— Ясно, все ясно. — И больной Коздобыч медленно начал подниматься с дивана. — Так говоришь, в урочище остановились?.. Хорошо, я там скоро буду. Вот только Софья меня малость подремонтирует, и я приду. Ну а все остальное решим на месте. Согласен?
Не знал Матвей, что говорить, как благодарить этих людей. Он лишь молча кланялся им, пятясь к порогу, и чувствовал, как грудь его наполняется странным, трепетным холодком, а на глаза наплывают непрошеные слезы…
XX
— Товарищ командир, что же это происходит? Сколько же еще будет процветать в отряде произвол? Неужели одарчуковщина ничему нас не научила! Я протестую! Я решительно требую расследования! — вихрем влетев в командирский шалаш, даже не поздоровавшись, будто гневный приговор выпалил всегда спокойный и невозмутимый Ксендз.
Артем, который в этот момент тщательно анализировал предложенную Ляшенко схему организационной структуры партизанского соединения, резко поднял голову.
— В чем дело, Витольд Станиславович?
— Только что мне стало известно: вчера в Загорье повешен голова тамошнего общественного двора Олекса Стах. Это тот самый Стах, который первым протянул нам руку помощи весною! Тот преданный Стах, который по нашему настоянию согласился стать прислужником фашистов! Но кто бы, ты думал, совершил это преступление? Партизаны!
— Вы думаете, это дело рук кого-нибудь из наших? — сдерживая недобрые предчувствия, спросил как можно спокойнее Артем.
— Не в моих правилах гадать, уважаемый; я привык верить фактам, и только фактам. А они неоспоримо свидетельствуют: в Загорье произошло то же самое, что когда-то в Миколаевке. Помнишь нашего доброго друга сельского старосту Прохора Кныша? Так вспомни, как его Одарчук на тот свет отправил!
Тяжко клонится голова Артема на грудь, на лбу у него собираются две глубокие морщины: «Кто же, кто осмелился самовольно поднять руку на Стаха? Кому это нужно было? Зачем?.. Довгаль, скажем, сейчас со своим взводом где-то под Коростенем, и дай ему боже управиться с боевым заданием. Разве Заграва? Неужели, возвращаясь из-под Корнина, он сумел сделать такой крюк?..»
— Нет, не может этого быть!
— Случилось, командир, случилось! Олекса Стах, как и Прохор Кныш, оказался безвинной жертвой нашего головотяпства…
— А вы не можете допустить мысли, что этот произвол учинил кто-то другой? — не покидала все еще надежда Артема.
— Своих доморощенных лжегероев загоряне наверняка бы узнали: ведь экзекуция происходила средь бела дня. Как свидетельствуют очевидцы, партизаны были явно пришлые. Они на конях влетели в село, притом с советскими песнями и под красными знаменами. Разогнали полицаев, сожгли управу, а потом созвали митинг и принародно повесили Стаха на телеграфном столбе… Какого человека мы потеряли!
«Неужели все-таки кто-нибудь из наших это учинил? Неужели Заграва?.. — лихорадочно пульсирует, стучит молотком в виски Артема жгучая мысль. — Только как он мог оказаться в Загорье?.. Или, может, вырвавшись на свободу, бросил коню под хвост утвержденный нами маршрут? Ну, Василь, за такие выходки… Под суд сукина сына!»
Метнувшись к выходу, Артем резко бросил в темноту:
— Дежурного!
Когда на этот зов явился оторопевший Павлюк, приказал немедленно вызвать Заграву.
— Товарищ командир, но ведь он только что уснул… Весь первый взвод спит вповалку после возвращения с операции…
— Даже если Заграва полумертвый, на плечах тащи сюда! Ясно?
Павлюку, наверное, и в самом деле пришлось переть на плечах сонного Василя, потому что прошло не пять и не десять минут, пока в шалаш втиснулся заспанный, расхристанный, весь измятый и взлохмаченный командир первого взвода. Не козырнув, а лишь нехотя махнув рукой, будто отгоняя муху, он недовольно пробормотал:
— Ну, вот и я… Что нужно? — и смачно зевнул.
Эта нарочито развязная манера держаться, панибратски-пренебрежительный тон, столь характерные для одарчуковской «вольницы», невзрачный внешний вид Василя — все это раздражало, выводило Артема из равновесия. В другой раз он наверняка ограничился бы деликатным замечанием, но сейчас взорвался гневом:
— Ты хотя бы застегнулся, негодник! А ну, привести себя в порядок!
Того словно ледяной водой окатило с головы до ног. Вытянувшись, он мигом застегнул воротник, пригладил ладонью чуб…
— А теперь повтори при Витольде Станиславовиче все то, что докладывал мне об операции под Корнином!
Василь понял, откуда гроза надвигается. Выходит, снова этот Ксендз какие-то силки расставляет. Отчего бы командир стал поднимать среди ночи с постели и приказывать вторично отчитываться о рейде под Корнин? Однако Заграва не смутился, не вспыхнул, а лишь пожал плечами и произнес с едва скрытой иронией:
— Как, слово в слово повторять?
— Если сумеешь, повторяй! — даже не посмотрел на него Артем.
— Ну, если возникла такая срочная необходимость… Дело вот как было, — начал он рассудительно. — Операция «Воля», инициатором которой был товарищ Сосновский, осуществлялась в строгом соответствии с утвержденным вами планом. Как известно, четверо суток назад я отправился отсюда со своим взводом вдоль Тетерева, потом выбрался к верховьям Здвижа, чтобы проникнуть оттуда в бассейн реки Ирпень. На приирпенскую пойму мы прибыли на рассвете, где и замаскировались на дневку. Но чтобы не терять зря времени, разослали разведчиков по окрестным селам — проверить, не было ли липой знаменитое письмо корнинцев. Люди подтвердили, что в ближайшее воскресенье и в самом деле назначена отправка молодежи на каторгу в фашистский фатерлянд. И подтвердили не только в Корнине, но и в Мохначке, Сущанке, Лучине и других селах. Одним словом, мы установили самое главное: слезное письмо корнинцев к партизанам не было провокацией…
Слушал Артем Василя и тайком гордился: как вырос за несколько месяцев этот недавний повеса и заводила Заграва! Без лишних слов, четко и просто научился передавать суть дела, так что мало когда возникала необходимость переспрашивать его.
Одновременно хлопцы узнали о тамошнем порядке насильной отправки невольников в Германию. Происходила эта процедура, так сказать, в два этапа. Сначала из окрестных сел полицаи пригоняли в Корнин под конвоем намеченных в рабство кандидатов. А уже там формировалась колонна невольников, которую под усиленной охраной отправляли на ближайшую железнодорожную станцию Кривое, чтобы оттуда в телятниках оттранспортировать в Житомир. Установили они и расстояние между станцией и местечком — оно не превышало пяти километров. Вот и получалось, что именно на этих пяти километрах средь бела дня они должны были без особого шума-гама разоружить конвой, отвести колонну в надежное место.
— …Мы с хлопцами, считай, на коленках эту дорогу измеряли в поисках удобного места для операции, — продолжал Василь. — А оно, как на грех, вокруг ни лесов, ни ложбин, а лишь поля да чахлые перелески. Короче, немало поту пролили, пока наконец подходящий план обмозговали. А сводился он к тому, что операция «Воля» должна быть осуществлена молниеносно и без единого выстрела. Это дало бы нам возможность избежать жертв среди невинных людей, а во-вторых, выиграть какой-нибудь там час-другой для заметания своих следов. Только легко в сказках сказывается, да нелегко дело делается… Спасибо Кириллу Колодяжному, подсказал выход. Он предложил такой план: его уже натренированная группа под видом разъездного фельджандармского патруля встретит колонну невольников и выразит желание оказать конвою помощь в сопровождении ее до станции. Ну а я с хлопцами буду ждать их в условленном месте. Когда колонна поравняется с нашей засадой, разоружим конвой. Конечно, был в этом варианте известный риск, но ведь была и надежда на успех. По крайней мере, все мы нисколько не сомневались, что, если в составе конвоя не будет немцев, полицаи ни за что не отважатся применять оружие против людей Колодяжного, а это уже огромный козырь! Ну а чтобы иметь точные сведения, из кого именно будет состоять конвой, мы заранее выслали в Корнин Чудина с Покотилом. Они должны были заблаговременно предупредить нас обо всем. Но случилось непредвиденное…
Вздохнув, Василь умышленно сделал паузу, а потом снова повел строгий рассказ о том, как в полдень прошлого воскресенья в приирпенские заросли, где с ночи притаились партизаны, пробрался побледневший Покотило и сообщил, что час назад Чудина схватила корнинская полиция. Не то чтобы арестовала, просто силком присоединила к толпе невольников. Видимо, приближалась пора отправлять их на станцию, а нужного количества никак не набиралось. И тогда разъяренный немецкий офицер, присланный из Житомира, недолго думая, распорядился немедленно устроить облаву, схватить всех здоровых мужчин и отправить в Германию в счет тех, которые не явились по вызову или бежали по дороге. Так среди схваченных оказался и Аристарх Чудин.
— Но если честно сказать, я не очень-то тужил по этому поводу. Зная Аристарха как человека смелого, энергичного, находчивого, я не сомневался, что он непременно воспользуется ситуацией, в которой оказался, и еще окажет нам большую помощь. Потому-то никаких изменений в намеченный план не стал вносить. Просто двинулся с хлопцами где по ложбинам, где по перелескам к месту засады, а Колодяжный со своими всадниками метнулся в объезд, чтобы успеть раньше нас встретить колонну. Ну, заняли мы позиции вдоль дороги в кукурузе, ждем сигнала наблюдателей. И вдруг издалека донеслись глухой стон, вскрики, рыдания…
И тут перед глазами командиров, будто из далекой мглы, проступил необычный людской обоз на пустынном полевом проселке. В голове его — вооруженный всадник в полицейском мундире. За всадником сразу же груженная самодельными чемоданами и котомками подвода, позади которой, будто на кладбище, брели печальной толпой сельские парнишки и девчата. За ними — снова подвода с «сидорами» и печальная толпа, подвода и толпа. А по сторонам этой печальной процессии, над которой неслись отчаянные вскрики, плач и рыдания, двумя жиденькими цепочками тянулись насупившиеся, с винтовками в руках охранники.