Рядом о чем-то разговаривали (а может быть, даже и спорили) Артем, Ляшенко, Соснин, Варивон, но Ксендз не только их голосов — орудийного грома сейчас не услышал бы! Подобно тому, как измученный жаждой путник приникает к целебному источнику, так он самозабвенно впитывал в свое сердце вести с Большой земли. До глубины души взволновало его сообщение с Тульщины о том, что колхоз «Заря» засеял сверх плана 57 га озимых хлебов, что коллектив Озерско-Неплюевского торфопредприятия наполовину перевыполнил сезонный план; радовался тому, что ленинградцы наладили ремонт трофейного оружия, а ростовчане с Ярославщины отправили в подарок фронтовикам эшелон овощей. Даже единственный на всю страницу панорамный фотоснимок какого-то М. Калашникова, помещенный внизу под названием «Танковая колонна на марше», неизвестно чем взволновал его до глубочайших глубин.
Он наверняка не оторвал бы глаз от газеты до тех пор, пока не дочитал бы ее до последней строчки, но вот начал собираться в обратный путь Соснин. Попрощавшись с командирами, доктор приблизился к нему, протянул руку, лишь тогда Витольд Станиславович спохватился, начал извиняться. Но Иван Иванович понимающе улыбнулся и предостерегающе приложил к губам палец, мол, зачем такие слова, если и без них ясно: все мы истосковались по «Правде», по весточкам с Родины.
— Ну, что вы на это скажете, Витольд Станиславович? — обратился к нему Артем, когда закрылась дверь за Сосниным и Варивоном, который пошел провожать врача.
А что Ксендз мог сказать? Проанализировав донесения, присланные с мест в течение последней недели, он пришел к выводу, что на Киевщине появился какой-то странный кавалерийский отряд то ли народных мстителей, то ли, может, посланцев с Большой земли. Правда, его беспокоили, будоражили упоминания об их сумасшедших метаниях по краю весной, когда они гонялись за выдуманным призраком — партизаном Калашником. Собственно, он затем только и прибыл сюда, чтобы поделиться с командирами своими предположениями и сомнениями. Но, подержав в руках, свежий номер «Правды», нисколько не сомневался, что эти дерзкие рейдовики десантированы из-за линии фронта. Откуда же еще могли они появиться так внезапно, в сущности, под самым Киевом? И откуда бы могли они раздобыть московские газеты?..
Прежде чем ответить Артему, Ксендз достал из планшета топографическую карту, расстелил ее на столе и, отыскав в зеленом море лесов маленький кружочек с названием «Вышев», соединил его жирной линией с извилистой амплитудой, которая, будто пружина, разжималась откуда-то из приирпенских пойм под Киевом.
— Это контур маршрута кавалерийского отряда, начерченный мною на основании разведдонесений за неделю. Судя по всему, мы имеем дело… Не хочу выдавать себя за пророка, но думаю, рейд осуществляет специальная разведгруппа из Центрального штаба партизанского движения. И не исключена возможность, что именно нас она разыскивает.
— Вашими бы устами, Витольд Станиславович, да мед пить. Эх, если бы и в самом деле так вышло, как вы говорите!
— Но зачем такой солидной разведгруппе понадобилось выдавать себя за авангард несуществующего соединения генерала Калашника? — ни к кому не обращаясь, выразил сомнение комиссар Ляшенко. — Как это понимать?
Нелегко было ответить на такие вопросы, однако Ксендз, как всегда, нашел выход из положения:
— А откуда известно, что именно рейдовики выдают себя за калашниковцев?.. Должен напомнить, что нас тоже кое-кто считал арьергардом несуществующего соединения Калашника. Помните домогательства гауптштурмфюрера Бергмана?
Ляшенко театрально развел руками:
— Считайте, вы меня убедили, товарищ Сосновский.
— Ну, друзья мои, пришел-таки и на нашу улицу праздник! — не мог удержать радости всегда суровый и рассудительный командир отряда. — Сполна мы испили чашу горечи, но сейчас грешно сетовать на судьбу. Хотя и вымучила нас до чертиков, но все-таки улыбнулась, привередница. Теперь мы знаем дорогу к соседям в Брянские леса, теперь мы восстановили связь с киевским подпольем, а если еще и сбудутся наши надежды относительно рейдовиков…
Давно не знала Семенютина хата такого подъема. Только Ляшенко полулежал с каким-то мрачным выражением лица. Ибо всегда, когда им начинало в чем-то слишком везти, его охватывала подсознательная тревога. Ведь не раз в жизни он убеждался, что за этим везением непременно последуют неудачи, что успех зачастую бывает провозвестником беды. Ему иногда даже казалось, что природа умышленно выравнивает общий баланс побед и поражений.
— А я, дорогие товарищи, побаиваюсь удач, которые вдруг идут косяками. Бывает, за ними следуют уничтожающие поражения…
— Ну, не будем же мы отмахиваться от удач сейчас, — улыбнулся Ксендз. — Да и стоит ли драматизировать события? Наша первейшая задача — как можно скорее установить контакт с этими рейдовиками.
— И вы знаете, как это сделать?
— Предлагаю немедленно создать поисковую кавалерийскую группу и выслать ее для изучения рейдовиков и установления с ними связи.
— Идея интересная, но не превратится ли этот поиск в беготню по пересеченной местности, как это уже было весной? — снова подбросил сомнения Ляшенко.
— Выпускать поисковую группу куда глаза глядят никто не собирается. Нам известно направление и приблизительная скорость продвижения рейдовиков, и мы без особых трудностей определим район их появления завтра или послезавтра. Разумеется, район слишком приблизительный, поэтому командир поисковой кавгруппы должен проявить определенную сообразительность и изобретательность. Если бы тот же Колодяжный не был ранен, уже сегодня я отправил бы его на поиски…
— Пускай Кирилл лечится, пошлем кого-нибудь другого. Скажем, того же Заграву.
— А кто будет готовить «тараны» для операции «Волосожар»?
— Поручим Довгалю. А на поиски посланцев Большой земли лучше всего Василя отправить.
— Не знаю, не знаю… — впервые так категорично возразил Артему Ксендз. — Для такого дела нужен не просто сорвиголова, а человек рассудительный и более опытный…
— Что вы этим хотите сказать? Что Заграва уступает Колодяжному?
— Зачем такие крайности? Я просто знаю, что Кириллу после двухнедельного рейдирования с «родичем» можно смело поручать самые сложные операции.
— Вот уж понравился вам этот Колодяжный! — наконец взорвался гневом Артем. — Но какие у вас претензии к Заграве? Скажите честно: почему вы не хотите, чтобы именно он возглавил поисковую группу?
Ксендз поднял голову, посмотрел Артему прямо в глаза, а затем спокойно сказал:
— Если честно, сам не знаю, но очень не хочу. Какое-то внутреннее сопротивление ощущаю…
— Ну, вы эту мистику оставьте! Если мы начнем руководствоваться собственной интуицией в оценке людей…
— В самом деле, Витольд Станиславович, это на вас мало похоже, — включился в разговор и Ляшенко. — Интуиция, наверное, шаткое основание в таком деле.
— Хорошо. Я свое мнение выразил, а вы поступайте как знаете, вы — командиры.
XXIII
Выстрел прозвучал неожиданно. Стреляли где-то совсем недалеко, притом со стороны села, потому что пуля с куцым взвизгом пролетела буквально над головами, и в молодой поросли осинника за левадами испуганно заметались сбитые листья.
Шестеро всадников, будто пронизанные общим чувством, тотчас же застыли на месте, насторожились. Что бы это могло значить? Появление карателей? Коварные «проводы» сечкаревцев?.. Время шло, но ни единого выстрела больше не прозвучало.
— Ну, хлопцы, такого прощать нельзя! — сорвал с головы пропотевшую фуражку Пилип Гончарук. — Я хочу знать, черт его побери, кому же это мы дорогу перешли?..
— Не иначе какому-нибудь недобитому полицайчуку, — высказал догадку всегда рассудительный Яков Новохатский.
— Те-те-те… — передразнил его Гриц Маршуба. — И откуда бы он здесь взялся, этот полицайчук? После заварухи, которую в Сечкарях устроили наши предшественники, служителей «нового порядка» днем с огнем не найдешь. А если какой-нибудь из них где-нибудь и притаился, то не такой он пень, чтобы по-глупому себя выдавать…
— Так что же тогда получается? Что по нас бывшие колхозники стреляли? Мы, значит, к ним ладком, а они нам в спину — пули?.. А ну, Василь, побыстрее поворачивай группу назад! — поднявшись на стременах, яростно замахал у себя над головой кулачищами Семен Синило. — Я им покажу, как стрелять!..
Побледневший и весь напряженный, Заграва просто содрогался от злости и непреоборимого желания рвануть к крайним сечкаревским хатам и на первой же ветке повесить гниду, стрелявшую им в спину. Только он уже был далеко не тем Василем, который когда-то начинал протаптывать партизанские стежки-дорожки. Теперь он умел сдерживать свои самые крутые чувства и скрывать самую невыносимую боль. Мог ли он вот в такой ситуации действовать сгоряча, рисковать понапрасну? Подумав, пришел к выводу, что не следует поддаваться слепому бешенству. Того, кто стрелял, они вряд ли сразу найдут, а устраивать в Сечкарях побоище… Нет, не имеют они на это ни права, ни времени! Ведь этот выстрел мог быть условным сигналом для эсэсовцев, которые недавно выгрузились на полустанке Спартак.
— Кончай, хлопцы, разговоры. И за мной! — Он первым, огрев плетью своего рысака, понесся к недалекой ложбине, слегка прижавшись к гриве.
За ним, подняв желтоватую пыль на левадах, пустились галопом остальные всадники. Через заросли ольшаника и осинника они изрядно отдалились от Сечкарей, а когда дорогу им пересек извилистый буерак, круто свернули направо.
— Ты сегодня хочешь и в Янковичах побывать? — догнав Василя, спросил Синило. — Но взгляни, где уже солнце…
— Нам нужно спешить!
И хлопцы молча последовали за своим командиром. Около часа мчались они, не переводя дыхания. А когда кони начали покрываться мылом, не выдержал всегда спокойный Новохатский:
— Мы будто рекорд устанавливаем! На кой леший нужны такие гонки?
— М-да, планировалось за трое суток сконтактироваться с соседями, а вот уже пятое место под собой нагреваем, — поддержал его Пилип Гончарук. — Потери понесли, о калашниковцах — ни слуху ни духу.