— Переодетые колодяжненцы встретили и остановили невольничью колонну как раз напротив того кукурузного поля, в котором мы залегли. Кирилл подозвал к себе начальника конвоя и насмешливо спросил: «Что это за цирк?» Тот, как и надлежит, доложил, что сопровождает из Корнина до станции Кривое завербованных для отправки в Германию. Слышу, Кирилл снова насмехается: «Что же это, добровольцев вы под ружьем сопровождаете?.. Ага, не добровольцы. Так почему тогда такой малочисленный конвой?..» — «Так распорядился пан немецкий комендант», — ответил старший полицай. «Эх вы, олухи царя небесного! Что станете делать, если эта толпа да вдруг сыпанет во все стороны?» И тут слышим условную фразу, служившую нам призывом к активным действиям: «А ну, зови своих болванов сюда!..» Мы уже вскочили было с земли, чтобы через миг выбежать из засады, окружить и обезоружить охранников, как внезапно из толпы прозвучал звонкий голос Чудина: «Ребята, разоружай полицаев!» Как я и ожидал, Аристарх зря времени не терял и, пока колонна дотянулась до кукурузного поля, успел найти в ней союзников и условиться о побеге. Одним словом, когда мы выскочили на дорогу, все до единого полицаи лежали разоруженные и связанные на обочинах дороги. А какой-то псих из корнинцев, приняв колодяжненцев за эсэсов, успел даже продырявить ножом Кириллу живот. Одним словом, операция прошла так, что и во сне не приснится…
— Ну а дальше, что дальше? — спросил Артем нетерпеливо.
— Дальше мы отвели колонну через кукурузное поле к ирпенской пойме, посоветовали немедленно разбрестись по перелескам да ложбинам. Большинство освобожденных невольников так и поступили, а вот десятка три, преимущественно парнишки, не захотели возвращаться домой. Они заявили в один голос: «Хотим в партизаны!» И самый большой шум учинил тот самый псих, который ранил Кирилла ножом. По рекомендации Чудина мы его первым приняли к себе. Ну а потом, как вы и советовали, не отказали и другим. Хотя предупредили строго: у нас легкой житухи не будет, у нас суровая дисциплина и все такое прочее. Правда, это никого не испугало. Вообще, должен признать, пополнение пришло стоящее. Мы с позапрошлой ночи такой форсированный марш-бросок из-под Корнина совершили… Не менее пятидесяти километров одолели, но ни один из новичков не жаловался на усталость. Разве не диво?
— Сейчас они где? На пятом «маяке»? — впервые вмешался в разговор Ксендз.
— А где им еще быть? Приходят в себя возле бывшего Бородачова лежбища под прикрытием бойцов Чудина. Вы ведь сами так советовали…
— Ну а про Загорье почему ни словом не обмолвился?
— При чем тут Загорье? Не понимаю, что это за шутки! — возмутился Заграва.
Но Артем стрельнул в него таким взглядом, что Василь уже всерьез вспыхнул:
— Скажите, чего вы, в конце концов, от меня хотите? Зачем устраиваете эти полуночные шарады? При чем здесь Загорье?.. Если это то село, где мы когда-то навещали покойного Мажару, то с ранней весны я там не был. Да и быть не мог. Сами ведь прикиньте: неужели я такой дурак, что стал бы переться черт знает зачем из-под Корнина за целую сотню километров, считай, под самый Киев, с тремя десятками новичков, когда дорога мне лежала значительно более короткая, и притом в противоположную сторону, под Кодру? Да и что я должен был делать в этом Загорье?
Пристально глядя широко открытыми глазами на Заграву и задумчиво потирая себе подбородок кончиками пальцев, Ксендз тихо промолвил после паузы:
— Все правильно, Василь. Вы, конечно, никак не могли там быть. Кто именно туда наведался — дело другое, но факт, что не вы и не ваши хлопцы…
— А что стряслось в этом Загорье, если не секрет?
То ли Ксендз не услышал, то ли специально сделал вид, что пропустил вопрос мимо ушей, однако ничего не ответил. А командир немного посопел, помолчал, нахмурившись, а затем бросил:
— Шел бы ты отдыхать, Василь! Извини за полуночные шарады, но лучше иди себе спать.
Заграва подчеркнуто четко козырнул, сделал поворот через левое плечо по всем требованиям военного устава и опрометью нырнул в темноту. А Ксендз с Артемом, оставшись наедине, уставились глазами в жаровню с давно перетлевшими кизяками и молчали. И чем продолжительнее было это молчание, тем четче каждый из них понимал: отныне между ними наметилась и с каждой минутой углубляется трещина, которая может разрастись в пропасть. Ведь в жизни они руководствовались тем высоким моральным кодексом, по которому подозрение считалось чуть ли не самым отвратительным грехом. А вот сейчас, в минуту печали по Олексе Стаху, Витольд Станиславович совершил именно такой грех, заподозрив в тяжелом проступке Заграву. И сделал это, несмотря на то что зарекался прибегать к поспешным выводам при «высокой температуре», потому что на собственном опыте убедился: самые тяжкие трагедии люди совершают в минуты крутых чувств.
— Что ж, теперь нам остается дождаться возвращения Довгаля с операции, — нарушил наконец молчание Артем. — Думаю, тогда все окончательно и выяснится…
— Не уверен. Я наперед знаю: Матвей не имеет никакого отношения к событиям в Загорье. Если Заграве от Корнина не с руки было туда заявиться, то как сумел бы Довгаль оказаться в Загорье из-под Коростеня? Да и когда бы он успел? И в его ли это натуре?..
— Голова идет кругом. Не знаю, что и думать… что делать…
— Сделаем! Все, что нужно будет, сделаем! Единственное могу обещать: пока в моей груди бьется сердце, пусть враги наши не ждут пощады! Рано или поздно, а я выведу их на чистую воду, кем бы они там ни были! Смерти Олексы Стаха никому не прощу…
И снова в палатке надолго воцарилась тишина. Лишь когда открытый вход начал наливаться предрассветной просинью, они молча встали и попрощались. Ксендз направился в свою пещеру, а Артем, прихватив планшет с бумагами, разбудил ординарца и в его сопровождении зашагал через гребень вала в сторону Семенютиного «маяка». С кем еще мог посоветоваться сейчас, с кем мог поделиться своими болями и тревогами, как не с комиссаром Ляшенко?
На мостике через пересохший лесной ручеек он неожиданно лицом к лицу столкнулся с гонцом от Ляшенко.
— Я за вами, товарищ командир… Как хорошо, что мы встретились! У нас тут такая новость… Комиссар послал меня в лагерь сообщить, что Митрофан Мудрак возвратился…
— Да неужели?! — На радостях Артем обнял гонца. — Где же он, Митрофан наш?
— В хате. Там Клава-врач бинты ему сейчас отмачивает…
Не чувствуя земли под собой, Артем пустился рысцой к темному Семенютиному жилищу. С чем же возвратился Мудрак?..
Несмотря на очень раннюю пору, вся Ляшенкова команда (именно так называли в лагере небольшую группу партизан, которые под надзором Клавы Лысаковны долечивали раны, выздоравливали после болезни и легких ранений на Семенютином отрубе и выполняли одновременно нехитрые хозяйственные работы, несли караульную службу) была уже на ногах. Дымя цигарками, хлопцы толпились на крыльце, бесшумно шныряли под окнами в надежде хоть краешком уха услышать, какие же вести принес Мудрак из брянских краев. Сколько ведь товарищей провожали они в разведпоходы с горячими надеждами, а возвратился пока лишь Иван Приходько. Возвратился ни с чем, еле живой и до предела измученный… И сейчас их, будто застаревшая рана, мучила единственная мысль: неужели и Мудрака постигла неудача?
Артем быстрыми шагами взошел на крыльцо. Под откровенно завистливыми взглядами вступил в сени, резко дернул дверь светлицы.
— Куда? Разве не слыхали, что я сказала? — остановил его суровый оклик Клавы. Но тотчас же она узнала прибывшего и уже деликатнее добавила: — Ох, нетерпеливые! Может, сначала дали бы возможность промыть человеку раны?..
— Да это же не дамский салон, Клава! — улыбнулся Ляшенко со своего ложа. — А мужчины ничего непристойного не усматривают в промывании честно нажитых ран.
Лишь переступив порог светлицы, Артем увидел голого до пояса, босоногого, неправдоподобно костлявого человека, который, согнувшись в три погибели, стоял на коленях над деревянным корытом, а его ребристую, густо усеянную чирьями и язвами спину Клава поливала из кружки каким-то ароматным травяным настоем и осторожно протирала ваткой. Не только Артем, а наверное, никто в отряде, встретив где-нибудь на лесной просеке, не смог бы узнать в этом изможденном, обросшем щетиной человеке совсем недавно крепкого как дуб, сурового на вид Мудрака.
— Ну, здравствуй, здравствуй, Митрофан! С возвращением!
— Спасибо-т, командир. Только что-то растерял свое здоровье-т…
«Оно и видно, что растерял по крутым дорогам. Наверное, тебе, бедняга, за семь недель пришлось не раз лиха хлебнуть…» Но каким нежным сочувствием ни полнилось Артемово сердце к этому человеку, сейчас его мало интересовали приключения Митрофана. Со жгучим нетерпением он ждал ответа на главный вопрос: успешны ли оказались странствия Мудрака, сумел ли он найти тропинку к Ковпаку и Орленко?
— Ну-т и задали же вы мне мороки-т, командир… Не раз думал, на тот свет скорее попаду-т, чем выполню-т ваши наставления… — видимо поняв, чего от него ждут, начал было Митрофан.
— Подожди с разговорами! — прервала его Клава. — Мне голову твою еще нужно обработать…
— А может, сестрица, пусть бы хлопцы меня обрили-т…
— Чего захотел! Как же ее обреешь, если она вся струпьями покрылась?.. Потерпи, я недолго! — Она плеснула из кружки пахучей теплой водой на чуб, сбившийся комьями, и быстро начала орудовать тампоном и пинцетом.
Только теперь Артем повернулся к Данилу и спросил глазами: ну, с отрадными вестями прибыл Мудрак или нет? Ляшенко в ответ выразительно смежил веки и, улыбнувшись, слегка кивнул головой: все, мол, в порядке, дружище! Как улыбку судьбы, ждал этого мгновения Артем, с затаенной верой ждал его днем и ночью, а когда оно наступило, поверить в долгожданный успех так сразу не мог. Неужели наконец улыбнулось им счастье? Неужели отныне они не будут задыхаться во мраке полнейшей изоляции?.. И тут перед его глазами внезапно вздрогнул окружающий мир, медленно закачался, будто на невидимых волнах поплыл, поплыл, а потом вдруг так бешено закрутился, что Артем спешно опустился на табуретку, чтобы не покачнуться. Немо торжествуя свою чуть ли не самую большую победу, он молча сидел с закрытыми глазами до тех пор, пока его не привел в чувство голос Ляшенко: