ии из первых рук…» — не без радости сделал он вывод и улыбнулся.
— Не думайте, что я вот так сразу и поверил заверениям черных мундиров, будто проникнуть к вам — дело простое, — заметив невольную улыбку Ксендза, поторопился с разъяснениями Квачило. — Я догадывался, интуитивно чувствовал, что мне отводится незавидная роль живца. Чтобы проверить вашу бдительность, спецы из «Виртшафта» отправляли меня на явную гибель, ибо даже не позаботились об устойчивой связи со мной на случай удачи…
— Что-то вы не то говорите. А это что? — показал Сосновский на писульки.
— Не смешите, бога ради! Таким способом поддерживают связь лишь с тем, кто заранее обречен на провал. Чтобы вступить в контакт с центром, я каждый раз должен был отлучаться из отряда. А разве это долго останется незамеченным? Я понимал: рано или поздно меня должны схватить на горячем.
— И все же верно служили своим хозяевам… Наверное, полагались на ключ шифрованных посланий?
— А, какой там ключ! — сплюнул в сердцах Квачило. — Дураку ведь ясно, что означают все эти «желуди», «подвода», «покупатели», «ярмарка», «оптовик»…
— Что ж, сочувствовать не стану, — холодно промолвил Ксендз. — И вообще ни к чему этот разговор. Лучше берите карандаш и пишите очередное донесение своим хозяевам.
Квачило быстро-быстро замигал голыми, подпухшими веками, беззвучно причмокнул губами. Потом поспешно достал откуда-то из-за пояса огрызок карандаша и крошечный блокнотик.
— Что прикажете писать?
— А это уж вы сами помозгуйте, что написать, чтобы ваши черномундирники немедленно возвратили дорожному обходчику его старшую дочь, которую взяли у него в заложники. Понимаете, что от вас требуется?
Тот закивал головой. Некоторое время сидел, хмуря брови, а потом накорябал несколько строчек на клочке бумаги и протянул его Сосновскому.
— Думаю, они клюнут…
Раз и еще раз перечел Ксендз послание Квачило руководителям «Виртшафта» и в принципе остался доволен. В нем четко и ясно говорилось:
«Покупатели обеспокоены длительным отсутствием дочери свояка. Без нее дорога на ярмарку мне наверняка будет закрыта. Немедленно доставьте Настусю вместе с подводой. Имею огромное количество желудей — в мешках уже не вместить».
— Значит, тут все правильно и без двойного дна?.. Что ж, молите тогда бога, чтобы черномундирники прислушались к вашей просьбе… — задумчиво промолвил Ксендз и свернул в трубочку записку, которую специальный гонец сегодня же должен был переправить в тайник на подворье Опанасюка.
— Что вы собираетесь со мной делать? — заметив, что партизанский контрразведчик через минуту-другую уйдет, вскочил Квачило.
— Разве вы не знаете, что делают с такими, как вы?
— А разве вы знаете, кто я на самом деле?.. Не моя в том вина, что я попал в «виртшафтскую» школу. Просто так сложились обстоятельства… Но ничего плохого я не сделал!
— А хорошего? Что хорошего вы сделали?
— Я еще могу сделать! Не торопитесь только выводить меня из игры… Клянусь всем самым святым: я буду честно работать на вас! Прикажите лишь — что угодно сделаю!.. Да я это «виртшафтское» кодло… Вот этими руками!
Ничего иного, конечно, и не ждал услышать Сосновский от этого шкурника. Чтобы отдалить смерть, тот готов был служить кому угодно и как угодно.
— Вы с таким легким сердцем отрекаетесь от своих вчерашних хозяев…
— А зачем мне тужить по ним? — прервал Ксендза Квачило. — Разве я набивался к ним на службу?.. Просто они поставили меня к стенке, и выбирай: либо яма, либо измена. Разумеется, яма от каждого из нас никуда не денется, поэтому я и пошел на вынужденное предательство. Но ведь это же вынужденно, под принуждением! Я не хотел, не хотел… Хотя это трудно понять так сразу. Лучше дайте мне бумагу, я обо всем напишу. Ничего не утаю, все выложу, а вы уже тогда судите…
Не скрывая отвращения, Ксендз покачал головой и сказал, направляясь к выходу:
— Что ж, такая возможность вам будет предоставлена…
XVI
— Ну, Федя, поздравляю! Первая ласточка, и такая прекрасная! — восторженно воскликнул Ляшенко, глядя на оттиск отпечатанной на ротаторе листовки, которую он держал в вытянутой руке.
— Вы и в самом деле так думаете? — буквально расцвел от радости юный Масюта. — Нет, вы присмотритесь: внизу она чуточку грязновата, а вверху слишком уж блеклая…
— Не страшно. Главное, и в этом я абсолютно убежден, через неделю-другую ты станешь первоклассным печатником.
— Хотелось бы! — искренне признался парнишка.
После опостылевшей ежедневной возни на кухне возле котлов, помоев и дров Масюте и в самом деле сейчас хотелось петь. Разве он когда-нибудь думал, что командование доверит ему, незаметному и еще совсем юному, такое важное, ответственное дело? Правда, недели две назад товарищ Сосновский собирался послать его в Киев, но в последний момент почему-то передумал. Сказал, что операция на некоторое время откладывается. Возможно, и в самом деле были на то причины, но Федя подумал, он был даже уверен: командиры просто-напросто ему не доверяют, считают его желторотым утенком. И от этого тяжело страдал. Страдал, пока его не вызвал к себе изнуренный ранами комиссар Ляшенко и не предложил вместе с ним овладеть ремеслом составления и печатания листовок. Что на это мог ответить Федя? Лишь чистосердечно поблагодарил и вот уже неделю не вылезал из Семенютиной хаты. Утром и вечером они с Ляшенко слушали и записывали сводки Совинформбюро, а потом просиживали до третьих петухов, выщелкивая на пишущих машинках десятки листовок. Но этих листовок едва, хватало для отряда, а для окрестных сел и городов оставались только считанные экземпляры. И вот сегодня…
Сегодня у Феди с комиссаром, можно сказать, настоящий праздник — пущен в действие раздобытый где-то Ксендзом ротатор, который они только-только начали осваивать. И была для радости сверхвесомая причина. После однообразно-печальных известий о тяжелых оборонительных боях в течение долгих дней Московское радио наконец передало необычайное, потрясающее, но такое для всех желанное сообщение, которое Ляшенко с Масютой записали почти слово в слово:
«От Советского Информбюро.
Наступление Красной Армии на Западном и Калининском фронтах.
Немецкие полчища отброшены на 40—50 километров.
Несколько дней назад Красная Армия перешла в решительное наступление на ржевском и вяземском направлениях. В первых же боях оборона противника была прорвана на фронте более чем 100 километров. Развивая наступление и нанося по гитлеровцам уничтожающие удары, советские войска разгромили полностью 6 пехотных, 2 моторизованные и 1 танковую дивизию, вывели из строя 2 танковые и 3 пехотные дивизии. Фронт в результате этих боев отброшен в среднем на 50 километров.
На 20 августа освобождено 610 населенных пунктов. По неполным данным, в наступательных операциях уничтожено не менее 45 тысяч немецких солдат и офицеров. Советскими войсками захвачены такие трофеи: танков — 250, орудий — 757, минометов — 567, пулеметов — 1615, автоматов — 929, винтовок — 11 100, мин — 17 090, снарядов — 32 473, автомашин — 2020, мотоциклов — 952, тракторов — 52, всяких военных складов — 75.
Кроме того, наземными частями и авиацией уничтожено: танков — 324, орудий — 343, минометов — 140, пулеметов — 348, автомашин — 2040, возов — 390. В воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 252 самолета, повреждено и уничтожено на аэродромах — 290.
Наступление Красной Армии успешно продолжается.
Основные бои сейчас идут на окраинах Ржева.
В боях отличились войска генералов Лелюшенко, Федюнинского, Хозина, Поленова, Рейтера, Швецова.
Прорыв был организован генералом армии Жуковым и генерал-полковником Коневым.
Слава Красной Армии! Победа будет за нами!
Смерть немецким оккупантам!»
Не раз и не два с болезненной торопливостью перечитывал Ляшенко это необычайное сообщение, будто стремился запомнить до последней буквочки, и его посуровевшее, до черноты изнуренное лицо постепенно оживало, прояснялось, наливалось радостью. За последний год он ни разу не испытывал такого бурного прилива сил, такого высокого подъема, как ныне. Еще бы, Красная Армия перешла в широкое наступление! С удивлением и огромным удовлетворением Ляшенко заметил, что все душевные волнения, все тревоги, тяжелые мысли и недобрые предчувствия вдруг исчезли, даже боль, которая буквально терроризировала его днем и ночью, впервые приутихла. Еще бы, гитлеровские полчища бегут!..
— Ну, началось! Хочу верить, что наконец-то началось освобождение от фашистского нашествия!..
— Нужно немедленно сообщить командиру, — предложил до предела взволнованный Федя свои услуги. — Сейчас я мотнусь к Змиеву валу… Вот будет рад!
— Там Артема нет. И неизвестно, когда возвратится… Почему бы нам не приготовить ему сюрприз?
— В самом деле, почему бы не приготовить?..
— Вообще-то настало наше время, Федя. Именно мы с тобой должны позаботиться, чтобы уже завтра народ узнал о знаменательном событии на фронте. Люди ведь столько наслушались об отступлении наших войск… Так что за дело, за святое дело, дружище!
Федько с полуслова понял, о чем вел речь комиссар. Он мигом выхватил из-под соснового пола коричневый блестящий футляр, достал оттуда и расположил на скамье нехитрый аппарат малой полиграфии. Затем подсел к «Олимпии», вынул из вилки пропитанную черной мастикой ленту пишущей машинки, заложил в каретку жесткий плотный лист вощеной бумаги и, закусив губу, начал осторожно стучать по клавишам двумя пальцами. Тускло освещенная Семенютина хата наполнилась сухой трескотней. Букву к букве собирал Федько, и примерно через час макет сводки Совинформбюро был готов.
— Может, вы просмотрели бы свежим глазом, — протянул он Ляшенко плотный лист.
Тот поправил подушку под головой, отгородился восковкой от десятилинейной лампы, стоявшей на краю стола, и принялся просматривать ровненькие ряды букв.