— Да пока еще нет, но выпустит. Вынуждено будет выпустить!
Уголки губ Артема едва заметно дернулись, а в глазах промелькнули иронические искорки. Ксендз заметил эту скрытую улыбку и вдруг вспыхнул. Неужели берутся под сомнение его слова? Ничем не выказав обиды, он неторопливо вынул из планшета скрепленные вместе какие-то бумажечки и молча протянул их командиру. Читай, мол, и наматывай на ус!
«Что за премудрая грамота? — пожал тот плечами, просмотрев писульки. — О каких подводах, ярмарке, покупателях идет здесь речь? Никак не пойму».
— Глубоко вникать сейчас в текст не обязательно. Для нас важно то, что «родич» завязал с киевской службой СД деловой диалог. Ну а продолжит его «родич» уже под нашу диктовку…
— Неужели вы собираетесь перетянуть в наш лагерь этого негодяя? А может, нам хватит и одного гестаповца?
— Бергмана просто грех дольше в лагере держать. Его место — в Ставке Верховного Главнокомандования. И я уже, кажется, знаю, как переправить Бергмана через линию фронта…
Артем только головой покачал: что это сегодня Ксендз так расходился?
— До сих пор мы посылали гонцов на Большую землю только поодиночке. А какие результаты? — продолжал развивать свою мысль Сосновский. — И почему бы не попробовать отправить к линии фронта группу? Конечно, она должна состоять из людей разбитных, тренированных, отважных, а к тому же еще и таких, у которых был бы опыт рейдирования по оккупированной территории. Можем ли мы найти таких в отряде? Несомненно. Разве группа того же Колодяжного не отвечает этим требованиям? Лично я не сомневаюсь: Кирилл со своими хлопцами пройдет огонь и воду, а связь с Москвой установит! Или, может, вы другого мнения?
Возражений не было.
— Так вот, я и думаю: если уж посылать колодяжненцев на Большую землю, то почему бы им не прихватить с собой Бергмана? Опыт странствий с «родичем» они уже имеют…
Нахмурили брови командиры: вот задал Ксендз загадку! Его предложение было настолько неожиданным и дерзким, настолько смелым, что так сразу они не могли на что-то решиться. И неизвестно, какое решение они приняли бы, если бы в ту пору не прибыл Варивон и не сообщил: на четвертый «маяк» добрался наконец после многонедельных странствий Иван Приходько, отправлявшийся на Сумщину.
— Такой, что смотреть страшно. В лишаях весь, ободранный и исхудавший… Еле на ногах держится. Тень, а не человек…
— А с какими новостями прибыл?
— Да, видите, он только затирухи похлебал и уснул. Успел лишь сказать, что путешествие его было неудачным. На след партизан напал, но встретиться с ними не удалось. Люди говорили, что партизаны эти якобы направились в Брянские леса. Иван двинулся туда же, но едва ноги оттуда унес: все южные подходы к Брянским лесам сплошь заблокированы карателями…
Посидели командиры, подумали, а потом Ляшенко предложил:
— Что ж, Артем, хочешь не хочешь, а нужно благословить предложенную Витольдом Станиславовичем операцию. Возможно, колодяжненцам в самом деле посчастливится больше, чем другим? Оденем их в полицейские мундиры, дадим коней добротных, документы надежные, и, как говорится, скатертью дорога!
— Так-то оно так, но ведь этот штурмфюрер…
— За него можно не беспокоиться: он более всего боится, как бы не попасть в руки своих бывших сообщников. Кто-кто, а Бергман хорошо знает, чем закончится и для него, и для его семьи эта встреча. Ну а в случае чего Кирилла не нужно учить, что делать, — сказал Ксендз убежденно.
Артем ответил не сразу. Потом взглянул на часы и сказал:
— Давайте оставим пока этот разговор. Через несколько минут — передача последних известий из Москвы…
XV
— Что это вы так спозаранок, Кирилл? Отдыхали бы с дороги, — такими словами встретил Сосновский Колодяжного, раздетого до пояса, выбритого, взбодренного студеной водой в партизанской бане, недавно оборудованной лагерными хозяйственниками в зарослях над ручейком.
— А с чего мне быть утомленным? — обнажил тот крепкие зубы в широкой улыбке.
— Не напрашивайтесь на комплименты. Всяк понимает, что значит осуществить такой рейд с «родичем», сделать столько дел, раздобыть целых четыре подводы разного военного снаряжения. Варивоновы хлопцы до сих пор еще их разгружают…
— Ничего особенного. Обыкновенный кавалерийский пробег по пересеченной местности. — Кирилл изо всех сил тужился выглядеть спокойным, суровым, уравновешенным, хотя на самом деле весь так и сиял от радости.
В конце концов, почему бы ему и не радоваться? Ведь впервые в жизни выпало такое серьезное и ответственное дело, и он с честью справился с ним. Подумать только: за время рейдирования ухитрился не только заморочить «родичу» голову, но и попутно совершить несколько удачных налетов и диверсий! А самое главное — сумел по просьбе самого Ляшенко «взять взаймы» в оккупационных немецких учреждениях сразу две пишущие машинки и около пяти центнеров чистой бумаги. Теперь хватило бы только рук печатать на них листовки с фронтовыми новостями.
— Командир доволен вашим рейдом. Обещал на общем сборе отряда всем объявить благодарность. Так что приводите себя в порядок и готовьтесь к торжественному сбору, — по секрету сообщил Сосновский.
К огромному своему удивлению, он заметил, как неожиданно помрачнел Колодяжный, приугас, будто политое водой пламя. Но что послужило этому причиной, догадаться не мог. Причина же до смешного была пустячная. Просто Кирилл представил, как придется теперь каждодневно изнывать на боевых занятиях, до отупения собирая и разбирая трофейное оружие, ходить в наряде на кухню, долбить в насыпи новые пещеры, и от этого на него напала такая тоска, что даже под сердцем заныло. Собственно, это чувство не покидало его с тех пор, как на хуторе под Розважевом получил распоряжение немедленно возвратиться к Змиеву валу. После стольких дней самостоятельных и удачных странствий он, как затяжной болезни, боялся размеренной, похожей на движение маятника, лагерной жизни с ее однообразным течением будней. Потому что наконец в этом походе со всей отчетливостью понял: все прежние годы он, по сути, прожил в какой-то полудреме при всем том, что мать родила его для постоянного риска, беспрерывного движения и незаурядных дел.
— Что с вами? Я чем-то вас огорчил? — забеспокоился Сосновский.
— Да понимаете… Честно можно сказать?
— Только так!
— Не по душе мне наше сидение в норах, Витольд Станиславович! Помотался я вот немного по краю и будто снова на свет народился. А как подумаю, что, здесь ждет…
«Все-таки я нисколько в нем не ошибся, — мысленно заметил Ксендз. — Чистая, искренняя, неподкупная натура! Но бунтарь и непоседа. Вечно его зовут дороги, вечно на уме у него приключения… Такого заставь сидеть на одном месте и заниматься однообразным трудом — обречешь на медленное умирание…»
— Не делайте прежде времени грустных выводов, Кирилл. Если уж пошло на откровенность, то есть у меня для вас одно горячее дело.
— Если стоящее, готов хоть сегодня за него взяться!
— Настолько стоящее, насколько и опасное, дорогой друг.
Диковатым огнем вспыхнули глаза Колодяжного, он нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Не из особой любви к жилищам пращуров и не от трусости сидим мы в этих норах, Кирилл. Просто так складываются обстоятельства. Мы вынуждены были залечь, законсервироваться, чтобы не погубить отряд. А если бы имели постоянную связь с Большой землей… Одним словом, дальше мы не можем существовать без связи! Вот я и собирался предложить вам осуществить со своей группой рейд до самой Москвы…
— Витольд Станиславович, дорогой вы мой! Да это же… сверх всяких ожиданий! Спасибо, от чистого сердца спасибо!..
— Подождите, Кирилл, благодарить. Я ведь предлагаю не прогулку, а невероятно трудную и ответственную миссию. Задача заключается не только в том, чтобы пробраться через линию фронта, доставить в Центральный штаб партизанского движения боевой отчет отряда и возвратиться назад. Это полдела. А еще вам предстоит любой ценой доставить на Большую землю пленного эсэсовца, что, несомненно, удвоит трудности…
— Не того ли, случайно, которого Хайдаров с Загравой заарканили?
— Того самого.
— Ну, его как миленького доставим. Он ведь, насколько я помню, привычный путешествовать с кляпом в зубах. А в случае чего…
— Никаких таких случаев не должно быть! Гауптштурмфюрера Бергмана во что бы то ни стало необходимо живым доставить. Вы даже не представляете, какую услугу окажете нашему военному руководству в Москве…
Колодяжный ледяным взглядом окинул Ксендза и спросил с преувеличенной любезностью:
— А почему вы считаете, Витольд Станиславович, что у меня не хватит ума понять это? Думаете, Колодяжный способен только на хи-хи да ха-ха? А что же он должен был делать, как не разводить хахоньки, когда его все время в пристяжных держали, к настоящему делу не допускали? Нет, Витольд Станиславович, Колодяжный лишь на первый взгляд ветрогон, а на самом деле он многое и понимает, и подмечает. И будьте уверены: если уж он за что-нибудь берется, то скорее глотку себе перегрызет, чем отступится.
— Лично я в этом никогда и не сомневался. А если сейчас не совсем точно выразился, вы уж извините, — исправил свою оплошность Сосновский, поняв, что невольно задел самолюбие щепетильного Кирилла.
Но Колодяжный, забыв уже обо всем на свете, лихорадочно размышлял над тем, как доставить на Большую землю Бергмана.
— Сколько до линии фронта километров?
— Не менее восьмисот…
Натянув на себя гимнастерку и туго подпоясавшись трофейным поясом с массивной бляхой, Кирилл неторопливо расчесал густую прядь выгоревших на солнце волос. Потом достал из нагрудного кармана сигарету, прикурил, жадно затянулся несколько раз.
— Восемьсот километров… Многовато, черт побери! На одной заправке не дотянешь! Жаль… А то завел бы гестаповскую душегубку, в которой мы словаков повстречали, посадил бы за решетку пленного эсэсовца, и только бы пыль поднялась. Смотришь, за пару суток уже и среди своих были бы…