Конечно, первая скрипка, как всегда, принадлежала Ксендзу. При помощи местных иванковских патриотов он собрал детальнейшие сведения об этом строительстве. Примерно через неделю командиры отряда точно знали, сколько военнопленных работает над Тетеревом, какими силами охраняется зона строительства, откуда завозятся туда строительные материалы. На основании этих данных не так уж и трудно было наметить в общих чертах план ликвидации важного военного объекта над Тетеревом. Учитывая опыт весенней операции на лесоразработке под Студеной Криницей, целесообразнее всего было прибегнуть к уже испытанному на практике методу Мажары. Единственное, что оставалось для них неразрешимой проблемой, это как проникнуть за колючую проволоку в расположение пленных, чтобы сплотить там самых надежных людей в стальной кулак и при первом же удобном случае ударить этим кулаком по врагу изнутри лагеря.
Но разрешение проблемы, как это иногда бывает, появилось само собой, когда от помощников Ксендза поступили донесения, что оккупационные власти объявили реквизицию тягла по всему иванковского гебиту для перевозки древесины из Мануильского лесничества к речке Тетерев. Фашисты явно стремились закончить сооружение моста до наступления осенней непогоды. Именно этим и решено было воспользоваться: под видом ездовых из мифического общественного двора в расположение мануильских разработок должны были отправиться опытные лесорубы Кремнев, Пересунько, Щем и Терновой. После нескольких инструктажей они, обеспеченные Ксендзом безупречными документами, отправились вчера перед восходом солнца на операцию «Таран». И никто в отряде даже во сне не мог подумать, что для этой троицы дорога окажется такой обидно короткой и трагической. Ведь все они были из перезимовавших в фашистских лагерях военнопленных, кого Мажара с Ляшенко вырвали из неволи еще под Студеной Криницей, несомненно, прекрасно разбирались в лагерных порядках, а главное — отличались железной выдержкой и врожденной сообразительностью. И вот вдруг такой трагический финал…
«Как же это могло случиться? Откуда эсэсовцам стало известно, когда именно и куда прибудут наши посланцы? Неужели в самом деле измена? — терялся в догадках Ляшенко. — Только кто об этом мог им донести? Ведь план создания в тетеревском трудлагере внутреннего «тарана» и кандидатуры для засылки «возниц» в Мануильское лесничество мы обсуждали только с Артемом и Ксендзом. К тому же без свидетелей, при закрытых дверях… Нет, все-таки это больше похоже на слепую случайность, трагическое совпадение обстоятельств. Терновому просто показалось, что там была подготовлена западня для них».
— В Мануильском лесничестве мы попали в заранее подготовленный капкан. Это точно! Так что думайте, товарищи командиры, что у вас здесь не сработало! — хрипло воскликнул Щем. — А сейчас мне бы лечь… Сил нет… — И, закрыв глаза, медленно начал падать с табуретки.
Хорошо, что рядом стоял Федько Масюта, он подхватил измученного Дмитра под мышки, кое-как дотянул до-застланных дерюжкой полатей, уложил его возле лежанки, подмостив под голову брезентовое ведерко с сеном. Щем сразу же уснул, а может, впал в забытье. Он не проснулся даже тогда, когда из-под Змиева вала прибыла в сопровождении Антона Рябого и Покраша Клава и, разрезав пропитанный кровью рукав, принялась обрабатывать сквозную плечевую рану. Дмитро стонал, конвульсивно дергался, скрипел зубами, но так и не проснулся.
— Что с Дмитром? Рана серьезная? — обратился Ляшенко к Клаве, когда она закончила бинтовать плечо.
— Несерьезных ран не существует. А вообще-то подождем до завтра: прибудет доктор Соснин, он и скажет свое слово.
После перевязки Антон Рябой, Покраш и Федько перенесли Щема в сенник для отдыха, а Клава, сложив инструменты, снова направилась в лагерь, где ее ждал гауптштурмфюрер Бергман, который всю ночь задыхался от сердечного приступа. Опустела, затихла Семенютина хата, однако сон и покой обходили ее десятой дорогой. Ляшенко и Чудин, прикованные недугом к постели, тяжело переживали бессмысленную гибель троих боевых друзей.
«Потери, куда ни кинь, невосполнимые потери… Сколько прекрасных людей потеряли мы за неполных пять месяцев партизанской жизни!.. Первым погиб… Кто же открыл у нас счет потерям? Павлуша Верчик? Да, он погиб в Киеве в первую же неделю нашего пребывания за пределами города. Потом беда постигла Митю Стасюка в Миколаевке, а Чупиру — в Забуянье… — неизвестно зачем Ляшенко начал пересчитывать погибших побратимов. — Дмитра Мотренко мы оставили на вечный покой на опушке Бабинецкого леса, а Василя Храмцова, Оксена Моторнюка, Реваза Абрамидзе и Владика Костелецкого — на высоком берегу Тали. А кого потом провожали в последний путь?.. Кажется, беспалого Миколу. А за ним — Ивана Потепуха. Хотя почему же Потепуха? Шестерых посланцев отправили к линии фронта перед операцией на железных дорогах, и никто не ведает, как сложилась их судьба. Хорошо, если перебрались они на Большую землю, но ведь вполне возможно, что где-нибудь, на каких-нибудь перегонах они попали в такую адскую круговерть, как и семеро новичков из учебной команды Чудина… А теперь вот в дополнение ко всему еще и Кремнев, Пересунько, Терновой пополнили список погибших…»
Внезапно где-то неподалеку от Семенютиной хаты глухо загудела земля, донеслось конское ржание и чей-то резкий окрик. Ляшенко вскочил с постели, приник глазами к оконному стеклу, за которым уже разгоралось утро.
— Что там? — забеспокоился и Чудин. — Что за шум?
— Командир со словаками возвратился.
Через минуту в их мрачную обитель вошел Артем. Не промолвив ни слова, даже не взглянув на присутствующих, он приник к ведерку с водой и пил долго и жадно. Затем опустился на табуретку возле дверного косяка, где совсем недавно сидел Щем, снял фуражку, вытер ладонью пот со лба и буркнул с тяжелым придыханием:
— Кажется, начинаются для нас сумерки…
— Неужели влипли? — непроизвольно вырвалось у Аристарха.
— Не то чтобы влипли, но досадная накладка все же получилась. Потеряли подводу с взрывчаткой под Березовой гатью, пропади она пропадом! В Малине операция прошла как по маслу, а вот под Березовой гатью, черти бы ее побрали, наскочили на засаду. Напуганные внезапной стрельбой, кони рванули в сторону, ну и втащили переднюю телегу в вязкое болото… Там их и настигла беда.
— А ездовые? Что с ними?.. — встревожился Чудин.
— К счастью, обошлось без потерь. Проскура с Катричем успели соскочить с телеги.
Ляшенко с Чудиным облегченно вздохнули.
— Не дает мне покоя эта подвода с взрывчаткой, — не мог успокоиться Артем. — Хлопцы попытались было на руках вынести воз, только где там — трясина по пояс, обстрел непрерывный… С десяток ящиков тола выхватили, а остальные там остались. Если бы еще рассветать не начало…
— А с остальными подводами все в порядке?
— Да, все три на базу отправили.
— Ну и это уже хорошо! Три телеги взрывчатки… Разве могли мы раньше думать о таком богатстве? Словакам нужно выразить благодарность. Вот он, пример высокого интернационализма!
— За словаков я сейчас и переживаю более всего. Если воз на болоте попадет фашистам в руки… Они прежде всего поинтересуются, что это за взрывчатка, откуда она взялась под Березовой гатью? Боюсь, как бы гестаповские ищейки не вышли на след однополчан Яна Шмата…
Тревога Артема тотчас же передалась присутствующим. Для честного человека нет ничего тяжелее, чем сознание того, что он поставил под смертельный удар того, кто в критическую минуту протянул руку помощи.
— Подорвать бы эту подводу, да и только! — размышляет вслух Чудин.
— Так-то оно так, но чем подорвать? У меня единственная надежда, что до восхода солнца болото засосет телегу с взрывчаткой…
— Дай бог, чтобы так и было.
— Вообще-то, друзья, с засадой под Березовой гатью какая-то странная загадка, — нахмурившись, задумчиво начал Ляшенко. — Почему немцам захотелось вдруг устраивать ее в такой глуши? Кого они там надеялись закапканить?..
— Думаешь, не слепая случайность?
— Сейчас мне начинает казаться, что засады под Березовой гатью и в Мануильском лесничестве — звенья одной цепи. Вот куда только она тянется?..
— Неужели наши и под лесничеством на засаду напоролись? Откуда вам об этом известно?
Комиссар коротко рассказал о вчерашних трагических событиях, весть о которых недавно принес Дмитро Щем. Артем молча выслушал печальную новость и долго сидел на табуретке с каменным выражением лица. Лишь когда солнце заглянуло, выкатившись из-за горизонта, в угловое окно, тяжело встал на ноги, прошелся из угла в угол, стискивая кулаками виски. Затем остановился перед красным углом и простонал:
— Значит, началось… Это уж точно началось!..
— Что началось? Что ты имеешь в виду? — не понял его намека Ляшенко.
— Ящик Пандоры открыт… Значит, следует ждать больших неприятностей!
— Зачем ты накликаешь беду на свою голову?
— Беда, Данило, уже стоит на пороге нашей хаты. Сердцем чувствую: не одна стоит, а с целым выводком…
Неизвестно почему, но последние дни Артем жил будто в угаре, леденея сердцем в предчувствии какой-то близкой беды. Он, конечно, не ведал, что именно, с кем и когда должно стрястись, но был абсолютно уверен: беды не миновать. Ведь на собственном опыте не раз убеждался, что самые высокие жизненные успехи непременно сменяются горькими неудачами, после взлетов с такой же неотвратимостью наступают падения, как после праздников начинаются будни. Это горькое предчувствие буквально испепеляло его, лишало сна и покоя, а что хуже всего — он не знал, как от него избавиться. И вот известие о гибели Кремнева, Пересунько и Тернового воспринял как первый звонок, зловещее предупреждение о том, что начинаются едва ли не самые суровые испытания.
— Не впадай в мистику! Ты просто переутомился, дружище. Я советовал бы тебе прежде всего отдохнуть, — сказал Ляшенко деловито.
Но не успел Артем умыться с дороги, как примчался гонец со Змиева вала:
— Товарищ командир, там военврач Клава зовут вас… В лагере несчастье: Квачило руки на себя наложил… Так что вы поспешите уж, пожалуйста…