— И мне не верится…
Да, Варивону очень нелегко было поверить, что соседская девчушка, совсем еще недавно игравшая с его ныне расстрелянными дочерьми в куклы, является посланцем киевских подпольщиков. Неужели и она, юная и хрупкая, совсем еще ребенок, приобщилась к борьбе?
— Идя сюда, я столько всего передумала, — продолжала Марийка. — Если бы вы, дядя Варивон, знали, как я рада! Ведь все наши еще с весны считали вас погибшим. Слух тогда прокатился, что видели вас… Ну, будто бы с Соломенского моста под товарный поезд вниз головой…
Варивон только улыбнулся в усы: такой слух по указанию секретаря горкома партии Кузьмы Петровича умышленно был распущен на Соломенке перед тем, как он покинул город. Выходит, правильный был расчет!
— Свою миссию я могу считать успешно завершенной?.. — подал голос Иван Цымбал. — Я боялся, не сумею убедить, что вот эта девчонка является посланцем Пироговского, а вы, как видно, прекрасно ее знаете. Что ж, как говорят, слава богу.
— У Марийки мы удостоверений спрашивать не будем, — подтвердил Варивон. — Марийка лично для меня больше чем знакомая… А ну, раскладывай-ка наши припасы, дружище! — обратился он к своему проводнику.
Тот немедленно принялся выкладывать снедь из рюкзака.
— За гостинцы спасибо, но мне бы сначала встретиться с командиром, — поднялся Цымбал решительно.
— Да встретитесь, встретитесь… Сначала только перекусите.
Но прибывший настаивал на своем. Варивон пояснил:
— Меня, кстати, командир прислал сюда. Велел передать искреннюю благодарность за наведение «мостика» с киевскими товарищами. А еще велел передать, чтобы вы немедленно отправились к своим людям, привели их сюда, на пасеку, где и произойдет через день-другой продолжение разговора. Ну а за то, что не смог прибыть сюда лично, он просил извинить. Сами ведь понимаете, дел у него хватает…
Цымбал лишь плечами пожал. Похлебав кулеша, он сразу же торопливо направился к той избушке, которая ждала его где-то в забилоцких лесах, а Варивон усадил Марийку в седло и в сопровождении хлопцев тронулся к первому «маяку». Дорога туда лежала неблизкая, однако за разговорами он даже не замечал, как сокращалось расстояние. Забыв обо всем на свете, внимательно слушал печальный Марийкин рассказ о том, как с каждым днем вымирает, становится малолюднее Киев, как свирепствуют оккупанты, отправляя в Бабий Яр каждого подозрительного, как незримой косой орудует по обнищавшим кварталам голод. Стакан соли сейчас стоит самое малое 200 рублей, буханка черного хлеба — 500, килограмм масла — 6000, а рабочий получает не более 8—10 рублей в день.
— Как же вы там держитесь? Как чувствует себя отец?
Девушка опустила голову:
— Нет больше отца у меня, дядя Варивон. Убили его полицаи еще весной прямо в цеху, будто за саботаж… А я с тех пор одна на свете. Спасибо друзьям отца, не дали погибнуть… Сейчас выполняю обязанности связной Александра Сидоровича…
— Это кто же такой — Александр Сидорович?
Марийка неожиданно вздрогнула, метнула тревожный взгляд на Варивона. И лишь после продолжительного раздумья сказала неопределенно:
— Вообще об этом ни единой живой душе не положено говорить, но вам… Вам я полностью доверяю, дядя Варивон, поэтому открою секрет: товарищ Пироговский Александр Сидорович — секретарь подпольного горкома партии.
— Вот те раз! А Кузьма Петрович?.. Это для меня новость, что Пироговский — секретарь подпольного горкома партии.
— Он сравнительно недавно им стал. До лета Александр Сидорович возглавлял подполье в Железнодорожном районе, но после майских событий… Центральный Комитет партии через своего посланца дал указание уцелевшему в этом кровавом водовороте Железнодорожному райкому партии взять на себя функции подпольного горкома и возглавить борьбу с оккупантами в Киеве. С тех пор Александр Сидорович…
— Так, выходит, Пироговский поддерживает постоянную связь с ЦК нашей партии?
— Через посланцев на Большую землю…
Закачался, задрожал в дымчатой голубизне окружающий лес перед Варивоновым взором, густо замелькали, заискрились вокруг какие-то странные звезды. Непроизвольно он закрыл лицо ладонями, задрожал всем телом: так вот какова ты, судьба-насмешница! «Мы лоб себе разбивали, что называется, кровью умывались, бесстрашного Павку Верчика, беспалого Миколу потеряли, ища выход из тупика, а нашли его просто и легко там, где совсем не ожидали. Хотя нашли ли?..» Все еще не покидало Варивона сомнение. Долго, слишком долго и с большими трудами протаптывали они тропинку к подпольному центру в Киеве, чтобы вот так сразу поверить в неожиданный успех.
— А как же вы, дядя Варивон, нашли дорогу в партизаны? Почему даже моему отцу о своем намерении ни единым словом не обмолвились? — в свою очередь поинтересовалась девушка.
— О чем же я должен был говорить, когда отправлялись мы из Киева, в сущности, в никуда? Да, нам выпало сполна хлебнуть чашу партизанской жизни. Только расскажешь ли об этом двумя словами?
— А разве вы не под командованием генерала Калашника служите?
— Дался всем вам этот Калашник… Неужели имеет значение, под чьим командованием лупить фашистских сволочей?
— Конечно, не имеет. Просто о генерале Калашнике в Киеве столько разных слухов ходит… Особенно после переполоха, который он учинил в Пуще-Водице, а совсем недавно — на железной дороге…
— Ну, если речь идет об этих операциях, они в самом деле наших рук дело.
— Ой, дядя Варивон, как вам повезло, как повезло! — даже всплеснула руками Марийка.
— Да повезло, что дальше уж некуда…
В предвечерье без приключений они добрались до Семенютиного жилища. Как оказалось, недавно туда возвратился и Артем из-под Кодры. Варивон проводил Марийку в светлицу, обстоятельнейшим образом, как и надлежало проверенному другу Трофима Тихомира, отрекомендовал девушку Артему и Ляшенко, рассказал об их неожиданной встрече.
— Недаром ведь говорят: мир широк, а разминуться в нем трудно, — искренне удивился Артем. — Ну а теперь к делу: с чем вас прислал сюда подпольный горком партии?
— Передо мной поставлена одна задача: условиться о времени и месте встречи Александра Сидоровича с вашим командиром. Правда, раньше, чем через неделю, он не сможет выбраться из города. Кроме того, ему хотелось бы, чтобы место встречи было бы не дальше дневного перехода от Киева.
— Что ж, условия вполне приемлемые, — заметил Ляшенко. — А вот где именно устраивать встречу, нужно подумать…
«Тут в самом деле нужно подумать…» — согласился Артем и принялся перебирать один за другим десятки вариантов.
— У меня есть предложение: пока мы тут будем прикидывать, вы, Марийка, идите отдыхать. А утром…
— До утра я у вас оставаться не могу. Завтра я должна быть в Киеве, а дорога здесь неблизкая.
— Да о чем вы беспокоитесь! Наши хлопцы под самый город вас доставят. Верхом ездить умеете?
— Откуда? Мы, городские, к такому делу непривычны.
— Ничего, что-нибудь придумаем.
— Нет, давайте обо всем договоримся сейчас. На ночь я должна отправиться отсюда.
— Ну, если так… Я думаю, нам лучше всего встретиться через неделю в первое же воскресенье…
И тут Артема осенила мысль: «Стасюков хутор, сад под бором… Почему бы там не встретиться? Именно там мы открыли первую страницу своей партизанской эпопеи, логичнее всего начинать там и следующую…»
Марийка не возражала.
— Ну и напоследок о пароле… — начал было Ляшенко, но его прервала юная подпольщица:
— А нужен ли нам с дядей Варивоном пароль? Разве мы без этого не узнаем друг друга?.. Надеюсь, вы не будете возражать, если мы сейчас с ним туда съездим, а в первое воскресенье, через неделю, встретимся все вместе?
XVIII
— А вы чертовски точны, пан надпоручик! По вас можно часы сверять, — такими словами встретил сотник Чеслав Стулка недавнего своего однополчанина Яна Шмата, прибывшего к нему поздней ночью.
— Договорились же перенести разговор ровно на неделю. Вот я и пришел…
— Но вы должны знать, что для отпускника в Братиславе всегда находится столько разных дел и столько соблазнов… Я мог бы и задержаться.
— Тогда я пришел бы сюда еще через неделю, а если нужно, то и через две…
— Не сомневался и не сомневаюсь. Честно говоря, я возвратился в Малин только ради вас, надпоручик, и ваших несчастных друзей. — Стулка вдруг посерьезнел, нахмурил брови. — Видите, благодаря ходатайствам влиятельных клиентов отца мне было любезно предложено мягкое кресло при штабе верховного. Но я считал бы себя негодяем, если бы принял это предложение и покинул вас на произвол судьбы.
— Это на вас похоже, сотник, — в знак благодарности Шмат слегка склонил голову. — Послал бы бог, чтобы судьба всегда была для вас такой же доброй, как вы к людям.
— Э, бросьте словесные реверансы, надпоручик, вам не к лицу! Лучше бы поинтересовались, как живет наше родное окружение или, наконец, какие вести я привез из штаба генерала Чатлоша…
— Все, что вы захотите сказать, скажете без расспроса.
Стулка еще более посуровел:
— Да, скажу, скажу… Кто-кто, а вы должны знать правду, что в Братиславе в высших сферах решено списать вас со счета и не раздувать конфликта. Не без моих стараний там думают, что боши прикокнули вас тайком под горячую руку, а теперь притворяются дурачками, утверждая, что вы якобы где-то запропастились по дороге в Житомир. Так вот: отцы нации во имя дружбы с немецким фюрером предпочли закрыть глаза на этот инцидент. Четыре стрелка, мол, не такая уж большая потеря, чтобы поднимать тарарам. Однако полковнику Мицкевичу велено освободить из-под ареста всех стрелков и вообще прекратить следствие по этому делу. Так сказать, оставить статус-кво.
— Фарисейское, лизоблюдское решение!..
— Какое уж есть. Но в принципе этого и следовало ждать. Генерал Чатлош только потому и держится в министерском кресле, что всегда пляшет под дудку немецкого посла фон Луддена. Из-за каких-то там четверых земляков он даже не подумает конфликтовать с бошами.