вие же ее, хотя бы и временное, в напряженной боевой обстановке даже для самых смелых и самых храбрых, кто не раз в жизни с улыбкой смотрел смерти в глаза, неминуемо оборачивается катастрофой. И наоборот, если даже у обреченных в абсолютно безвыходном положении появляется четкая цель, тогда сердца их наполняются редкостной решительностью и волей к борьбе. Эту горькую истину, о которой так редко вспоминают в мирные дни, с особой остротой испытал на себе Артем. Ослепленный радостью после успеха операции в Пуще-Водице, он последние двое суток как в угаре носился по краю, запутывая свои следы, и вовремя не заметил, что над отрядом постепенно, но неотвратимо собираются грозовые тучи. И только здесь, в Коблицком лесу, выслушав Ляшенко, вдруг понял: цель, которая светила ему звездой и вела через все тернии, оказалась не чем иным, как призраком. И от этого такое отчаяние закипело у него в сердце, такая тяжесть легла на его плечи, что, казалось, померк летний день.
Нет, слова Ляшенко не деморализовали его, не бросили в пропасть отчаяния, он просто почувствовал приближение катастрофы. И если бы не было рядом таких побратимов… К счастью, они всегда в критическую минуту подставляли под его тяжелую командирскую ношу свои плечи. Вот и сейчас руку помощи протянул ему нелюдимый и самоуглубленный Ксендз, который указал чуть ли не единственно возможный выход из трудного положения. И от благодарности друзьям у Артема сразу же стало легче на душе, каждая клетка словно бы запела, наполняясь упругой силой и жаждой немедленного действия. Поэтому он, к превеликому удивлению Довгаля, ответил на вопрос вопросом:
— Как у Павлюка с минами?
Ляшенко, который не раз в жизни попадал в еще более трудные ситуации, понял намерение Артема и ответил с улыбкой:
— Две осталось. В аккурат для нашего дела.
— А гранаты?
— С полтора десятка наскребем. Столько же наберется и бутылок с зажигательной смесью. Так что хватит на первый случай.
— Сколько отсюда километров до переправы на Тали? Взгляни-ка, Данило, на карту.
Но тут спохватился Довгаль:
— Я и без карты знаю: не более пятнадцати. Ну а если напрямик, то и того меньше.
— Это хорошо, очень даже хорошо, — вслух размышлял Артем. — Часа за три сможем туда добраться. Хотя нет, засаду на обрывистый берег стоит выслать немедленно. Хлопцам нужно, ведь, найти удобные позиции, окопаться и тщательно замаскироваться, чтобы вражеская разведка не обнаружила их преждевременно…
Услышав, что речь идет о горячем деле, Заграва тотчас же обратился к Артему:
— Слушай, командир, поручи это дело мне! Я же там со своим взводом, можно сказать, все бугры на собственном пузе излазил, каждый пень, каждый куст изучил. Пока вы туда на подбитых клячах дотянетесь, я такие выберу позиции, так замаскируюсь, что и под микроскопом никто ничего не увидит. Что, не веришь?..
Артем наперед знал: Заграве, и только Заграве, сможет он доверить такое ответственное и опасное дело — устроить на правобережье Тали засаду, а потом, после подрыва мостика, ударить карателям в спину. Конечно, храбрости или сообразительности не занимать ни Довгалю, ни, скажем, Колодяжному, однако в той кровавой заварухе, которая непременно поднимется на кручах, командиру кроме всех других качеств необходимо еще иметь и неупоминаемое в воинских уставах, а все же реально существующее боевое счастье, которое пока что всюду сопровождало Заграву. Ведь основной и, бесспорно, самый сильный удар, когда эсэсовцы поймут, что попали в западню, и в отчаянии бросятся на прорыв, выпадет именно на его группу. Но внезапно в памяти Артема почему-то возник бледный, почти прозрачный, непривычно суровый и сосредоточенный, весь забинтованный Мотренко, когда он лежал на опушке Бабинецкого леса на приувядшей траве у санитарной брички и в последний раз всматривался в нежную небесную лазурь. «Что, если и Василя ждет такая же участь? Вдруг фортуна сегодня отвернется от него?..»
А Заграва истолковал его молчание по-своему и прибегнул к хитрости:
— Нет, командир, давай по-честному! Вспомни, кто первым подал идею дать гитлерне по харе? Я! Это признал даже их преосвященство Ксендз. Следовательно, если по-честному, то мне первому принадлежит и право выбора позиции в бою. Что, не так, скажешь?
— «Первый, первому»… — недовольно передразнил его Довгаль. — У нас на флоте очень здорово разрисовывали хари в темном углу тем, кто вот так нахально перся в первые.
— А разве у вас на флоте все такие малахольные были, как ты?.. Я что, в обозники или кашевары прусь?.. — вскипел Василь.
Чтобы прекратить их неуместную словесную перепалку, Артем поспешил объявить свое решение:
— Сделаем так: для подготовки к новой операции разделим сейчас отряд надвое. Группу, которая немедленно отправится для размещения засады на правом берегу Тали, возглавит начштаба. Группой, которая обеспечит прикрытие и затем примет на себя лобовой удар карателей на левобережье Тали, командовать буду я…
Разлетелись от удивления брови Ляшенко. Разочарованно вздохнув, опустил голову Заграва. А Довгаль как-то неестественно громко засопел, затоптался на месте.
— Это не дело, командир, — обронил он после паузы. — Недавно на собрании партгруппы, как тебе известно, было принято постановление о совершенствовании руководства отрядом. Зачем же сейчас его нарушать?.. Ваше с начштабом дело — отдавать приказы, контролировать их исполнение и вносить по ходу дела соответствующие коррективы, а наша задача — их выполнять. Так давайте же все придерживаться партийных решений.
Довгаля все поддержали и общими усилиями выработали такой план действий: Ляшенко со взводом Загравы и группой минеров должен, не мешкая, отправиться к тальским кручам, чтобы заблаговременно устроить там засаду, заминировать мостик и выбрать боевые позиции на левом берегу реки; Артем же со взводом Довгаля, штабной и санитарной группами пока останется на месте привала, чтобы в случае необходимости задержать эсэсовскую колонну, а потом заманить ее в приготовленный капкан. Затем, после прибытия всей колонны к рубежу будущего боя, взвод Довгаля должен занять уже выбранную Ляшенко на левобережье позицию в зарослях ольшаника, а Артем с Данилом — взять в свои руки руководство отрядом. Договорившись, они на скорую руку наметили маршрут, уточнили, насколько это было возможно, отдельные детали операции и сверили часы.
— Что ж, Василь, буди своих хлопцев! — Ляшенко повесил через плечо потертую планшетку. — Нам, как говорится, пора в путь-дорогу…
— Пора, пора… — поддакнул Артем, хотя ему почему-то очень не хотелось отпускать от себя этих дорогих ему людей. Но приказ есть приказ. — Вы ж только смотрите там, будьте осторожней. Особенно будьте бдительны при проходе мимо села Мирча. Не исключена возможность, что там выставлен полицейский кордон. Ясно?
— Хе-хе, нашел чем напугать, — обнажил зубы в улыбке Заграва. — Я, к примеру, непременно заскочил бы в Мирчу и поднял бы там изрядный переполох. Так сказать, оставил бы «визитную карточку», чтобы эсэсы долго не блуждали по лесам, а сразу же взяли мой след и поперли к Тали… Слушай, командир, а почему бы нам и в самом деле туда не заскочить? Это же по дороге. Ну а что касается полицейских кордонов… Разве же нам впервые их преодолевать?
Идея Василя сразу пришлась Артему по душе. Не ведая о точном месте пребывания партизан, не зная их дальнейших намерений, каратели наверняка вышлют в окрестные села разведку, поднимут там на ноги свою агентуру, и, если умело пустить в Мирче слух о дальнейшем маршруте отряда к Тали, слух этот скоро, очень даже скоро докатится до ушей преследователей.
— Знаешь, Артем, я и в самом деле пошлю в Мирчу хлопцев. — Данило тоже надлежащим образом оценил предложение Загравы. — А чтобы это выглядело вполне естественно и ни у кого там не вызвало подозрений, партизаны появятся в Мирче с усталыми лошадьми. Для обмена, мол. Ну и начнут расспрашивать у встречных, как скорее всего добраться в Яхновское лесничество. Поскольку же дорога из Мирчи в это лесничество только одна, то их непременно направят именно к мостику на Тали. А после направят туда и карателей. Думаю, те клюнут на этот крючок.
— Должны бы клюнуть. Только не слишком ли много берешь на свои плечи? Это мог бы и я сделать.
— Не беспокойся, все будет в порядке! А вам здесь, после того как мы напустим в Мирче туману, наверное, придется туговато.
— Что ж, тогда до встречи на Тали.
Без громких речей, как-то буднично и торопливо выступали к берегам затерянной среди Полесья речушки спутники Ляшенко. Поднятые по тревоге, даже не умывшиеся после сна, измученные бесконечными переходами, они молча запрягли до предела отощавших лошадей, сложили на возы нехитрые свои пожитки и недружной ватагой двинулись по узкой, выбоистой лесной дороге, не спросив, куда идут и зачем. Лишь Заграва на прощание помахал опечаленной Клаве фуражкой, как это всегда делал, отправляясь на операцию.
И вот уже скрылся вдали за изгибом дороги хвост небольшой колонны; только горячая желтоватая пыль, взбитая десятками ног, оставалась висеть между деревьями. Но Артем все смотрел и смотрел вслед загравинцам, подавляя в сердце недоброе предчувствие. Сколько раз уже провожал он вот так боевых побратимов в неизвестность, казалось бы, пора и привыкнуть к этому, но каждый раз его сердце до отказа наполнялось жгучей тревогой, перемешанной с болью тяжких утрат.
— Пора, наверное, и нам подумать об отходе… — словно бы между прочим промолвил Довгаль, чтобы отвлечь командира от невеселых дум.
— Да, да. Хлопцы еще пусть малость поспят, а нам необходимо подумать, как заманить за собой карателей.
И начался тот изнурительный, мучительный поиск самого оптимального решения, которое редко когда упоминается в официальных отчетах, но именно из которого и произрастают все боевые успехи и неудачи. Десятки разнообразнейших вариантов перебрали Артем, Ксендз и Довгаль, но все отбросили как нереальные или слишком усложненные.
— Придумал! — вдруг хлопнул себя по лбу ладонью просветлевший Довгаль. — Лучше всего нам устроить вот здесь представление. Как только в лес сунется вражеская разведка, а ее нужно пропустить сюда без боя, мы разыграем сцену ужасной паники и бросимся наутек. А чтобы у них не возникло никаких сомнений, оставим пару полуразломанных возов и несколько лошадей-доходяг. Неплохо было бы также оставить для вящей убедительности и развешанное на кустах белье…