Однако, сидя в постели и слушая шум, смех и грохот в гостиной, я понимала, что даже тебе, мама, приходится теперь кому-то платить — за травку, чернила, хорошие тампоны, нить для зубов и витамин С. Правда, ты бы придумала благовидное оправдание, теорию, философию. Изобразила бы себя в благородном, героическом свете, сложила бы стихи «Красное платье». Я никогда не была на такое способна.
Поставили старый альбом «Лед Зеппелин». До слуха доносились переборы гитары Джимми Пейджа. Подпевали с сильным акцентом. Четыре утра. Нос уловил запах свечного воска, лужицами растекающегося по столам и подоконникам. Не надо твоей книги гаданий, Клэр, чтобы понять, что этот рисунок означает «пожар». Потому-то я и спала одетой, поставив у окна сумку с самыми важными вещами и кошельком.
И не хочется же им прилечь… Утром мы собирались на блошиный рынок в Фэрфакс-Хай продавать статуэтки негритят из бутылочных пробок, подносы с кошмарными ботаническими рисунками, новую одежду для новорожденных и заплесневелые выпуски «Ридерс дайджест». Видно, не собираются спать до понедельника. Хорошо бы не встретить на рынке никого из знакомых…
Я перевернула страницу и начала рисовать новую лодку, серебристую на черном. Дверь распахнулась, и ввалился Ринин дружок Миша. Кривлялся, что играет на гитаре вместе с Джимми. Того и гляди начнет пускать слюни из красного, как у гигантского младенца, рта.
— Пришел к тебе, maya liubov. Krasivaya devushka.
— Иди отсюда!
Он нетвердыми шагами подошел к кровати и сел рядом.
— Не будь жестокой, — пропел он, как Пресли, и потянулся влажными губами к моей шее.
— Отвали! — Я хотела его оттолкнуть, но Миша был слишком большим и вялым, не во что упереться.
— Не бойся, я тебя не трону. — Он растекся на постели, как пятно.
Жуткий запах перегара напомнил, что некоторые змеи парализуют жертву дыханием.
— Мне так одиноко…
Я позвала на помощь — из-за музыки никто не услышал. Миша придавил тяжелой рукой, положил голову мне на плечо, слюнявя шею. Влажные голубые глаза были совсем близко.
Я ударила, но безрезультатно — спьяну он ничего не почувствовал, а кулак просто отскочил от его плоти.
— Миша, слезь с меня!
— Ты такая красивая… — Полез с поцелуями.
Воняло водкой и чем-то жирным. Наверное, купили жареного цыпленка.
Под подушкой лежал нож, однако я не хотела пускать его в ход, я знала Мишу. Он играл на слайд-гитаре, завел пса по кличке Чернобыль и переехал бы в Чикаго играть блюз, если бы не местный холодный климат. Рина криво подстригла ему челку. В общем, парень как парень, только лезет целоваться и шарит под одеялом, хотя я полностью одета. Его рука не нашла ничего, кроме старомодного полиэстера.
— Ну полюби меня! — шептал он. — Полюби меня, devushka, все равно умирать.
Наконец удалось согнуть ногу в колене, и, когда он пошевелился, ударить его планшетом по голове.
Гости почти разошлись. Наталья танцевала сама с собой перед стерео с бутылкой «Столичной» в руке. Георгий вырубился в черном кресле: голова лежала на ворсистом подлокотнике, на коленях свернулся белый кот. Плетеное кресло было опрокинуто, большая пепельница валялась на полу вверх дном. На поцарапанной кожаной поверхности кофейного столика растеклась блестящая лужица.
Рина и ее бойфренд Сергей лежали на бархатном зеленом диване. Он запустил пальцы ей в трусы. Она была в обуви и юбке. На его голой груди болтался медальон. Не хотелось мешать, а с другой стороны, Миша — ее приятель, ей и разбираться.
— Рина, Миша лезет ко мне в постель!
На меня уставились четыре пьяных глаза, черные и голубые. Сфокусировались не сразу. Сергей прошептал что-то по-русски, и она засмеялась.
— Он ничего не сделает, дай ему чем-нибудь по башке!
Сергей смотрел на меня, а сам мял ей ляжку и кусал шею, как белый тигр, рвущий добычу.
Когда я вернулась к себе, Миша уже отключился. Там, где я его ударила, алела ссадина. Он храпел и обнимал подушку, как женщину. Проснется не скоро. Я легла на кровать Ивон. Музыка прекратилась в пять, оставив час-другой на беспокойный сон. Привиделись животные, которые роются в помойке. Проснулась я от того, что кто-то мочился в ванной напротив, не закрыв дверь. Струи хватило минут на пять. Смыть не удосужился. Снова включили стерео. «Кто ты?» — пели «Ху». Я хотела вспомнить и не смогла.
Глава 25
Тоскливая суббота. Мы шили в кухне кожаные мешочки для цветных кристаллов — последняя бизнес-идея Рины. Ники крутила демозаписи групп Вернера в поисках чего-нибудь оригинального. Все они звучали одинаково: белые подростки рвали струны гитар и дико завывали.
— Эта вроде ничего… А, чтоб тебя! — Она уколола палец и сунула его в накрашенный черной помадой рот. — Чертово шитье! Она думает, мы долбаные эльфы?
Курили гашиш из перевернутого стакана. Дым заполнял стопку с надписью «Джонни Уокер», которую Ники стащила в «Бавариан гарденс». Я поднесла губы, приподняла край от стола и втянула густой дым. Ивон не курила — плохо для малыша.
— Какая разница? — Ники насадила на булавку очередной кусочек гашиша. — Ты же его не оставишь!
Уголки рта Ивон поползли вниз:
— Раз ты так думаешь, я больше не поеду с тобой на курсы для мам! Возьму Астрид!
Я закашлялась и изобразила Присси из «Унесенных ветром»: «Я про младенцев ничегошеньки не знаю!» Голос был недостаточно высоким. Я вспомнила Майкла, у него эта сцена всегда получалась лучше. Где он сейчас…
— По крайней мере, у тебя хорошие мысли, — отозвалась Ивон.
Младенцы… Я вздрогнула.
— Мне нет восемнадцати.
— Ничего, там спиртное не подают! — Ники швырнула готовый мешочек на кучу других и взяла новую выкройку.
Одурев от гашиша, я острым канцелярским ножом чертила на обрезке кожи колечко дыма. Это у меня всегда хорошо получалось, лучше, чем у матери. Я могла прочертить ворону или кошку в три приема. Нацарапала младенца с чубчиком и бросила лоскуток Ивон.
За спиной распахнулась дверь, потянуло холодом. Вошла Рина с рулоном темно-зеленой замши под мышкой.
— Георгий отдал целиком, обменял на лампу, — гордо ухмыльнулась она. — Круто, да? — Взгляд остановился на ноже у меня в руках. — Спятила?! Анашистка безмозглая! Это денег стоит! — Она выхватила оленью кожу и дала мне затрещину. Потом поднесла рисунок к свету, нахмурилась, выпятив нижнюю губу. — А вообще неплохо… — Бросила лоскуток обратно. — Сделай так на всех. Подзаработаем!
Я кивнула. Все мои доходы уходили на рисовальные принадлежности, еду и травку на пару с Ники. Колледж растворился, как лодка в тумане. У Клэр я начала думать о своей жизни как о серии карандашных набросков Кандинского — бессмысленные по отдельности, вместе они начинали складываться в элегантную композицию. Я даже думала, что вижу в них призрак будущего. Однако слишком много набросков утеряно. Они превратились в горсть лесной хвои, по которой ничего не прочитаешь.
Вошел Сергей с сумкой. Щеки на красивом широком некалифорнийском лице горели румянцем. Вытащил две бутылки водки, сунул одну в морозилку, другую водрузил на стол и взял два зеленых стакана. Потянул носом.
— М-м-м, ужин!
— А кто тебя приглашает? — Рина устроилась на столе, отвинтила крышку, налила в стаканы водки на три пальца.
— Нет, девочки не дадут Сергею помереть с голоду. — Он открыл духовку и посмотрел на кипящее варево, которое я делала, чтобы подкормить Ивон перед родами: запеканку из брокколи с сыром. Ивон обалдела, когда я это затеяла — она и не подозревала, что можно готовить без рецепта на коробке.
Я нацарапала на кожаном обрезке тигра, напоминая себе, что Сергей — та же Рина, только фасад благообразее. Красивый молочный славянский блондин с сонными голубыми глазами, которые не упускали ни одного моего движения. По профессии — вор. Рина время от времени перевозила для него товар: то целую машину кожаных диванов, то женские пальто, то партию чучел из Сингапура, то мелкую бытовую технику из Израиля. В доме он был постоянным напоминанием о сексе. Оставлял дверь ванной открытой, когда брился в чем мать родила, каждое утро отжимался по сто раз, отчего на молочно-белой коже вздувались синие жилы. Если замечал, что на него смотрят, добавлял для эффекта хлопок руками. Широкие плечи, подтянутый пресс. Когда Сергей был рядом, я не знала, куда девать руки и что говорить.
Ивон склонилась над кучей мешочков и терпеливо шила, как девочка из сказки. Другие в ее возрасте приметывали бы оборки на платье для выпускного бала или вязали пинетки. Мне стало стыдно за свои слова.
— Конечно, я с тобой схожу. Если от меня будет толк…
Она улыбнулась, не поднимая головы, — не любила показывать плохие зубы.
— Там ничего сложного. Я все сама сделаю, ты только подержишь полотенце.
— Куча пузатых баб. Толстые, как мяч, пыхтят-пыхтят, и все не с того конца! — вставила Ники. — Оборжаться! Сама увидишь!
Она отломала еще гашиша, зажгла и смотрела, как дым заполняет стакан, словно джинн лампу. Вдохнула и закашлялась еще сильнее, чем я.
— А мне? — спросил Сергей.
— Да пошел ты! — фыркнула Ники. — Ты хоть раз нам что-нибудь купил?
И все-таки она дала ему подышать, и я старалась не замечать, как он посмотрел на меня, прикладываясь губами туда, где только что был мой рот. Я вспыхнула до самых волос.
Все, кроме Рины, ели. Она курила и пила водку. Стоило ей на секунду выйти, как Сергей скрестил руки и наклонился ко мне:
— И когда же мы займемся с тобой любовью, devushka?
— Вонючий бабник! — указала на него вилкой Ники. — Надо сказать Рине!
— И вообще, у Астрид есть друг, — добавила Ивон. — Художник в Нью-Йорке.
Она знала про Пола Траута. Я наконец-то забрала его письма с Йеллоу-Брик-роуд в Голливуде, той самой улицы, где когда-то приставила нож к горлу девочки, принявшей меня за Венди. Ники отвезла меня туда после школы, по дороге на встречу с парнями, которые искали солиста в группу. Было стыдно, что я не написала ему раньше — много раз думала и не решалась. Вдруг он не оглядывается в прошлое… По дороге в магазин нервно смотрела на конверт с припиской «Для Пола Траута». Эти слова подразумевали надежду. Уже ошибка! Вспомнилась ненавистная мне песня Стивена Стиллза, которую крутила Рина: «Люби того, с кем ты сейчас». Именно это вдалбливала мне в голову жизнь, и все-таки надежда трепетала у меня на ладони, как птица.