Однажды на полке приключенческой литературы мне в глаза бросилось название. Я принесла книгу на свой стол, полистала мягкие страницы цвета слоновой кости, игнорируя тяжелые взгляды девушек в белых блузках и клетчатых свитерах, и нырнула в нее, как жарким днем — в бассейн.
Называлась она «Искусство выживания».
Любой религии нужна своя библия, и я нашла ее как раз вовремя. Я проглотила ее за восемнадцать часов и начала снова. Я узнала, как продержаться долгие недели в открытом море, если твой белый океанский лайнер пошел ко дну. Потерпев кораблекрушение, ты ловишь рыбу и пьешь ее сок. Губкой впитываешь утреннюю росу с прорезиненной поверхности спасательного плота. Когда тебя носит по волнам в парусной лодке, собираешь дождевую воду в полотнище паруса. А если паруса грязные и палуба покрыта солью, воду пить нельзя. Настил и паруса нужно держать в чистоте. Нужно быть готовым.
Я взглянула на свою жизнь и ясно увидела, что не выживаю в бирюзовом доме, позволяя парусу покрываться соленой коркой. Надо прекратить игру в «раз-два-три-четыре-пять» и сосредоточиться на подготовке к спасительному дождю. Решила каждый день подолгу ходить пешком, не утрировать хромоту и расстаться с палочкой. Я возьму себя в руки!
Голова раскалывалась от визгливого детского смеха. Возвращаясь домой, я сидела в автобусе и вспоминала жесткие способы выживания в море. Из любого металла сделать рыболовные крючки, а из нитей собственной одежды — леску. На крючок нацепить приманку из рыбы, мертвых товарищей по несчастью или даже собственной плоти. Представила, как вонзаю в ногу острый край консервной банки из армейского пайка. Боль такая, что едва не теряешь сознание, однако нужно довести дело до конца — падать в обморок бессмысленно, рана заживет, и все придется начинать заново. И вот я режу, пока в руке не оказывается теплый желтый червяк с окровавленной спинкой. Насаживаю его на заостренный кусок от консервной банки и забрасываю в море на самодельной леске.
Самое опасное — паника. Одного японца четыре дня носило в лодке. Он запаниковал и повесился, а двадцать минут спустя его нашли. А моряк из Сучжоу провел на плоту сто шестнадцать дней. Никогда не знаешь, как скоро подоспеет помощь.
И если моя жизнь дошла до этой точки — стыд, долгие поездки на автобусе, вонь дизеля, угрозы побоев в школе, свитер Джастина и сыпь Кейтлин — ничего, люди проходили и гораздо более серьезные испытания! Отчаяние убивает. Я должна готовиться, защищать надежду ладонями, как пламя последней спички долгой полярной ночью.
Если не шел сон, я сидела за столом на заднем дворе, слушала соседскую музыку и представляла маму, которая, как и я, не спит в камере. Хотела бы я быть вместе с ней, если бы наш самолет разбился в Папуа — Новой Гвинее или бразильском штате Пара? Мы бы с трудом пробирались по бесконечному лабиринту мангровых зарослей, увешанные пиявками, как в «Африканской королеве», а может, даже пронзенные длинными копьями туземцев. Мама не стала бы в страхе вырывать копье и умирать от потери крови. Она поступила бы правильно: дала бы личинкам расплодиться в ране и вычистить ее, а уж потом, дней через пять или семь, вытащила копье. И написала об этом стихотворение.
Однако я без труда представила, как она совершает ужасную ошибку. Вообразила нас на плоту, в десяти днях от торговых путей. Мы выдавливаем свежий сок из рыбы, собираем утром губкой каждую каплю с чистой палубы, и вдруг она решает, что морскую воду все-таки можно пить, и прыгает в воду, чтобы поплавать среди акул.
— Астрид, помоги мне!
Марвел вышла из кухни на задний двор, где я сидела на ступенях, приглядывая за детьми. Она вытянула шею, глядя на картинку — пятеро французов пересекают днем египетскую пустыню.
— Опять эта книга? Слушай, может, тебе в армию пойти? Тебе такое нравится, и платят хорошо. Теперь женщин берут. Ты им подойдешь: работы не боишься, лишнего не болтаешь. Идем, помоги разобрать сумки.
Суповые консервы, газировка, нарезанный сыр и большая упаковка свинины на ребрышках — столько еды разом я за всю жизнь не видела. Армия… Марвел совсем меня не знает! Я ценила ее внимание и, в общем-то, верила, что она желает для меня более-менее комфортного существования и приличной зарплаты. Только я предпочла бы жить одна в пустыне, как в старину золотоискатели. Всего-то и нужно, что небольшой источник воды. Какой смысл в одиночестве среди людей? Когда ты один, хотя бы есть веская причина чувствовать себя одиноким.
Или еще лучше домик в лесу, думала я, рассовывая по шкафчикам какао и растворимый напиток. Зимой все занесет снегом, вокруг зубцы гор, добраться можно только пешком. Я бы рубила дрова, завела несколько собак, корову и, может быть, лошадь, запасла бы продовольствие и не покидала домик годами. Вскопала бы огород. Лето короткое, но я успевала бы вырастить достаточно всего.
Мама ненавидела деревню, вечно спешила обратно в город. Рядом с ней город можно было терпеть: бесплатные четверги в городском музее, воскресные концерты, поэтические чтения, ее друзья, которые играют, рисуют и ваяют свои интимные места из гипса. А теперь какой смысл?.. Со дня ее ареста я ни разу не была в музее. Как раз в то утро прочитала в газете о выставке Джорджии О’Кифф в Музее искусств и спросила Марвел, не свозит ли она меня.
— Извините, принцесса Грейс! А дальше что? Опера?! Смени Кейтлин подгузник, мне надо в туалет.
Я позвонила в автобусную компанию. Дорога в одну сторону займет три часа. В какую же даль меня занесло…
Если машина поломалась посреди пустыни, действовать надо быстро. В пустыне Мохаве, например, температура в тени достигает шестидесяти градусов. За час с по́том выходит больше литра жидкости. От жажды люди сходят с ума: танцуют, поют и кидаются обнимать кактус сагуаро, думая, что это любовник, мать или Христос. А потом убегают окровавленные и умирают. Чтобы выжить в пустыне, надо пить не меньше литра в день. Экономить нет смысла, в кино все врут. Пить меньше — значит совершать самоубийство.
Я размышляла об этом, убирая в ванную огромную упаковку подгузников и туалетную бумагу. Надежда надеждой, но надо еще заботиться о себе в настоящем, иначе не выжить. Надо собрать утреннюю росу в колпаки с колес, слить воду из радиатора и закопаться по шею в песок. А с наступлением темноты пуститься под звездами в путь по своим следам. Нужен фонарь и компас. Надо знать, с какой стороны ты пришел.
Дейви все это умел. Я вдруг поняла, что он тоже бы выжил.
В долгих сумерках увеличивающегося дня я занялась ужином, думая о пустыне и представляя себя по шею в песке, как вдруг ухо уловило урчание машины, свернувшей к соседскому дому. Я подняла глаза и увидела эффектную темнокожую женщину в белом льняном костюме. Я видела ее всего пару раз, когда она брала с порога журналы или уезжала вечером в шелках и жемчуге. Она никогда не разговаривала с нами или другими соседями.
Марвел тоже услышала машину и, забыв про бутылочку Кейтлин, сердито уставилась мне через плечо.
— Чертова шлюха! Герцогиня Виндзорская, тоже мне! Прямо тошно!
Соседка вынула из машины цвета шампанского два небольших пакета из магазина здорового питания.
— Мам, сок! — заныла Кейтлин.
Марвел вырвала свою рубаху из маленьких ручек и повернулась ко мне.
— Не вздумай с ней знакомиться. Господи, еще недавно приличный был район! А теперь одни черномазые, шлюхи, китаезы да латиносы с курами во дворе. Дальше-то что будет?
Марвел говорила мне все это, словно мы с ней состоим в местном тайном обществе ариев.
— Разведу сок, — сказала я.
Даже стоять рядом с ней было противно.
Я болтала в воде порошок и смотрела, как соседка подняла на крыльце журналы и сунула их в пакет с покупками. Туфли с открытой пяткой и черными мысками напоминали оленьи копытца.
Затем она скрылась в доме со ставнями, и стало грустно. С другой стороны, я радовалась, что она исчезла из поля зрения Марвел, с губ которой текли горячие и вонючие, точно деготь, слова. Интересно, считает ли женщина в льняном костюме, что мы все такие, как Марвел, что и я — такая? Вероятно, да.
Марвел наполнила бутылочку, протянула ее Кейтлин, и та поковыляла прочь, сжимая любимую бархатную подушечку с надписью «Гуам».
— Катается повсюду на «Корвете», — проворчала Марвел. — Тычет ею приличным людям в лицо. Как будто мы не знаем, как она на нее заработала! На лбу написано!
Авто поблескивало, точно мужские бедра, мускулистые и упругие. Хотелось лечь на капот. Я бы, наверное, сразу кончила. Я перевела взгляд с навеса для машины на дом. Вот бы можно было стоять здесь весь вечер и ждать, пока она снова выйдет…
Помыв посуду и уложив детей, я выскользнула в боковую дверь и остановилась рядом с ее палисандровым деревом, которое роняло через забор на наш асфальт фиолетовые цветы, насыщая благоуханием теплый вечер. Сквозь ставни просачивались музыка и женское пение. Сначала я даже приняла ее за пьяную, а потом поняла, что все дело в манере произносить слова, перекатывая их на языке, как шоколадные конфеты с вишневой начинкой.
Не знаю, сколько я стояла так в темноте, покачиваясь под музыку и слушая звучный, как охотничий рог, голос. Просто невероятно, что такая элегантная женщина живет по соседству, рядом с нашим домом и нашим пятидесятидюймовым телевизором! Хотелось прокрасться под ее окна, заглянуть в щель между широкими плашками ставен и посмотреть, что она там делает. У меня не хватило духу. Я подняла с земли пригоршню фиолетовых цветов и уткнулась в них лицом.
На следующий день я вылезла из автобуса в самую жару и последнюю милю до дома прошла пешком. Мне больше не требовалась трость, хотя после долгих прогулок бедро по-прежнему ныло, а я прихрамывала. Я ковыляла по улице и чувствовала себя грязной и неуклюжей в поношенной одежде из благотворительного магазина Совета еврейских женщин: белой блузке, которую не смягчала никакая стирка, и неудачной самодельной юбке.
Элегантная соседка срезала в тени у дома агапантусы того же оттенка, что и цветы палисандра. Босиком, в простом платье. Подошвы и ладони на фоне темно-карамельной кожи сияли розовым и казались ненастоящими, как будто там, откуда она пришла, женщины посыпают ладони и стопы специальным порошком. Она не улыбалась, полностью поглощенная своим занятием. В темных волосах, уложенных в небрежную ракушку, застрял упавший с ветки цветок палисандра. Смотрелось очаровательно.