ые мстители на Путивльщине, которых возглавляли тамошние коммунисты Сидор Ковпак и Семен Руднев. Без танков и броневиков фашисты нигде не могли появляться, потому что в селах и на дорогах настоящими хозяевами были партизаны. Чтобы покорить край, немецкое командование сняло с фронта несколько отборных полков и бросило их против народных мстителей. Вот тогда и пришлось путивлянам перебираться в отдаленные Хинельские леса, куда вскоре перебазировались и другие отряды Сумщины. Именно там и произошло их объединение.
Ранней весной сумчане перебрались в Брянские леса в район Старой Гуты, неподалеку от которой дислоцировалось партизанское соединение Сабурова. С целью координации боевых действий незадолго до этого на разъезде Неруса было проведено совещание командиров и комиссаров украинских и русских партизанских отрядов, на котором было принято решение разгромить фашистские гарнизоны в окрестных районах и изгнать оттуда всю оккупационную администрацию. Совместными силами началось освобождение советской земли. К лету под защитой партизан уже находилось около пятисот населенных пунктов Трубчевского, Суземского, Брасовского, Навлинского, Вигонецкого районов на Орловщине и смежных с ними Середино-Будского и Кильчицкого районов Сумской области. Возник огромный партизанский край, территория которого простиралась почти на три сотни километров с севера на юг и примерно на полсотни километров с востока на запад. Край этот надежно охранялся — все полевые дороги были заминированы, на лесных дорогах образованы непроходимые завалы, лесные опушки с юга опоясаны противотанковыми рвами, проволочными заграждениями, траншеями.
— Так просто туда-т не пробраться. Настоящая-т крепость! — подытожил свой рассказ Мудрак.
Смотрели на него Артем с Ляшенко и будто видели перед собой другого человека: раньше в отряде считали Митрофана этаким нерешительным молчуном и тугодумом, а оказалось — исключительно мужественный и закаленный, на удивление сообразительный партизанский разведчик. Подумать только, какие расстояния сумел одолеть, сколько опасностей миновать, и при этом ему удалось собрать, что называется, целый вагон сведений о партизанском движении на севере Левобережной Украины. Такое не каждому под силу!
— Ну, Митрофан, все, что вы рассказали… Вы даже не представляете, о каких важных вещах нам рассказали!
— Вы честно выполнили свой долг, и об этом будет объявлено в приказе по отряду!
Наверное, никогда в жизни еще не приходилось Митрофану слышать такие приятные слова, потому что с непривычки он засопел, понурился, пряча довольную улыбку:
— Да я что… Я ничего… Просто крепкие ноги имею…
— А может, пора бы уже и честь знать, уважаемые? — снова появилась в светлице Клава. — Солнце уже скоро плечи припечет, а вы еще и глаз не смыкали. А человек вон с дороги, на ногах не держится… Да и вам, уважаемые, не помешало бы отдохнуть: под глазами мешки, как у старых дедов…
Первым вскочил с табуретки Артем:
— В самом деле, друзья, Митрофану нужно отдохнуть…
XXI
Они встретились в нетронутой чаще лебеды и щерицы за пожарищем дома покойного Свирида Стасюка. Встретились, как и было условлено ранее, в вечернюю пору в последнее воскресенье августа. Варивон и Марийка были им и за проводников, и за часовых.
Как только Артем увидел вдали между кряжистыми яблонями одичавшего Стасюкова сада крепко скроенного, среднего роста мужчину в тщательно выглаженных синих брюках, в вышитой голубой гладью полотняной сорочке с короткими рукавами, перетянутой по талии плетеным шнуром с бахромой на концах, так у него сразу же перехватило дыхание. А когда он поймал обеими руками небольшую, хрупкую руку долгожданного гостя из Киева, на глаза у него навернулись непрошеные слезы. От этого исчезло, расплылось расположенное на противоположном склоне большой балки село, исчез извилистый проселок, но Артем не желал ничего ни видеть, ни слышать. Ведь встреча, которую он столько ждал, о которой столько мечтал, наконец состоялась!
Будто все еще не веря, что напротив стоит секретарь подпольного горкома партии, Артем с каким-то особенным вниманием смотрел в широко открытые, серые, сурово-непроницаемые глаза товарища Пироговского и лишь натужно посапывал. Потому что слова, которые надлежало бы ему сейчас сказать, как назло, стерлись внезапно из памяти, разлетелись, будто полова на ветру. О, если бы сейчас перед ним стоял Кузьма Петрович, все произошло бы по-другому. Артем просто склонил бы на плечо старшему товарищу голову, по-мужски сдержанно стиснул бы его в объятиях и, будто перед собственной совестью, излил бы все свои боли, горести и обиды, которыми было заполнено его сердце за долгих четыре месяца блуждания по лесам. Только не мог он так вести себя с этим сдержанным, аккуратным человеком с красивыми рыжеватыми усами и бородой, как не мог начинать с ним разговор официальным рапортом о деятельности отряда.
Гость тоже не отрывал от Артема пытливого, с затаенной лукавинкой взгляда, и со стороны казалось, он изо всех сил пытается о чем-то вспомнить. Людям, которые долго проживали в одной местности, при встречах в отдаленных краях присуще предполагать, что они непременно когда-то виделись, даже были знакомы друг с другом. Только напрасно старался Пироговский — с Артемом Тараном он никогда не встречался раньше, поскольку их жизненные дороги просто не могли где-то пересечься. Детство Артема промелькнуло в глухом селе, молодость — на ударных стройках первых пятилеток, в столицу республики он попал сравнительно недавно и, можно сказать, случайно, когда на общем рабочем собрании комсомольская братва единодушно постановила направить «железного бригадира» на учебу в кузницу Красных Зодчих, как называли тогда строительный вуз. Но, оказавшись в Киеве, после крутых личных драм, Артем, кроме институтских аудиторий и лабораторий, нигде не бывал, редко с кем встречался, мало что видел.
Тропинки Сашки Пироговского, оставшегося в раннем детстве круглым сиротой, извивались-плутали по всяким тернищам да кручам, пока не вывели мальчишку на дорогу славного братства речников Днепровской флотилии, потом — к гвардейцам стальных магистралей Юго-Западной железной дороги, а позже — в дружную рабочую семью Киевского деревообделочного завода…
— Так, может, начнем со знакомства? — взяв на себя наконец инициативу, предложил Пироговский. — О ваших делах в Киеве я много наслышан, но познакомиться лично с командиром прославленного партизанского отряда…
— Ну, командир я, скажем, временный, — сразу же заметил Артем. — По решению основного подпольного горкома партии отрядом должен был руководить другой товарищ.
Пироговский нахмурился, потупил глаза в землю:
— Понимаю… Мы ведь с вами оказались, считай, в одной ступе. Мне тоже выпало исполнять сейчас прежние обязанности товарища Петровича.
— И как давно?
— Да скоро уже два месяца будет. После того как гонец с Большой земли передал решение ЦК партии.
— Выходит, там знают о нашей весенней трагедии?
— Видимо, да. Фашисты на всех перекрестках и на все лады до сих пор еще трубят о полном уничтожении киевских большевиков. Даже фамилии расстрелянных наших товарищей неоднократно печатали в своих газетах.
— Но ведь Петрович среди них не упоминался!
— Да. О товарище Петровиче — нигде ни слова!
— Что же с ним стряслось? Вы интересовались его судьбой?
— О чем вы спрашиваете? — явно обиделся Пироговский. — Все эти месяцы не прекращаем поисков. К сожалению, чего-то определенного до сих пор сказать не можем. Ясно одно: Кузьма Петрович погиб. Где, когда, при каких обстоятельствах — разные слухи в городе распространяются. Но слухи есть слухи, на них полагаться нельзя.
— Не знаю, Александр Сидорович, известно ли вам, что, в соответствии с утвержденным планом варианта «А», из Киева мы с Петровичем должны были вместе выбираться вот на этот хутор, — Артем указал на пожарище. — Только уже в день выхода, а точнее под вечер, он предупредил меня через свою связную Тамару Рогозинскую, чтобы на Стасюков хутор я отправлялся один, а он остается в Киеве еще на сутки. Как я понял со слов Тамары, у него на следующее утро должна была состояться какая-то особенно важная встреча. Лично я считаю, что эта встреча и стала для него роковой. Ох и дорого заплатил бы я, чтобы узнать, с кем именно должен был встретиться наш секретарь!
— Мы имеем сведения… Кстати, из источников, не вызывающих ни малейших сомнений… По данным наших людей из вспомогательной полиции, весной то ли был застрелен агентами гестапо, то ли, быть может, покончил с собой в безвыходном положении в березовом сквере на Брест-Литовском шоссе, прилегающем к заводу «Большевик», кто-то из влиятельных подпольных руководителей, носивший густые вислые усы. Произошло это утром того треклятого дня, когда начались массовые облавы и аресты подпольщиков. Известно и то, что усатого заманили в заранее приготовленную гестаповцами западню. Есть все основания предполагать…
— Предположения, версии, догадки… Да, Петрович носил густые вислые усы. Но усы не настолько весомая примета, чтобы согласиться, что в этом сквере погиб именно Петрович! — не удержавшись, вспыхнул Артем. И не потому, что у него были какие-то претензии лично к Пироговскому, просто он не хотел, не мог смириться, что Петровича уже нет. — Какая беда! Столько месяцев прошло, а мы не можем установить, куда девался не просто человек, а руководитель киевского подполья. Неужели в городе никто так ничего и не знает о судьбе Петровича? Не верю, чтобы не осталось ни одного свидетеля! Его только нужно суметь разыскать!
Собираясь на деловую встречу с командиром партизанского отряда, Пироговский заранее знал, что в беседе с ним непременно зайдет речь о судьбе Петровича и его ближайших сподвижниках. В самом деле, разве легко было понять причины, почему все члены основного и запасного подпольных горкомов партии, а также руководители районных подпольных организаций, низовых подгрупп и ячеек чуть ли не одновременно оказались в лапах фашистской службы безопасности? Однако он никак не мог представить, что этот разговор сразу обретет такую остроту.