— Твои предложения? — коротко спросил он Ляшенко.
— Решительно изменить тактику.
— Абсолютно правильно! — на этот раз поддержал его Заграва. — Я все время твержу вам: давно уже пора дать карателям наотмашь по морде! И притом немедленно!
— Что, может, предлагаешь учинить налет на Коблицу? — удивленно посмотрел на него Довгаль.
— А почему бы и нет? Даю голову на отсечение, что они там и в помыслах не допускают нашей атаки.
— Но ты посмотри на людей. Они фактически уже трое суток не спали и не ели. И бросать их сейчас в атаку — это все равно что посылать на самоубийство…
— Ну, а что ты предлагаешь? Может, что-нибудь более мудрое?
— Если бы у меня было что предложить… Тут нужно думать и думать.
Грустная тишина воцарилась вокруг.
— Из подобной ситуации может быть несколько выходов, — после паузы снова заговорил Ляшенко. — Но на мой взгляд, целесообразнее всего сегодня же закопать в надежном месте весь трофейный груз, оставить коней и подводы, а самим пешком, минуя дороги и перелески, в строгой тайне пробираться, скажем, в Кодринские леса, чтобы там на некоторое время законсервироваться. Правда, тут возникает такая проблема: как выиграть у противника хотя бы одни сутки, чтобы накормить людей и дать им возможность отдохнуть перед трудным переходом?
Предложение Ляшенко было встречено гнетущим молчанием. Разве же могли они так просто и легко расстаться с настоящей гордостью отряда — породистыми конями, которые были с такими трудностями захвачены у врага и которые уже не раз выручали их на крутых партизанских тропинках? И все же никто не возразил Ляшенко. Потому что каждый понимал: с подводами и трофейными грузами отряд в самом деле прикован к местным дорогам, которые, безусловно, находились под недреманным оком гестаповских прислужников. Чтобы сохранить отряд как боевую единицу, они сейчас должны были пойти на любые жертвы. Вот только как выиграть у преследователей время — это в самом деле проблема. Оставаться на месте просто невозможно: через час-другой вражеская разведка непременно обнаружит их здесь. Если б можно было незаметно направиться на поиски более надежного места! Но стоит только это сделать, эсэсовцы тоже двинутся по их следам, как они это делали последние трое суток. Где же выход?
— Если бы мне было разрешено, я тоже мог бы высказать некоторые соображения, — как всегда, вкрадчиво подал голос Ксендз, который до сих пор был целиком поглощен созерцанием какой-то мелкой лесной букашки.
Все, кроме Загравы, с затаенной надеждой уставились на него: этот нелюдимый, вечно углубленный в собственные скрытные размышления человек очень редко вмешивался в сугубо боевые дела командиров, но если уж брал слово, то поражал собеседников оригинальностью анализа событий и неожиданностью выводов. Поэтому и затеплилась у присутствующих хрупкая надежда: а вдруг и на этот раз Ксендз предложит что-нибудь стоящее?
— Говорите, Витольд Станиславович! Собственно, для этого мы здесь и собрались, — подбодрил его Артем.
— Чтобы провести прямую линию на плоскости, как известно, достаточно иметь на ней лишь две элементарные точки. Но чтобы выработать единственно правильное боевое решение, необходимо опираться на десятки самых разнообразных исходных данных. И при этом следует непременно принять во внимание незначительные на первый взгляд факторы, — как-то нарочито вяло, будто по принуждению, начал Ксендз, глядя поверх голов куда-то в лесные заросли. — Можно только преклоняться перед беспощадной откровенностью и суровостью начальника штаба, когда он делал анализ нынешнего нашего положения. Что же касается его выводов и рекомендаций… Не берусь утверждать, что они в принципе неправильны, но должен заметить: эти выводы были бы несколько иными, если бы оценка обстановки базировалась на большем количестве реальных фактов.
— О, начался ликбезовский лекторий! — не удержался Заграва, чтобы не кольнуть словом своего постоянного оппонента. Но на него тут же цыкнули. Василь прикусил язык, хотя откровенно пренебрежительная улыбка и продолжала играть на его устах.
— Начштаба не учел, например, такого фактора, как нерешительность или, если так можно выразиться, алогизм в действиях наших преследователей. Они, как сапожная смола, тянутся за нами днем и ночью, но упорно избегают решительных действий. И это те эсэсовцы, которые всегда и всюду привыкли оставлять после себя горы трупов! Разве не странно, что, по сути, они не произвели по нашему отряду ни единого прицельного выстрела, хотя имели для этого множество возможностей?.. Всякий на их месте, обладая таким перевесом в силе, непременно терроризировал бы противника постоянным обстрелом, что только ускорило бы его дезорганизацию, истощение и обескровливание. Вот и возникает вопрос: чем обусловлена подобная тактика преследователей?..
Присутствующие с удивлением переглянулись: а в самом деле, чем она обусловлена?
— Не берусь утверждать категорически, но, по-моему, секрет здесь простой: эсэсовцы явно принимают нас не за тех, кем мы являемся на самом деле. Их тактика станет полностью понятной, если предположить, что они принимают нас за арьергард партизанского соединения, который своими хаотическими рейдами всячески стремится отвлекать внимание от передислокации основных сил… Это, так сказать, первый момент, не учтенный при оценке обстановки. А теперь о втором. У нас, в свою очередь, нет отчетливого представления, с кем мы имеем дело — с отдельным карательным батальоном или, может, с передовым разведывательным отрядам карательной экспедиции. Бесспорный факт: до тех пор, пока мы точно не установим это, вряд ли сумеем выработать правильное решение. Не хочу навязывать свое мнение, однако мне кажется, сейчас первейшая наша задача…
— Цапнуть «языка». Так это я запросто сделаю! — невольно вырвалось у Загравы.
— Я уверен: первейшая наша задача, — и глазом не повел на него Ксендз, — не консервироваться и не уходить куда глаза глядят с Киевщины, а немедленно отрываться от преследователей, тщательно изучить обстановку, а уж потом…
— Открыл, называется, Америку! — разочарованно махнул рукой Довгаль. — Трое суток мы вот только то и делаем, что отрываемся от них, а оторваться никак не можем. Я думал, услышу совет, как именно это сделать, а получается…
— А разве товарищ Заграва только для одного меня говорил? Он уже подсказал единственно правильный выход.
Василия будто ледяной водой окатили. Он быстро-быстро захлопал припухшими веками: серьезно поддерживает его предложение Сосновский или просто насмехается над ним? Будучи людьми разными во всем — и во вкусах, и во взглядах, и в характерах, — они, где только встречались, по поводу и без повода пускали друг другу словесные шпильки, подтрунивали друг над другом, препирались, а тут тебе вдруг такое неожиданное единодушие.
— Я совершенно серьезно за то, чтобы, воспользовавшись пассивностью эсэсовцев, устроить им новую Пущу-Водицу, — развеял какие бы то ни было сомнения Ксендз.
После этого не удивление, а явное разочарование отразилось на лицах всех присутствующих (кроме, конечно, Василя): как может этот осмотрительный и дальновидный человек поступать столь легкомысленно? Разве он не понимает, что от его предложения отдает авантюризмом?
— Понимаю, дело это далеко не простое, — невозмутимо продолжал Ксендз, — особенно если учесть, что командует карателями офицер бесспорно опытный, понимающий и осмотрительный. Такой не даст где-нибудь себя застукать внезапно. Лишь хитростью можно загнать его в тупик. — Он улыбнулся так, будто один знал, как именно можно перехитрить главаря карателей.
— А если конкретнее? — спросил Артем, едва скрывая раздражение.
— Конкретнее?.. — Ксендз снова улыбнулся и как-то особенно мягко спросил: — Перевоз через речку Таль помните?.. Ну, то место, где месяц назад мы всем отрядом отрабатывали тему «Преодоление водного рубежа под огнем противника»?..
— И что из этого?
— А то, что правый, расположенный ближе к нам берег там высокий и обрывистый, а левый — пологий, болотистый и густо заросший ольшаником. Дорога, ведущая с правобережья к мостику через реку, напоминает узкий зигзагообразный коридор, а если проще — это вымытый весенними и дождевыми потоками ров с почти отвесными откосами. Вот мне и думается, что если бы на этих правобережных кручах да надежно замаскировать одну засаду, а на левом берегу, за мостиком в густых зарослях, расположить…
— Все абсолютно ясно! — радостно сверкнув глазами, прервал его Ляшенко. — Мы оставляем один взвод в засаде на кручах, другой располагаем в зарослях за Талью, минируем деревянный мостик и ждем эсэсовцев. Когда половина немецких автомашин переправится через речку, Павлюк взрывает переправу, а мы с двух сторон забрасываем разорванную на две части колонну гранатами и кинжальным огнем завершаем дело…
— Именно это я и имел в виду, — с нарочитым равнодушием закончил Ксендз.
— Слушай, дорогой, да ты ведь гений! — На радостях Заграва подскочил к Сосновскому и хотел было обнять за плечи, но тот как-то по-женски мягко и элегантно уклонился от неожиданных объятий, отступил подальше от товарищей и снова начал тщательно рассматривать злополучную букашку. А обескураженный Василь так и остался стоять с распростертыми руками.
— Да, идея эта весьма заманчива, — не скрывая своего восхищения только что услышанным планом боевой операции, подытожил Ляшенко. — Я голосую за предложение Витольда Сосновского!
— На словах оно вроде бы и неплохо получается, а вот на деле… — и тут остался верным своей привычке ставить все под сомнение Матвей Довгаль. — Где гарантия, что эсэсы добровольно полезут в приготовленную нами петлю?
— Добровольно они, разумеется, не полезут, их нужно суметь туда заманить. Ну, а если они вообще откажутся болтаться по нашему следу, мы и тогда в проигрыше не будем. Так или иначе, а за Талью отряд должен оторваться от преследования.
— А что командир на это скажет? — искал поддержки у Артема Довгаль.
Издавна известно, что нет для человека большего несчастья, чем утрата перспективы. Отсутст