— А разве посещение Бебехов помешает нам крутить «лисьи петли»? Да ни в малейшей степени! Более того, мы разведаем, какой резонанс вызвал в крае наш ночной фейерверк…
«Все это, конечно, интересно, но что, если Синило напорется на карателей или засаду полицаев? После успешного осуществления операции под Коростенем вдруг потерять из-за какого-то задрипанного полицая лучших партизан… Слишком большой и ничем не оправданный риск!»
— Нет, нет, Семен, с Кодолой поквитаемся в другой раз.
— Другого раза может не быть, уважаемый! — ответил Синило резко. — Кто знает, где каждого из нас подстерегают свои Бебехи… А дать возможность Кодоле вершить свое черное дело… Да земля под нами разверзнется, люди нам этого не простят!
Ничего не мог возразить Довгаль своему давнему другу. На войне в самом деле перед пулей все равны, на войне никто не знает, где именно и когда подстерегает его смерть. Так стоит ли откладывать добрые дела на другой раз, которого действительно может и не быть?
— За нас можешь не беспокоиться, Матвей, — по-своему понял молчание командира Синило. — Я уже все взвесил и все обдумал: в Бебехи мы отправляемся под видом подвижного эсэсовского патруля. Ну а в случае чего… Скажи: я тебя когда-нибудь подводил? Не подведу и на этот раз!
Матвей приподнялся на локоть, положил руку на колено Семену и глухо произнес:
— Как бы я сейчас хотел оказаться на твоем месте!.. Возможно, я допускаю трагическую ошибку, но перечить тебе не стану. Поезжай к Кодоле! Только смотри…
— Спасибо, друже! — пожал руку Матвея Синило и быстро вскочил на ноги.
— Не мешкай только и не теряй здравого смысла!
Как только Синило отправился в Бебехи с пятью туго застегнутыми в эсэсовские мундиры партизанами, Матвей сразу же почувствовал необычайное облегчение на сердце. Теперь пусть не ждет пощады этот выродок Кодола! Матвей ни капельки не сомневался, что по-крестьянски хитрющий, до безрассудства храбрый Семен непременно свершит справедливый суд над бебеховским предателем: одновременно он верил, хотел верить, что с хлопцами ничего плохого не случится, они благополучно возвратятся под вечер в Каменку. Лишь бы не подстерегла их слепая случайность в дороге. Стремясь отвести от Семеновой шестерки всякие напасти, уберечь от опасностей, Матвей мысленно сопровождал ее…
Он отчетливо представил, как вдали, за болотистым лугом, раскинулись росистые травы, окутанные призрачным, чуточку подкрашенным сверху вечерним заревом туманом. Матвей не заметил, откуда появилась на этих лугах Софья, потому что увидел ее как-то внезапно. Она шла высокая, стройная, с распущенными до пояса черными волосами, перехваченными шелковыми нитками. Легкая и привлекательная, она не шла, а, казалось, плыла куда-то в длинной полотняной сорочке, щедро вышитой на груди и рукавах. Не помня себя от радости, он изо всех сил бросился ей наперехват, но, диво дивное, как ни старался, как быстро ни бежал, однако догнать не мог. Попытался крикнуть, чтобы она подождала, но голоса не было. Так и проснулся, охваченный немым отчаянием оттого, что не мог догнать ту, которую не сумел перехватить и два года назад…
Вытерев обильный пот со лба, Матвей вздохнул и повернулся на другой бок. Но только лишь смежил веки, как перед ним снова предстала Софья. Только на этот раз он видел ее не на лугах, окутанную вечерними туманами, а среди разбушевавшегося, вздыбленного моря, которое густо вскипало пеной, неудержимо бурлило в барашках под беспощадными ударами ураганного ветра. Лишь раз в жизни, во время службы на эсминце, пришлось Матвею пережить такой бешеный шторм на подходе к Новороссийску, но он наверняка знал, что в разъяренном морском аду долго не продержаться даже самому лучшему пловцу. А как же Софья, которая, кажется, толком и плавать не умеет?.. Когда он оказался на миг на самом гребне крутой волны, успел рассмотреть среди брызг протянутые к нему в надежде Софьины руки, ее наполненные ужасом глаза с расширенными зрачками, но тут его снова швырнуло в бездну, и Софья исчезла из поля зрения. И он сном-духом не ведал, удастся ли еще раз ее увидеть или нет? Сколько ни старался, но пробиться к ней сквозь рев, сквозь крутые волны не мог. С каждым новым взлетом на гребень водяного вала он с ужасом отмечал, как медленно, но неуклонно волны отдаляют, разъединяют их с Софьей. Почувствовав свое полнейшее бессилие, он в отчаянии закричал и… проснулся.
Минуту-другую молча и неподвижно лежал, прислушиваясь, не разбудил ли случайно своим криком хлопцев. Нет, после ночной беготни все спят, как младенцы. Вскоре к нему тоже начала украдкой подбираться дремота. Но только лишь закрылись глаза, как он сразу же увидел перед собой улыбающуюся Софью в свадебном венке на голове. Будто ошпаренный Матвей вскочил с походной постели, обхватил голову руками. «Что все это должно означать? Почему образ Софьи то и дело мерещится мне?.. Не стряслась ли с нею беда? А может, именно сейчас ей нужна моя помощь? Может, она зовет меня в эту минуту…»
Более двух недель не выпадал Матвею случай наведаться в Бантыши, и сейчас ему так захотелось податься туда, чтобы хоть издали увидеть Софью, переброситься с нею словом-другим, что даже свет померк в глазах. Но как увидеть Софью, если к Бантышам от Каменки не один десяток километров? Обдумывая маршрут, по которому второй взвод должен был возвращаться к Змиеву валу после диверсии под Коростенем, командиры специально наметили его трассу подальше от Бантышей, где в доме Григора Коздобыча располагался секретный партизанский лазарет. Чтобы добраться туда, теперь нужно было сделать большой крюк.
«И все равно мы его сделаем! Какая разница, где «лисьи петли» крутить? Хотя раненый… Кстати, что делать с тяжело раненным радистом? Неужели будем сотни километров трясти его по бездорожью? Нет, как там ни крути, а лучше всего переправить его в Бантыши под надзор Григора и Софьи. В самом деле, почему бы не переправить туда Парменова? — ухватился Довгаль за спасительную мысль. — Да, да, мы непременно его туда отвезем! Ну а что малость отклонимся от намеченного маршрута… Когда изменяются обстоятельства, должны изменяться и направления маршрутов!»
Матвей готов был немедленно, не дожидаясь наступления сумерек, отправиться в Бантыши. Но ведь не было группы Семена Синило. И он, сгорая от нетерпения, стал ожидать возвращения шестерки.
Синиловцы возвратились к берегам Каменки перед заходом солнца. Разомлевшие, еще полусонные партизаны вяло пережевывали сухой паек, когда вдали послышался стремительный конский топот и в их расположение донеслось шутливо-залихватское:
— Для встречи героев, взвод, смирно!
Через минуту шестерка раскрасневшихся, возбужденных, охваченных радостным настроением партизан в черных постылых мундирах осадила возле замаскированных ветвями возов взмыленных коней, сыпанула на землю.
— Вот и верь, Матвей, что бога нет! — крикнул Синило, спрыгивая с седла. — Просто удивительно, как своевременно нагрянули мы в Бебехи. Да появись мы там на несколько часов позже, от села остались бы одни пожарища. Нет, все-таки есть бог на свете.
— А если оставить бога в покое, что там снова стряслось?
Синило молча вынул из нагрудного кармана и подал Довгалю какой-то захватанный, сложенный вчетверо лист бумаги. Матвей без особого интереса развернул лист, пробежал взглядом по неровным строчкам написанных неопытной рукой каракулей: «Большое наступление Красной Армии на Западном и Калининском фронтах! Немецкие войска панически бегут! Богатейшие трофеи советских воинов!» Да, это была хорошо знакомая ему сводка Совинформбюро. Примерно неделю назад, возвращаясь из разведывательной вылазки под Коростень, он лично рассеивал по селам и хуторам листовки, напечатанные полковником Ляшенко и Федьком Масютой. Правда, их беспристрастно-информативный стиль под чьей-то рукой стал ныне приподнято-торжественным, цифры немецких потерь и наших трофеев стали более округленными и внушительными, а внизу вместо подписей буквально стрелял в глаза подчеркнутый двумя жирными черточками призыв: «Прочти и не забудь своего долга переписать в трех экземплярах и передать другим эту добрую весть!»
— Как видишь, Матвей, народная почта донесла наше послание и до Бебехов. Но нужно же было такому случиться, что оно каким-то образом попало на глаза Кодоле! Ну а тот, чтобы получить из рук фашистов еще одну тысячу иудиных сребреников, решил со своими приспешниками устроить новую резню в селе…
— То есть как новую? А разве не обошлось без крови после смерти Ярвета?
— Где там обошлось! И кровь была, и пожары…
— Неужто смерть Ярвета была напрасной? — слабо подал голос с брички Парменов.
— Как сказать… Он поступил как человек высокой чести и гражданского долга. И вовсе не его вина, что душегубы — не приняла бы их земля к себе! — Ковбу с женой тут же расстреляли, а их дом сожгли. Только отныне этот негодяй уже ни на кого не поднимет руки…
Торопливо Семен поведал товарищам, как они без приключений приехали в Бебехи, как увидели запруженную людьми площадь перед помещением сельской управы, людьми, которые стояли вокруг виселицы на коленях, с низко опущенными головами. Рассказал, разумеется, и о том, что Кодола со своими приспешниками принял переодетых партизан за эсэсовскую подмогу, за которой он утром послал гонца в Коростень, сразу же показал большевистскую листовку и доложил, с какой целью собрал на площади люд и как планирует вырвать признание, откуда взялась эта листовка и кто в селе является партизанским разведчиком.
— Я слушал, слушал эти разглагольствования да как крикну: «Смирно!» А потом как затопал ногами, как выхватил из кобуры пистолет. Как это вы, дескать, такие-разэтакие лежебоки, умудрились из своего села второго советского парашютиста выпустить! А он вчера вывел советские самолеты на важный стратегический объект. Да немецкое командование за уничтожение секретного аэродрома знаете что вам сделает?.. Пока ошарашенные предатели таращили на меня свои буркалы, хлопцы в один миг без шума и треска разоружили их и на глазах замершей толпы потащили на виселицу. Полицаи давай сапоги нам лизать да пощады просить. Кодола даже полученную за голову Ярвета «тыщу» сунул мне, чтобы избежать петли. Только наши хлопцы проявили исключительную ловкость рук… Одним словом, болтаются на ветерке все бебеховские выродки в петлях, приготовленных ими для односельчан.