— Похоже, нахомутал что-то с этой операцией наш преподобный Ксендз, — под общее одобрение промолвил Синило. — Да оно и понятно: на бумаге ведь воевать вон как легко и просто…
До сих пор Заграва не вмешивался в разговор. Он был слишком опытным, чтобы понимать: когда люди до предела утомлены, голодны, раздражены неудачами, не стоит на каждом шагу одергивать их, поправлять, а то и бранить. Иногда самое умное — дать им возможность свободно высказаться, даже круто выругаться. Не раз Василь становился свидетелем, что после таких словесных извержений хлопцы словно оживали, высвобождались от незримой тяжести, с новыми силами принимались за, казалось бы, безнадежное дело и доводили его до конца. Но когда подчиненные поставили под сомнение план операции, Заграва не мог больше молчать.
— Следующую операцию — а об этом я обязательно позабочусь — командование отряда непременно поручит разрабатывать тебе, Семен. Не сомневаюсь, ты лучше Ксендза справишься с ней. Но пока мы будем неуклонно выполнять приказ командира.
К подобному тону Заграва прибегал крайне редко. Но если уж переступал межу дружеской беседы, партизаны знали: ему лучше не перечить. Вот и сейчас они молча ехали рысцой за своим командиром. Лишь несколько погодя к нему приблизился Синило и сказал полушепотом:
— Вполне согласен, Василь, не время сейчас для всяких пересудов, но поверь: сердцем чувствую, что сбились мы с правильного маршрута. Нужно что-то предпринимать, чтобы исправить положение…
Но Заграва и сам хорошо видел: не очень удачно складывается для них эта операция. Считай, с самого начала неудачно, хотя все готовились к ней старательно и с охотой. Прежде всего был утвержден личный состав их специальной рейдовой группы. По рекомендации Артема в нее были включены все бывшие спутники Кирилла Колодяжного, кроме Мансура Хайдарова, который с недавних пор переселился на лагерную кухню, недремно охраняя загипсованного «родича». Потом Ксендз познакомил их со всеми донесениями об этих загадочных пришельцах-партизанах, наметил будущий маршрут, сообща определили «контрольные точки», где предположительно могла произойти встреча с возможными посланцами Большой земли. Словом, основной замысел операции сводился к тому, чтобы незаметно пройти по следам неизвестной группы, со слов населения собрать о ней максимум информации и, если не обнаружится ничего подозрительного, примерно на третий-четвертый день начать поиск к встрече. Все ясно и просто.
Но уже в самом начале рейда зачастили неожиданности. В одном из глухих хуторов они узнали, что где-то в лесах между селами Мирча и Поташня «всю прошлую ночь продолжалась жаркая стрельба». Кто с кем вел бой, крестьяне, конечно, не ведали, да Заграва об этом и не допытывался. Ведь ему доподлинно было известно: в этих местах, кроме разыскиваемых им загадочных рейдовиков, никаких партизан не было. А с кем они могли вести бой — тоже не составляло загадки. По плану операции его малочисленной группе категорически возбранялось вступать в вооруженные стычки и вообще вести какие бы то ни было боевые действия. Однако командиры, по опыту зная, как иногда неожиданно может сложиться обстановка, все же предоставили ему определенную свободу действий. Так вот, оценив обстановку, Заграва решил осторожно пробраться под Поташню, чтобы выяснить все на месте событий. Да и кто бы удержался от искушения выполнить почетное боевое задание в первые же дни рейда?
Правда, ни в Мирче, ни в Поташне они толком ничего не узнали. Потому что никто из крестьян собственными глазами боя не видел, а слухи о нем ходили разные. Было известно следующее: несколько сот эсэсовцев, прибывших на полустанок Спартак, то ли разгромили, то ли изрядно потрепали пришлых партизан, остатки которых под прикрытием ночи отошли куда-то на север, оставив по окрестным лесам немало погибших побратимов. От такой вести у Загравиных хлопцев сердца окаменели: неужели поздно отправились они на поиски вероятных посланцев Большой земли? Неужели и на этот раз не дотянется до них ниточка связи с Москвой?
Не теряя на размышление времени, они пустились вдогонку за теми, кто после боя отступил на север. Весь день и всю следующую ночь рыскали из конца в конец, разыскивая следы потерпевших, пока не добрались до села Бантыши, где уже несколько месяцев находился подпольный госпиталь их отряда. Именно в Бантышах, на квартире Софьи и Григора Коздобычей, для Загравы все прояснилось. Там он неожиданно встретил Аристарха Чудина, который с недавних пор был назначен командиром учебного отряда, и от него узнал, что вся эта катавасия в Поташнянских лесах случилась с их новобранцами.
Приняв под свою команду новичков, приведенных загравинцами из-под Корнина, старший лейтенант Чудин, как и надлежало, создал из них взводы, назначил из своих бывших бойцов командиров, оформил соответствующую документацию и, после того как Артем с Витольдом Станиславовичем приняли от каждого желающего письменное заявление-присягу, приступил к боевой учебе. Строевая подготовка, изучение отечественного и трофейного оружия, овладение основами первой медицинской помощи и маскировка на местности, устройство ночных переходов и преодоление водных преград…
В тот злосчастный день учебная команда возвращалась с ночных занятий на тетеревском перегоне железной дороги. В предутренних сумерках на глухой лесной дороге, плутавшей между чертополохом и лопухами от полустанка Спартак, главный походный дозор неожиданно напоролся то ли на вражескую засаду, то ли на разъездной патруль, и в считанные секунды полностью был уничтожен. Чтобы избежать разгрома, Чудин приказал своему заместителю Дришпаку немедленно повернуть колонну на Поташню с тем, чтобы, не доходя до самого села, свернуть на болотистые притальские луга и скрыться в мирчанских лесных массивах, а сам с горсткой хивриченковцев залег на обочине, создав таким образом группу прикрытия. Только до горячего дела здесь не дошло, а вот колонна, ведомая местным проводником, своевременно не свернула в заросли камыша над Талью, приблизилась к окраинам Поташни и попала под интенсивный пулеметный огонь. Разумеется, среди безоружных людей поднялась паника. Стремясь предотвратить катастрофу, Чудин с группой прикрытия да еще с десятком смельчаков бросился в контратаку, зайдя во фланг вражеской цепи. Но все же не эта отчаянная вылазка спасла их команду от полного уничтожения. Что там говорить, эсэсовцы (а это были именно они, как потом выяснилось) без особых усилий могли бы перестрелять беспомощных новичков как куропаток, — просто они либо не были готовы к бою, либо имели более серьезное боевое задание. Примерно час они беспорядочно стреляли в темноту, а преследовать почему-то не стали.
— Это, собственно, и спасло нашу братию. Но дорого, невероятно дорого заплатили мы за свое невежество и беспечность. Семеро убитых, двенадцать раненых, — подвел печальные итоги еще более поседевший за ту ночь Аристарх. — Я тоже наверняка навсегда остался бы под Поташней, если бы не добрая душа — товарищ Покраш… — кивнул на ничем не приметного молодого человека, который на корточках сидел у косяка, жадно затягиваясь окурком.
Заграва сразу же узнал в нем Неистового (так он мысленно окрестил этого парня), который во время разоружения полицейской охраны под Корнином изловчился ударить Колодяжного ножом в живот, но виду не подал.
— Так вот, он на руках из-под огня вынес меня, простреленного пулей навылет. Ну и сюда, считай, на собственном горбу припер. А сейчас просто не знаю, что делать…
— Как рана? Сильно мучает?
— Да пока жить можно.
— Советовал бы тебе всех тяжелораненых оставить под опекой Коздобычей, командование учебной группой передать хотя бы тому же Дришпаку, а самому, если только можешь, немедленно отчалить в лагерь и обо всем доложить командиру. Появление в этих местах эсэсовцев — зловещая примета.
— Я, пожалуй, так и сделаю, — согласился приунывший Чудин.
Утроив бдительность, спецгруппа Загравы сразу же взяла курс на юг, чтобы как можно скорее выйти на маршрут разыскиваемых партизан. И примерно под вечер прибыла наконец в село Трубовку, где, по донесениям местных подпольщиков, лишь три дня назад пришлые партизаны созывали митинг, выступали с речами перед народом, вручали московские газеты. Только трубовцы встретили загравинцев с открытой неприязнью. К кому бы Заграва с хлопцами ни обращался, всяк уклонялся предоставлять им убежище, избегал разговоров о партизанах, на все вопросы твердил: «не слыхал», «не видел», «не знаю». А советских газет, если верить их словам, они вообще никогда не читали, даже забыли, как они выглядят…
Такая же картина повторилась и в Лысовке, Соловьевке, Хомутце, Веселой Слободке. А вот в Сечкарях им даже пальнули вслед. Будто зловещее знамение сопровождало загравинцев по местам, где еще совсем недавно их появление было бы величайшим праздником. Нетрудно было прийти к выводу, что крестьяне воспринимают их не иначе как гестаповских лазутчиков.
— Так что же будем делать, Василь? — после продолжительного молчания снова подал голос Синило. — Мы можем побывать и в Янковичах, и в Рожнах, и даже в Горобиях… Только прибавят ли эти километры нам удачи?
— Километры вряд ли прибавят… Будем менять тактику, Семен!
И в самом деле, уже в Янковичах они изменили тактику. Если до этого вваливались в тот или иной двор всем скопом, оставив на дворе лишь часовых, то сейчас решили действовать иначе. В подлеске, на окраине села, оставили коней, поручив их Новохатскому и Коростылеву, а сами по одному рассыпались в разные стороны, условившись собраться вместе после наступления сумерек. Отправились под видом искателей дороги в партизанский отряд.
На околице Янковичей Василь долго рассматривал глухие и омертвевшие подворья, которые ровными полосками спускались к давно пересохшему ручейку. Сам не зная почему, но решил навестить хозяев дома, который скрывался в зарослях роскошных вишен возле колодца. Вероятно, ему понравилась небольшая рубленая хатенка под дранкой с побеленными стенами, бледно-голубыми, выгоревшими под солнцем «лошадками» над веселыми окнами. Заграве почему-то казалось, нет, он был уверен, что в таком аккуратном жилище не могут обитать жестокие сердцем люди.