Что она могла видеть, чем доказать? «Трах-трах-трах. Господь Всемогущий?» — разве не я это слышала через стену каждую ночь?
— Это неправда.
— Вертишься то и дело вокруг него, хватаешь его инструменты — «Для чего это, дядя Рэй?» А игра с его пистолетами? Я вас видела, не сомневайся — все спят, а эти трутся рядышком, два голубка. — Она выдохнула струю дыма в спертый воздух закупоренной комнаты.
— Он же старый, — сказала я. — И мы ничего не делаем.
— Не такой уж он старый, мисси. Не забывай, это мужчина. Видит все, что можно, делает все, что можно. Времени у нас нет, он скоро вернется. Так и знай — я решила звонить в Службу опеки, так что хватит, все кончено, голубушка. Ты уже в прошлом.
Глядя на Старр, на ее мохнатые накладные ресницы, я в смятении думала — как она могла так подло поступать? Как? Я же ничего не сделала. Конечно, я любила Рэя, но разве я виновата в этом? Разве я могу это изменить? И ее я тоже любила, и Дейви — всех. Это было нечестно. Неужели она серьезно это говорит?
Я хотела что-то возразить, но она выставила вперед ладонь с окурком между пальцами.
— И не думай отговаривать меня. Только все начало налаживаться. Рэй лучше всех, кто у меня был, относится ко мне хорошо, все такое. Может, ты и не заигрывала с ним, но я чую С-Е-К-С, мисси, и не оставлю никаких шансов. Слишком долго я прожила, слишком далеко зашла, чтобы закрывать глаза на такое.
Открывая и закрывая рот, как рыба в этой душной комнате, я сидела и смотрела на нее. Дождь барабанил по стенам, по рифленой металлической крыше. Она выбросит меня вон, просто так, ни за что. Я чувствовала, как безжалостный океан тянет меня из уютной норки и швыряет на камни. За стеной бурлила река, мутный поток, несущий мусор, ветки, обломки. Я старалась придумать что-нибудь, убедить ее не делать этого.
— У меня никогда не было отца, — начала я.
— Не надо. — Старр вдавила в пепельницу то, что осталось от окурка. — Мне хватает собственных проблем и проблем со своими родными детьми. Мы с тобой едва знаем друг друга, я ничем тебе не обязана. — Она стряхнула пепел, попавший на желтый пух свитера поверх выступающих грудей.
Меня смывало неизвестно куда, уцепиться было не за что. Я никогда не обманывала Старр, ни разу не дала ей повода во мне сомневаться. Это было нечестно. Старр была христианкой, как она могла идти против веры, против закона добра?
— А милосердие? — сказала я, как утопающий, цепляющийся за прибрежный куст. — Иисус не выгнал бы меня.
— Я не Иисус, — сказала она. — Даже рядом не стояла.
Отчаянно молясь, я вслушивалась в дождь. Пожалуйста, Господи, не дай ей сделать это со мной. Иисус, ты же все видишь, смягчи ее сердце. Пожалуйста, Господи, не позволяй этому свершиться.
— Мне самой жалко, ты всегда была послушной девочкой, — сказала Старр. — Но такова жизнь.
Ответом был только стук дождя. Слезы и тишина. Он молчит. Я подумала о матери — что бы она сделала на моем месте? Мать не колебалась бы. Она ничего бы не пощадила для своей цели. С мыслью о ней что-то вошло в пустоту моего отчаяния, словно гибкий железный шланг взбирался по позвоночнику. Я знала, что это зло, что я хочу поступить по собственной воле, а не по Божьей, но если это был единственный выход, так тому и быть. Увидев нас вдруг на гигантской шахматной доске, я поняла, какой ход надо сделать.
— Он рассердится на вас, — сказала я. — Вы об этом подумали? А если он узнает, что вы прогнали меня из ревности?
Старр уже шла к двери, но остановилась и повернулась ко мне. Посмотрела на меня, будто впервые видела. Мне самой было странно, что я так быстро нашла эти слова, так легко произнесла их. Раньше у меня никогда не хватало слов.
— Мужчины не любят ревнивых женщин. Вы хотите посадить его на цепь, как заключенного. И он за это вас возненавидит. Даже бросит, наверное.
Мне было приятно, что она вздрогнула, что я вызвала эти морщины у нее на лбу. Теперь у меня была сила.
Старр одернула свитер, груди еще сильнее проступили под желтой шерстью. Подошла к зеркалу и рассмеялась.
— Что ты можешь знать о мужчинах? Ты еще младенец!
Но я чувствовала сомнение, заставившее ее вернуться.
— Я знаю, что мужчины не любят женщин, которые считают их своей собственностью. Таких они бросают.
Старр расхаживала по комнате в нерешительности — то ли не слушать и избавиться от меня побыстрее, то ли позволить мне и дальше раздувать сомнения. Поиск второго окурка в пепельнице немного разрядил обстановку. Выудив и распрямив в пальцах, Старр неловко зажгла его.
— Тем более что ничего не происходит. Мне нравитесь вы, нравится он, нравятся ребята, разве я буду сама все портить, как вы не понимаете?
Чем больше я говорила, тем меньше правды было в моих словах. Ангел на столе Старр опустил глаза от стыда, боясь даже взглянуть на меня. Дождь барабанил по крыше.
— Ты клянешься, что не бегаешь за ним? — спросила она наконец, щурясь от едкого дыма. Схватила с ночного столика Библию в белом кожаном переплете с золотым обрезом. — Клянешься на Библии?
Я положила руку на книгу. Сейчас мне было все равно, Библия это или телефонный справочник.
— Клянусь, Бог свидетель, — сказала я.
Старр не позвонила в Службу опеки, но стала следить за каждым моим шагом, каждым жестом. Я не привыкла к такому надзору, он придавал мне важности в собственных глазах. Как будто в тот вечер в спальне Старр с меня сошел слой кожи, и под ним было нечто светящееся, притягивавшее взгляд.
Однажды вечером она долго возилась с ужином, и когда мы заканчивали еду, дядя Рэй посмотрел на часы.
— Ты опаздываешь. Стоит поторопиться.
Старр потянулась за кофейником, налила себе чашку.
— Пусть они там обойдутся без меня вечерок, а, милый? Как ты думаешь?
На следующей неделе она пропустила еще два собрания, а в воскресенье даже в церковь не пошла. Все утро они занимались любовью, а когда наконец закончили, Старр повела нас всех в кафе-блинную есть шоколадные булочки и вафли со взбитыми сливками. Все смеялись и отлично проводили время, но я не могла думать ни о чем кроме руки Рэя, обвившей ее плечи. Мне оставалось только вертеть на тарелке вафлю. Есть расхотелось.
Дожди прошли, и свежевымытое ночное небо засверкало всеми своими звездами. Мы с мальчиками стояли в темном углу двора, на котором еще не высохла глина, и слушали, как мелеющий поток льется за деревьями вниз, в Тухунгу. Не обращая внимания на лепешки грязи, приставшие к ботинкам, я запрокинула голову и сквозь пар от дыхания пыталась рассмотреть оба Ковша и Крест. Столько звезд не было даже на небесных картах в книге Дейви, — взгляд не мог разлепить их.
В небе вспыхнула полоска света, или мне показалось? Я еще сильнее запрокинула голову и старалась не моргать.
— Смотрите! — крикнул Дейви, протянув руку. Звезда сорвалась уже в другом месте. Это была совершенно непредсказуемая вещь, невозможно было понять, какая из звезд собирается прыгнуть. Я изо всех сил старалась не моргать, чтобы не пропустить их. Широко открытые глаза ловили свет, будто на сетчатке должна была проявиться фотография.
Малыши дрожали от холода в своих курточках поверх пижам и в перепачканных ботинках, шептались и хихикали от восторга, что так поздно вышли во двор. Они смотрели на звезды, уже сыпавшиеся как шарики в пинтболе, с открытыми ртами — вдруг одна упадет. В чернильной тьме кроме звезд светилась только рождественская гирлянда на крыльце трейлера.
Хлопнула дверь. Даже не оборачиваясь, я знала, кто это. Чирканье спички, теплый знакомый запах.
— Давно пора снять эти лампочки, — сказал Рэй.
Он подошел туда, где мы стояли — тлеющий огонек сигареты, запах свежей древесины.
— Это метеорный поток Квадрантиды, — сказал Дейви. — Довольно скоро их будет сорок в час. Длительность у него самая маленькая, но по плотности он уступает только Персеидам.
Я слышала, как у Рэя хлюпает вода в ботинках, когда он переступал с ноги на ногу. Хорошо, что было темно и никто не видел румянец у меня на щеках, когда он придвинулся еще ближе, глядя в небо, словно его интересуют Квадрантиды, словно он вышел посмотреть на них.
— Глядите! — воскликнул Оуэн. — Видели, дядя Рэй? Видели?
— Видел, дружок, видел.
Он стоял совсем рядом со мной: чуть шевельнувшись, я могла бы задеть его рукавом. Сквозь узкий слой темноты между нами от него шло тепло. Так близко мы еще никогда не стояли.
— Вы со Старр пособачились? — тихо спросил он.
Я тонкой струйкой выдохнула пар, представляя, что курю длинную сигарету, как Марлен Дитрих в «Голубом ангеле».
— Что она тебе сказала?
— Ничего. Просто немного пошутила.
Звезды бросались в редкие темные пятна на черном куполе, вверх или вниз, и сгорали. Просто развлекались. Им так нравилось. Мне хотелось открыть рот, как маленькой, и проглотить полнеба. Рэй глубоко затянулся, потом закашлялся. Сплюнул.
— Тяжело ей, должно быть. Она не молодеет, а в доме растут красивые девушки.
Я смотрела в небо, будто не слышала, но мысль была только одна — расскажите мне об этих девушках поподробнее. Мне было стыдно за такое желание, за его примитивность, — разве дело в красоте? Я так часто думала об этом, глядя на мать. Человеку не нужна красота сама по себе, ему нужно, чтобы его любили. Но я все равно хотела быть красивой. Если это один из путей к любви, я выбираю его.
— Она хорошо выглядит, — сказала я.
Старр было бы не так уж тяжело, если бы он не ходил за мной во двор звездной ночью, не смотрел на меня этим особенным взглядом, трогая губы кончиками пальцев.
Но я не хотела, чтобы он перестал. Мне было жалко Старр, но не настолько, чтобы все кончить. Я заразилась вирусом греха, стала центром собственной вселенной, звезды которой кружились и складывались в созвездия только вокруг меня, и мне нравился каждый его взгляд. Разве кто-то раньше смотрел на меня, обращал на меня внимание? Если это зло, пусть Бог исправит мои мысли.
Дорогая Астрид!