— Товарищи, да их же внезапно в спину расстреляли! Вот посмотрите… — прозвучал обескураженный голос Новохатского с противоположного конца пепелища.
Все тотчас же кинулись туда. Еле удерживая сердце в груди, побрел за хлопцами и Василь. В продолговатой ложбинке, похожей на мелкий окопчик, который Яков выгреб ладонями, издали увидел мужской труп с темно-бурыми пятнами крови на спине. Вместе с Коростылевым осторожно перевернули его. Вихрастый, еще совсем зеленый мальчишка. И самое удивительное, что он прижимал к простреленной груди чем-то наполненную полотняную сумку. Ни слова не говоря, кто-то взял ее из рук мертвого, развязал, высыпал содержимое на землю. На песок, глухо звякнув, упали алюминиевая кружечка, деревянная ложка, несколько луковиц, надрезанная буханка хлеба, пропитанная кровью, какие-то матерчатые свертки, наверное, белье, зачитанный «Кобзарь», клубочек ниток с иголкой… И вдруг Василь увидел среди неприметных пожитков погибшего такое, что невольно вскрикнул и схватился руками за голову: последним из сумки выпал аккуратно сложенный цветастый диво-рушник, будто самой радугой вышитый…
Некоторое время Заграва молча стоял, уставившись взглядом в землю, а потом осторожно взял копчиками пальцев уголки рушника, развернул его. Перед присутствующими на непорочно-чистом белом поле, усеянном изумрудными искрами и приглушенными зарницами, между двумя голубыми волнами-зубчатками вдоль полей рушника заполыхали роскошные соцветья полевых маков и ярко-желтых лилий. Рушник этот был точно такой же, какой подарила ему в Янковичах старенькая Андреиха на счастье…
«Вчера перед разлукой я своему младшенькому тоже дала… Пускай этот мой скромный рушник будет тебе материнским благословением, пусть оберегает от всех бед и напастей, отводит смерть и надругательства…» — вспомнились Василю ее прощальные слова.
— Ох, мама, мама, не уберегли вашего сына ни молитвы, ни благословения! — вырвалось у него. В порыве отчаяния и печали он встряхнул головой, болезненно заскрипел зубами.
— Ты знаешь этого парнишку? Кто он? Откуда? — подступили партизаны к Заграве.
Тот словно бы и не слышал ничего. Долго стоял с закрытыми глазами, а потом положил рушник мертвому на грудь, встал на колени и с каким-то остервенением принялся разгребать рыхлый песок. Вскоре его подменили Новохатский с Коростылевым, потом — Маршуба и Синило. Примерно через четверть часа общими усилиями они вырыли под отвесным прибрежным обрывом продолговатую яму в колено глубиной, молча опустили туда юношу, подложив под голову сумку с домашними пожитками. Василь накрыл ему рушником лицо и первым бросил на грудь горсть сухого песчанистого грунта.
Когда могилка была засыпана, Василь, так и не сказав никому ни слова, круто повернулся и зашагал широким шагом через болотистый ручеек на противоположный берег. Но не направился к Гончаруку, оставшемуся там с конями, а кинулся к подлеску и, согнувшись в три погибели, начал что-то искать в нем. Вот он опустился на колени, принялся неторопливо разгребать руками пожухлую траву.
— Я так и знал, что их с этого берега… Из автоматов в упор! — вскрикнул, увидев россыпь мелких отстрелянных гильз.
Теперь Заграва до деталей представлял трагедию, недавно разыгравшуюся в этом медвежьем углу. Все юноши и девушки из окрестных хуторов и сел, которые отправились к партизанам, неизвестно как забрели сюда. Оказавшись под отвесными, хотя и невысокими, кручами, они попали в приготовленную карателями западню и в упор были расстреляны в считанные минуты. Потом трупы были присыпаны песком обвалившегося от взрывов гранат отвесного берега, а для большей надежности, чтобы окончательно замести следы, поверх всего был разведен огромный костер. Но кто же так тщательно заметал свои следы? Каратели? Однако зачем это им понадобилось после Бабьего Яра и мертвых зон вокруг партизанских краев?..
— Запомните это место, друзья, — сказал Василь, когда к нему приблизились хлопцы. — Здесь совершено неслыханное преступление. Мы еще должны будем сюда вернуться и во всем разобраться. Непременно!
…Солнце катилось к горизонту, когда загравинцы двинулись на север вдоль лесного ручейка. Но никто из них уже не спешил в Пекари и не думал о встрече с всадниками, именующими себя разведотрядом соединения генерала Калашника. После всего только что увиденного и пережитого не то что думать о какой-то встрече — дышать не хотелось.
Они и не заметили, как примерно через час, плутая в некошеных травах, выбрались на берег недавно полноводной, но сейчас обмелевшей реки, за которой широко раскинулись до самого горизонта пойменные луга.
— Братва, да это же Тетерев! — на радостях загорланил Маршуба. — Отсюда до Пекарей рукой подать. Я эти места хорошо знаю…
И в самом деле, вскоре вдали среди садов показались сельские строения. По знаку Загравы группа остановилась.
— Всем скопом соваться туда нет необходимости, — объявил он. — На разведку отправятся… Новохатский и Маршуба. Всем остальным замаскироваться вон в тех зарослях и отдыхать. Думаю, нас сегодня ждет неблизкая дорога.
Оставив на месте привала своих коней, Гриц с Яковом быстро направились в Пекари. А Заграва выставил наблюдателя и лег прямо на землю. Он чувствовал себя таким разбитым и измученным, что в эту минуту хотел лишь одного — забыться хотя бы на короткое время. Но мрачные мысли, будто тяжелые жернова, наплывали одна на другую и не давали вздремнуть. Когда же наконец отошли в безвесть все тревоги и хлопоты и он медленно погрузился в нежную, сладковатую купель, ему послышался крик:
— Удача, командир!
Заграва не успел спросонок понять, почему так кричит Маршуба, как Новохатский сунул ему в руки неказистый бумажный сверток. Василь механически развернул его, окинул беглым взглядом — в верхнем левом углу заметил знакомые очертания характерных плакатных букв, составлявших два слова — «Красная звезда». Но самое главное, что дошло и четко врезалось в его сознание, это — отчетливый курсивный призыв над колонтитулом: «Смерть немецким оккупантам!» А чуточку правее — будто приказ каждому, кто взял в руки номер газеты: «Не знать страха и паники в борьбе с врагом! Упорно защищать наши города и села, смелыми ударами истреблять оккупантов!»
У Василя сразу же полегчало на душе: да ведь это же родная советская «Звездочка»! Дрожа всем телом, он вдыхал знакомый запах типографской краски, вслушивался, будто в музыку, в шорох бумаги. Одного взгляда ему хватило, чтобы постичь содержание всей страницы. Передовица «В горах», под ней подверстана информация о вручении ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» каким-то старшим лейтенантам В. П. Карпову, В. М. Голубеву и капитану П. А. Тарану, а сбоку — вечерняя сводка Совинформбюро за 25 августа об оборонных боях в районе Клетска, Котельникова, Краснодара, корреспонденция из действующей армии под стенами Сталинграда…
— Так, выходит, Яков не ошибся — партизаны побывали все-таки в Пекарях?
— Почему побывали? Они и сейчас там. Похоже, ночевать собираются.
— Ура, хлопцы! — все вскочили на ноги, чтобы немедленно направиться в село.
Еще вчера Василь непременно приказал бы им выступать на встречу с побратимами по оружию, но после ужасного зрелища над лесным ручейком под песчанистыми обрывами… внутренний голос подсказывал ему не бросаться в Пекари всем скопом.
— Стало быть, сделаем так, — сказал Заграва, отозвав наблюдателя с поста, — в село отправляюсь я с Маршубой. Если там все будет в порядке, дадим знать.
Гончарук хотел было что-то возразить, но Василь окинул его таким строгим взглядом, что тот сразу же прикусил язык.
— Ну, счастливой вам дороги! До скорой встречи! — неслось вдогонку двум всадникам, которые галопом мчались через луг.
Взволнованный, наэлектризованный предчувствием желанной встречи, Василь и не заметил, как оказался на глухой сельской улочке. Через несколько минут они с Маршубой были уже на небольшой площади, до отказа заполненной людьми. На церковном подворье возле закопченных кирпичных стен без дверей и крыши возились у костра женщины, видимо готовя в огромных чугунах праздничный ужин для дорогих гостей, где-то на противоположном конце пиликала гармошка, раздавался призывный девичий смех, повсюду сновала шумная малышня. Маршуба уверенно свернул к просторному дому с высоким крыльцом, под железом, возле которого на телеграфном столбе покачивался вниз головой какой-то лысый человек, наверное, староста или полицай.
— Куда прешь? Кто такие? — преградили им путь вооруженные люди неподалеку от управы, где стояло несколько снаряженных бричек.
— Посланцы от ваших соседей. Имеем поручение встретиться с вашим командиром.
Те переглянулись, в нерешительности переступили с ноги на ногу. Потом пошушукались между собой, и самый младший из них быстро пошел в помещение. А вскоре возвратился и сообщил: к их командиру может пройти кто-нибудь один, но перед этим он должен сдать свое оружие. Василь сразу же соскочил с коня, без колебаний передал часовому автомат, маузер, запасные патроны и направился к крыльцу. Направился с каким-то странным, ранее не знакомым ему предчувствием чего-то необычайного.
В прокуренной, захламленной комнате, куда провожатый открыл дверь, Василь увидел трех мужчин. Двоих он узнал сразу по описаниям горобиевского Ксендзова разведчика — черноволосого великана с горбатым носом, — он сидел на подоконнике, попыхивая огромной цигаркой, — и худощавого, болезненного на вид, сутулившегося человека, который стоял возле стола, картинно сложив руки на груди.
А вот третий, торопливо что-то записывавший в блокнот, был неизвестен.
— Порученец командира партизанского отряда, послан для установления с вами связи, — отрекомендовался Василь.
И черноволосый детина, и сутулившийся старичок, казалось, на миг застыли от неожиданности. Даже писарь прервал свою срочную работу и с нескрываемым удивлением уставил в прибывшего бесцветные глаза. Василь посмотрел прямо в эти глаза и внезапно почувствовал, как под ним закачался пол.