой пропаганде среди населения, когда считанных экземпляров едва хватало для отряда? Да и не очень хотелось Данилу, чтобы по краю пошли странствовать рукописные партизанские листовки. Большие надежды он связывал с пишущей машинкой: к машинописному слову и доверия больше и отношение иное. Хотя Ксендз, конечно, прав: это все равно не кардинальное решение проблемы…
— Зная ваше отношение к печатному слову, я недавно выторговал в одном месте ротатор. Аппарат, скажу вам, совершенно новенький, и притом производства весьма солидной фирмы, — как-то пресно, вяло, словно бы речь шла о каких-то пустяках, продолжал Ксендз. — Так что скоро, очень даже скоро, мы будем иметь возможность ежедневно изготовлять сотни, а то и тысячи листовок…
Присутствующие удивленно и недоверчиво переглянулись: о такой роскоши, как ротатор, никто из них и мечтать раньше не мог! И как этот Ксендз ухитрился раздобыть такую вещь? Конечно, его ни о чем не расспрашивали, однако от похвал не удержались.
— Аплодисменты, переходящие в овации, оставим читателям нашей будущей печатной продукции. Сейчас целесообразнее всего заняться конкретными делами: где оборудуем типографию? Кого благословим в партизанские первопечатники? Как наладим распространение листовок среди населения?..
— Мое мнение таково: типографию нужно устроить здесь, а печатником назначить Федька Масюту. Парнишка он грамотный, умный, сообразительный, уверен, что быстро овладеет этим делом. Ну а я буду у него в качестве помощника… — сказал Данило без долгих размышлений.
Но было видно, что Ксендз без энтузиазма воспринял это предложение. В глубине души Артем был тоже против того, чтобы оборудовать типографию здесь, на отшибе, однако не хотелось причинять огорчений Данилу, который на глазах стал выздоравливать, когда приобщился к настоящей работе.
— По-моему, Данило прав. Если уж мы здесь установили радиоцентр, то логично здесь же оборудовать и типографию… Кандидатура Масюты, думаю, вполне подходящая. Федько — хлопец во всех отношениях прекрасный. Такому смело можно поручать самые серьезные дела. Вам, товарищ Ляшенко, не в помощниках сейчас следует ходить, а взять на себя функции комиссара отряда. Тем паче что вы давно уже стали для нас настоящим комиссаром.
— Правильно! Правильно! — поддержали Ксендз с Павлюком в один голос.
Не в состоянии скрыть свою радость, Ляшенко застенчиво улыбнулся, потупил глаза:
— Спасибо, друзья! Постараюсь оправдать ваше доверие.
— Ну, так как вам путешествовалось, Витольд Станиславович? — спросил Артем немного погодя. — Что нового в округе? Чем можете порадовать?..
Возвращаясь в лагерь, Сосновский буквально сгорал от нетерпения как можно скорее поделиться с Артемом утешительными новостями. Но когда услышал о смерти Ивана Потепухи, из его сердца тотчас исчезла, испарилась волнующая радость, а все новости показались будничными и незначительными.
— Радовать особенно нечем, но оснований для грусти тоже нет. Могу доложить: ситуация в крае складывается для нас как никогда благоприятно. Крестьянство уже пробуждается от оцепенения и хотя открыто пока не выступает против оккупантов, но повсеместно оказывает сопротивление всем действиям оккупационных властей. На Киевщине и Житомирщине сейчас повсюду гуляет «красный петух». По примеру цымбаловцев хлеборобы повсеместно сжигают скирды немолоченого хлеба, растаскивают с токов назначенное для вывоза в Германию зерно, разбивают молочные фермы и растаскивают, где только возможно, скот с общественных дворов. Но все это делается под видом пришлых партизан. Местные органы власти практически утратили контроль над положением и вряд ли овладеют им без помощи карательных экспедиций. Тем паче что блюстителей «нового порядка» охватила неслыханная паника. Само слово «партизаны» наводит на них ужас…