— Чем же их так напугали партизаны?
— Более всего Пущей-Водицей. Знаете, как об этой нашей операции в народе говорят?.. Говорят, будто в Приднепровье действует десантированное с Большой земли соединение партизан, а оснащены они не только пушками и танками, но и каким-то новым секретным оружием. Именно это соединение июльской ночью якобы захватило Киев, уничтожило там всех гитлеровцев и без малейших потерь скрылось в лесах. И что самое любопытное — народ всюду верит в такую легенду. Особенно после того, как прокатилась слава о нашей победе на Тали. Говорят, будто там мы до основания разбили целую немецкую дивизию. Я столкнулся с интересными фактами: во многих селах тайные сходки посылают к тальским берегам своих ходоков, чтобы они собственными глазами увидели следы побоища. Без преувеличения можно сказать, эти ходоки — наши самые горячие пропагандисты и агитаторы. Двигаясь от села к селу, они разносят огромное множество всяких легенд, как жестоко были разгромлены фашисты на Тали. И люди охотно верят каждому их слову, с нетерпением ждут нашего прихода. Мои помощники на местах в один голос заверяют: мы можем рассчитывать на огромное пополнение…
Ляшенко быстро приподнялся на локоть, в глазах у него — солнечные отблески.
— А помнишь, Артем, нашу беседу под Миколаевкой? После первого боя?
Тот смущенно улыбнулся:
— Как же не помнить?..
— Вот видишь, пришел и на нашу улицу праздник! Сейчас тысячи людей мечтают найти к нам тропинку. Так что бросай клич, командир, и собирай под своим крылом партизанскую армию!
Конечно, такой перспективе нельзя было не радоваться. И Артем ни от кого не скрывал чуть ли не самую большую свою радость за время войны. И то сказать, время, которого он столько ждал, о котором бредил во сне и наяву, наконец настало! Лед, как говорится, тронулся, стар и млад повсеместно готов стать на смертную схватку с врагом. Но что касается предложения Данила о немедленном формировании партизанской армии… Нет, не мог Артем так сразу решиться на это. Потому что давно не покидала его тревожная мысль: а смогут ли они, командиры, руководить многотысячной партизанской армией, если даже для сотенного отряда с такими невероятными трудностями нащупывали тактику боевых действий во вражеском тылу. Возможно, и сейчас она, эта тактика, с точки зрения военного искусства далека от совершенства, но, по крайней мере, все люди четко представляют и свои возможности, и свои задачи. А как будет, если отряд разрастется в массовое соединение? Неужели придется, как и до сих пор, устраивать единичные, пусть и значительные, боевые операции, а потом на определенное время залегать, словно карасям в ил, консервироваться в Змиевом валу и частыми диверсиями в разных местах сбивать гитлеровское командование с панталыку? Но ведь тысячное соединение так просто в пещерах не спрячешь. Да и целесообразно ли такой силе ограничиваться отдельными налетами и диверсиями? Им бы одним махом вымести с Полесья фашистских захватчиков и всякую продажную сволочь и восстановить здесь советскую власть.
Одно лишь беспокоило Артема: а что дальше? Он ни на миг не сомневался, что оккупанты ни за что не смирятся с утратой такого важного района, как Полесье, они непременно бросят против партизан регулярные войска с авиацией, танками, артиллерией. Не сомневался Артем и в том, чем закончится этот поединок: им, кое-как вооруженным и неопытным, долго не выстоять в открытом бою. Правда, Артему не раз приходило в голову: а почему бы не превратить будущее соединение в рейдовое, которое постоянно держало бы в своих руках инициативу? Ведь рейдирование — это не бездумное метание по вражеским тылам. Направление и темп рейда должны диктоваться четко определенной стратегической целью. Иными словами, чем дольше он размышлял над этой проблемой, тем яснее осознавал: собственными силами, без помощи Центрального штаба партизанского движения, им вряд ли удастся успешно ее решить.
— Я ни в малейшей степени не сомневаюсь, — после продолжительного молчания наконец сказал Артем, — что достаточно сейчас бросить клич, как на борьбу открыто поднимутся тысячи и тысячи. Но вывести людей в леса — дело не такое уж и хитрое, а вот направить их по правильному руслу, повести победными дорогами и напрасно не погубить…
В отряде уже давно все полюбили своего командира за высокие душевные качества, за моральную чистоту, справедливость, какую-то, если можно так сказать, некомандирскую самокритичность, а более всего — за рассудительность и отцовскую заботу о подчиненных. Кто-то другой на его месте, ощутив вкус побед, наверное, бросился бы за призрачным привидением еще больших боевых удач. И наверняка погубил бы и себя, и отряд. А он не поддался искушению дешевой славы, буквально каждый свой шаг обдумывал мучительно и старательно. Однако сейчас вот такая осторожность Артема показалась собеседникам весьма странной.
— Скажи честно, дружище, что тебя беспокоит? — спросил Ляшенко без лишних слов.
— Отсутствие связи с Большой землей. Центральный штаб партизанского движения, бесспорно, для того и создан Ставкой, чтобы координировать боевые действия отдельных отрядов и соединений на оккупированной территории, нацеливать их на выполнение важнейших стратегических задач. Для меня ясно одно: без централизованного руководства мы так и останемся убогими кустарями, а все наши действия нужно расценивать не более как сельскую самодеятельность…
Трудно было что-нибудь возразить Артему, и все же Ляшенко сказал:
— Связь мы наладим. Не зря ведь столько людей отправили к линии фронта… Не могу поверить, чтобы кому-нибудь не удалось добраться до Москвы. И пока мы здесь будем укореняться, собирать под свое знамя патриотов, кто-нибудь из них обязательно вернется.
«Вернется… — мрачно улыбнулся Сосновский. — Вот Колодяжный — этот давно бы вернулся! А почему бы в самом деле не послать на связь с Большой землей Кирилла с хлопцами? Те огонь, и воду пройдут и не более чем через две недели назад вернутся. Кстати, колодяжненцы могли бы и Бергмана в Москву доставить… Это же просто здорово: одним выстрелом двух зайцев убить!»
Он хотел уже было поделиться своим замыслом с присутствующими, но Артем опередил его:
— Будем надеяться, кто-нибудь вернется. Но пока нам самим надлежит принимать решение. И принимать без особой поспешности.
— Но и без особой затяжки! — резко заметил Ксендз. — Потому что в житомирском, а также и в киевском генерал-комиссариатах только что объявлен очередной принудительный набор молодежи на каторгу в Германию. Народ в отчаянии. Единственную надежду люди возлагают на нас. Не просто возлагают, а умоляют не допустить отправки десятков тысяч юношей и девушек в рабство» Вот почитайте, что нам пишут из Корнина… — Он вынул из нагрудного кармана и положил на стол вчетверо сложенный лист.
Развернув бумагу, Ляшенко пробежал глазами по четко выведенным рукописным строчкам:
— «Защитникам народным, партизанам советским от обреченных на рабство жителей г. Корнин просьба нижайшая.
В годину отчаяния и беспросветной кручины обращаемся к вам, братья наши.
Вчера ста сорока шести из нас вручены под расписку повестки-вызовы явиться на спас в управу для отправки на «продуктивный труд в великой Германии». Не впервые уже черные вороны Гитлера тянут живые поборы с нашего города, поэтому мы хорошо знаем: этот «продуктивный труд» все равно что бывшая татарская неволя. Сколько уже наших ровесников погибло на проклятой чужбине! Теперь такая же участь ждет и нас.
Братья наши, партизаны!
Не дайте свершиться еще одному черному делу проклятых оккупантов!
Вырвите нас из фашистской неволи! Именем матерей и детей ваших заклинаем: протяните руку помощи, заступитесь, помогите! Верим, ждем, надеемся.
Не зная, где вас искать, передаем этот крик наших душ из рук в руки с огромной надеждой, что добрые люди все-таки доставят его вам своевременно».
— Считаю, мы не имеем права пренебречь этим документом всенародной боли, — заявил Ксендз, когда Ляшенко кончил читать. — Мы должны уберечь земляков от рабства. Если хотите, самой судьбой нам суждено это сделать.
— Да, испокон веков на нашей земле самым высоким, самым святым деянием считалось освобождение из неволи единоверцев. Недаром же народ сложил столько песен о героических запорожцах, которые не раз отправлялись на «чайках» за моря «братьев своих вызволять». Наш долг — не нарушить традиции, — поддержал Сосновского и Данило.
— Корнинцам мы-то можем помочь, а как быть с обреченными на рабство в других городах и селах?
— Их тоже нельзя оставлять в беде!
— И как вы мыслите, Витольд Станиславович, это сделать?
— Выход единственный — осуществить молниеносный рейд по окрестным районам.
— Рейд?.. А что, это стоящая идея! Вот только где взять лошадей, которым под силу было бы объездить до спаса, считай, две области? — выразил сомнение Артем, хотя и был уверен: операцию эту необходимо провести непременно. И именно так, как предлагает Ксендз.
— Не усложняй, командир! Разве же обязательно по всем без исключения селам мотаться? Могу заверить: как только слух пойдет о нашей операции, все, кого ждет каторга, сами найдут к нам тропинку. А вообще знаешь что? Поручи это дело, например, Колодяжному. Вот увидишь, за неделю-полторы он управится.
— Полюбился вам этот Колодяжный, — улыбнулся Артем, впервые заметив, каким по-юношески горячим может быть иногда этот странный человек. — А разве забыли, что он сейчас сопровождает где-то «родича» в его странствиях?
— Завтра Кирилл будет здесь. Но я вовсе не настаиваю, чтобы именно он возглавил предстоящую операцию. Я лишь для примера его назвал. А вообще-то я припас для Колодяжного задачу значительно более высокой сложности.
— Вот как?! А как же будет с так умело спланированной вами операцией «Родич»?
— Она не отменяется. Просто первый, самый трудный ее этап уже завершен. Весьма успешно завершен!
— Неужели гестапо выпустило девочку Опанасюка?