— Нашему экипажу не повезло… При развороте на обратный курс мы попали в зону плотного зенитного огня. Бомбардировщик загорелся. Командир и штурман, видимо, погибли. Мне со стрелком Ярветом удалось выброситься с парашютом…
Из торопливого и путаного рассказа партизаны узнали о трагической судьбе двух советских авиаторов.
Приземлились они в районе села Бебехи, но в разных местах. Парменову, можно сказать, повезло — он опустился на болотистом лугу. Придя в себя и осмотревшись, он прежде всего свернул парашют и спрятал его в стоге сена, а потом отправился на поиски своего боевого побратима. Обследовал берег реки, луг, опушку леса, но даже следа Ярвета нигде не обнаружил. А ночь близилась к концу, и Парменову ничего не оставалось, как подыскать себе глухое укрытие и ждать вечера. Вскоре он облюбовал неприметный стожок неподалеку от речки, где и зарылся в ароматное сено.
Несмотря на усталость, уснуть не удалось. Вскоре до его слуха донеслись странные возгласы: «Иван! Эге-ей, Иван! Удод ногу сломал и зовет тебя на помощь… Слышишь, Иван?» Парменова даже в дрожь бросило: кто бы это мог его звать? А что звали именно его, не было никакого сомнения. Таких, как он, на земле русской бесчисленное множество, а вот Удодом только в их эскадрилье в шутку называли Ярвета. Кто об этом может здесь знать? Не иначе как бортмеханик в самом деле попал в беду и послал надежного человека на поиски боевого товарища, дав ему этот своеобразный пароль.
Выглянув из засады, Парменов увидел поодаль худощавого пожилого человека в надвинутой на самые глаза заношенной кепке, похожей на бабский очипок, в серой полотняной сорочке, подпоясанной ремешком, и латаных-перелатанных штанах навыпуск. Прихрамывая, дядька ходил по лугу с вилами-тройчатками на плече и все время выкрикивал: «Так слушай, Иван, Удод ждет тебя! Он нуждается в помощи! Если слышишь меня, откликнись!..»
Парменов, не долго колеблясь, откликнулся. Да и кто на его месте остался бы равнодушным к призыву боевого друга? Хромой встретил его просто, будто старого знакомого. Поприветствовал с поклоном, вручил узелок с поношенной сельской одеждой. А когда Иван натянул поверх комбинезона полотняные, окрашенные бузиновым наваром штаны и замусоленный пиджак, хромой повел его в прибрежные заросли лозняка. Вдоль берега, через кусты ольхи они вскоре добрались до сельских левад, а уже оттуда через огороды и сады — в скособоченную избушку между развесистыми берестами. Именно в ней и произошла встреча радиста со стрелком недавно подбитого бомбардировщика.
Как оказалось, Ярвет приземлился на подворье Онисима Ковбы (так звали хромого дядьку). Но приземлился — нужно же было стрястись такому несчастью! — прямо на пустую арбу и сломал себе при этом ногу. Хорошо, что на поднятый им шум выбежал из хаты сонный Ковба, смекнул, что к чему, мигом скомкал парашют, сбросил его в погреб, а посланца неба втащил к себе в хату. Как умел перебинтовал ему ногу, напоил холодным квасом, а когда узнал, что где-то неподалеку приземлился и другой парашютист, на рассвете отправился на поиски.
Не успело солнце высушить росу на отаве, как он уже был с Парменовым в собственном доме. Вместе с домашними гостеприимно принял нежданного гостя, поставил на стол чугун отварной картошки, миску соленых огурцов, положил пучок лука, а потом сказал: «Вы тут, ребята, перекусите чем бог послал, а мы с женой и дочерью малость на дворе покараулим. Сами ведь знаете, какое нынче время: лихого глаза как огня берегись да берегись! Сегодня я уже дважды заприметил, что на нашем углу Кодола шастает. Не к добру это! Кто такой Кодола? Да не приведи господи в хате и вспоминать — собака из собак. Одним словом, правитель нынешний. Так что вы себе завтракайте между собой, а мы на дворе…» — и потихоньку вышел вместе с домочадцами из хаты.
Парменову с Ярветом было яснее ясного: до линии фронта стрелок сейчас не ходок. Хочешь не хочешь, придется ему испить горькую чашу на занятой гитлеровцами родной земле, пока срастется кость на ноге. Условились так: Парменов сначала устроит Ярвета на надежной квартире до выздоровления, а потом уже отправится на восток. Более всего беспокоило одно — где найти надежную квартиру? Если б только знать, что Ковба согласится взять на содержание опасного постояльца! Но ведь одно дело впустить небесного гостя на ночь, накормить, наконец, даже дать какую-нибудь одежку или обувку, а другое — оставить в доме раненого советского парашютиста на несколько недель… Что скажет на эту просьбу Ковба?
Однако поговорить с хозяином им так и не удалось. Менее чем через час вскочил он в светлицу растерянный и побледневший, прошелестел одними губами: «Прячьтесь! В село эсэсовцы на машинах из Коростеня приперлись… По дворам ходят, весь люд на площадь сгоняют!» Парменов с Ярветом переглянулись: началось! Они теперь прекрасно понимали, зачем слонялся тут с раннего утра Кодола, почему вдруг нагрянули из Коростеня эсэсовцы. Да, нужно прятаться! Но где это и как сделать средь бела дня?
Спасибо, на выручку пришел все тот же Ковба: «В сенях у меня погребок есть. Спускайтесь туда…» Не имея выбора, они бросились пусть и не в очень надежное, но все-таки укрытие. Не прошло и минуты, как над их головами глухо хрястнула крышка. В сенях что-то прогромыхало, простучало (Ковба перетаскивал из угла на крышку пустую кадушку) и затихло. Друзья оказались лицом к лицу с темнотой, тишиной и тревогами. Что ждет их в этой тесной и просмердевшей плесенью и мышиным пометом норе? Не станет ли она для них могилой? Если только эсэсовцы обнаружат это нехитрое укрытие…
Вскоре испуганно заскрипела входная дверь, по полу тяжело застучали кованные железом сапожищи, послышались голоса. Пришли каратели! Прикипев спинами к влажным земляным стенам и намертво стиснув в руках пистолеты, летчики начали до боли в висках вслушиваться в то, что происходило наверху. Резкие, похожие на воронье карканье крики, чей-то острый крик, приглушенный плач. Неужели пытают Ковбиных женщин?
И вдруг — отвратительный, как кваканье, смех и тонкий, удивленный голос: «Был ты, Онисим, глупым как пень, таким и остаешься! Да ведь богатство само тебе в руки просится: вон паны эсэсманы тыщу рублей за голову парашютиста обещают. Когда-нибудь ты хоть в глаза видел такие деньги? То-то и оно… Только не верти своей вонючей харей, ты должен заприметить, у кого он спрятался. Я своими зенками видел, что парашют где-то здесь над левадами опустился. Только где именно? Кто его спрятал?.. Поможешь найти советского диверсанта — тыщу пополам! А нет… Бог свидетель, весь угол по ветру пойдет! Паны эсэсманы заставят вас детей собственных на перекладинах вешать, а потом каждого третьего в яму торчмя сбросят… Так понял меня или нет? Ну, говори, говори!..»
Но в ответ только отчаянные вскрики, стон и женские причитания. Чем дольше бесновались эсэсовцы в хате Ковбы, тем все больше росла, укреплялась надежда у парашютистов: эти скромные труженики никогда не позарятся на иудину «тыщу» и не выдадут их врагу. И все же не за себя, а за семью Онисима Ковбы стала донимать их острая тревога. А что, если гитлеровцы и в самом деле выполнят свою угрозу и устроят над ни в чем не повинными бебеховцами кровавую расправу? Как отвратить горе, не дать обидеть людей?..
Наверху тем временем затихли плач и ругань, отзвучали тяжелые шаги, и снова наступила жуткая тишина. Значит, и Ковбу с домочадцами погнали на сельскую площадь. Что только их там ждет, что?.. Вот так и терзались Парменов с Ярветом в неизвестности, изнывая во тьме и духоте. Долгие, невероятно долгие часы терзались они. И самое ужасное — никто из них не имел ни малейшего представления, когда закончатся душевные пытки, когда им удастся вырваться из слепой западни.
Наконец, когда они окончательно потеряли счет времени и своим мукам, в сенях прошлепали чьи-то быстрые шаги, донесся шорох. Через минуту крышка приоткрылась, и в светлом квадрате отверстия показалось ясное личико Ковбиной дочери. «Убегайте, бога ради! Кодола эсэсов по хатам водит… Они все вверх тормашками переворачивают, вас ищут…» Из ее прерывистого рассказа авиаторы поняли, что эсэсовцы, собрав всех жителей села на площади, потребовали от них, чтобы немедленно был выдан советский парашютист, а когда толпа ответила на этот приказ суровым молчанием, нагайками заставили всех встать на колени. И стоят так, пока не будет указано место укрытия посланца с советской земли. «Они и до сих пор там все на коленях… — не могла сдержать слез девушка. — А ведь уже вечер… Кодола увидел, что вот-вот стемнеет и вы сможете тогда бежать, и принялся шушукаться с эсэсами. А затем повел их на наш угол делать повальный обыск… Тато шепнули мне, чтобы я через бурьяны выбралась с площади и вас предупредила… Так что бегите! Они скоро будут здесь…»
Не медля ни секунды, авиаторы выскочили в сени. Парменов быстро закрыл вход в погребок, надвинул на него пустую кадушку, а потом выглянул через приоткрытую дверь во двор. Уже вечерело. Солнце зависло над самым горизонтом, и длинные тени выстраивались в плотные шеренги, чтобы вскоре двинуться победным маршем по земле. Часок, один лишь часок продержаться бы еще в селе небесным братьям!
«Вы поскорее на грядки, — посоветовала девушка. — Там я вас картофельной ботвой прикрою. Только поскорее!»
Парменов подхватил на плечи стрелка и, сгибаясь под тяжестью, вдоль стены рванул на огород. Через какие-нибудь полсотни шагов упал в борозду, прикрытую с обеих сторон высокой картофельной ботвой. По междурядью на локтях выбрались на грядку, на которой были разбросаны для просушивания охапки привядшей ботвы.
К ним мотыльком выпорхнула и девчонка. Предусмотрительно оглянувшись по сторонам, она принялась торопливо собирать ботву вперемешку с лебедой и мышейкой и присыпать гостей. А после всего изо всех сил метнулась в заросли над Ужем.
Сержанты сразу же оценили находчивость Ковбиной дочери. Предложенное ею укрытие было весьма призрачным, однако довольно удобным. Из него легко выбраться, в случае необходимости можно защищаться, а главное — они видели, что происходит вокруг.