— Ты давно здесь живешь? — спросила Оливия, водя по запотевшему стакану пальцем со свежим французским маникюром. У нее был слегка закругленный профиль с высоким покатым лбом.
— Недавно. Месяца два. — Я кивнула в сторону свертка. — Что они вам прислали?
Оливия подошла к бюро, взяла нож для резки бумаг и открыла посылку. Внутри оказались два керамических сердца.
— Это нагреватели хлеба. Греешь их на плите, потом кладешь в корзину, и булочки не остывают.
Я была разочарована. Мне казалось, в посылке должно было быть что-то таинственное, сексуальное. Нагреватели хлеба были слишком далеки от моих фантазий об Оливии Джонстоун.
Она села еще ближе ко мне, закинув руки на спинку кушетки. Мне было приятно и одновременно слегка не по себе. Казалось, Оливия точно знала, как на меня действует каждое ее движение. Я не могла оторвать глаз от ее кожи, гладкой, блестящей, как теплое полированное дерево, чудесно гармонировавшей с цветом обоев. Пахло «Ма Грифф».
— Куда вы ездили? — спросила я.
— Далеко, на восток. Нью-Йорк, Вашингтон, у моего друга там бизнес.
— Это тот, который на «БМВ»?
Оливия улыбнулась, сверкнув чуть выдающимися зубами. Вблизи они выглядели задорно и шаловливо, не так совершенно, как все остальное в ней, но это лишь прибавляло ей привлекательности.
— Нет, не на «БМВ». Этот по горло женат, ты его здесь не видела.
Я опасалась, что она будет обсуждать какие-нибудь нагреватели хлеба, но она говорила со мной о мужчинах, как о погоде! Ободренная, я пошла дальше:
— А вы не боитесь, что они могут столкнуться друг с другом?
Оливия подняла брови.
— Я делаю все, чтобы этого не случилось.
Может быть, это правда. Может быть, ей действительно приходится изворачиваться. Но если и так, у нее не было ничего общего с девушками на Ван-Найс-бульвар в соблазнительных шортах и прозрачных блузках. Ее окружали лён, шампанское, керамика, натюрморты и «Семь шагов в небо».
— А кто-то из них нравится вам больше всех?
Оливия помешивала ложечкой в стакане, впитывая музыку всеми порами кожи.
— Нет, никто особо не выделяется. А у тебя есть бойфренд?
Я хотела сказать, что да, это мужчина старше меня, стараясь с шиком изобразить этот роман, но вдруг просто рассказала ей мою грустную историю — о матери, о Рэе и Старр, о Марвел Тёрлок. С ней было легко говорить, Оливия умела сочувствовать. Она задавала вопросы, внимательно слушала, снова ставила музыку, принесла еще чаю и лимонного печенья. Я чувствовала себя так, будто проснулась в своей шлюпке, и белая яхта спускала мне трап. «Мы не знаем, когда может прийти спасение».
— Тебе не всегда будет так трудно, Астрид, — сказала она, заправляя прядь волос мне за ухо. — У красивых девушек есть определенные преимущества.
Мне хотелось ей верить. Хотелось знать то, что знает она, чтобы больше не бояться и быть уверенной — всем моим злоключениям придет конец.
— Какие?
Она внимательно, близко-близко рассмотрела мое лицо. Все его линии, челку, которую я недавно отстригла, мой твердый подбородок, полные обветренные губы. Я старалась выглядеть взрослой, готовой услышать ее секреты. Оливия взяла меня за руку, переплела свои пальцы с моими, будто мы с ней всю жизнь так делали. Рука у нее оказалась тоньше, чем я ожидала, теплая и очень сухая, с чуть-чуть грубоватой кожей.
— Это мир мужчин, Астрид, — сказала она. — Ты об этом когда-нибудь слышала?
Я кивнула. Мир мужчин. Но что это значит? Что они могли свистеть, пялиться на тебя и говорить гадости, а ты должна молчать, иначе тебя изнасилуют или побьют. Что есть места, куда женщинам входить запрещено. Это означает, что у мужчин больше денег, что они не возятся с детьми, как женщины, ни на секунду не отвлекаясь. И еще, что женщины любят их больше, чем они любят женщин, что женщины от всего сердца отдают им себя, не получая ничего взамен.
Но по-настоящему я почти ничего не знала об этом мужском мире. О мире, где мужчины ходят в костюмах, с часами и запонками, работают в офисах, обедают в ресторанах, ездят по улицам с мобильными телефонами в руках. Все это я видела, но их жизнь была так же непостижима, как жизнь тибетских шерпов или амазонских ксаванте. Оливия перевернула мою руку, пощекотала ноготками влажную ладонь. По руке побежали мурашки.
— У кого деньги? — игриво и мягко спрашивала она. — У кого власть? Ты сообразительная девушка, ты художница, ты очень чувствительная. Смотри. — Она показала мне линии у меня на ладони, прошлась по ней кончиками пальцев, будто суровой тканью. — Не надо воевать с миром. Твой друг, столяр, он ведь не воевал с деревом, да? Он относился к нему с любовью, и то, что он делал, было прекрасно.
Интересно. Моя мать воевала со всем на свете. Она и с деревом воевала бы, рубила бы его, пока не разнесет в щепки. Любое другое отношение она считала трусостью.
— Что еще вы там видите?
Оливия свернула мои пальцы, прижала их к ладони, пряча рисунок моей судьбы. Я ковыряла волдырь от маленького ожога на среднем пальце и думала, стоит ли воевать с собственной жизнью. Женщины вроде моей матери, одинокие, как тигры, воюют на каждом шагу. Женщины, которые живут с мужчинами, как Марвел или Старр, стараются им угодить. Трудно было понять, у кого больше преимуществ. Но Оливия говорила не о таких мужчинах, как Эд Тёрлок или даже Рэй. Она имела в виду мужчин с деньгами. Мир денежных мужчин, мир офисов и золотых запонок.
— Нужно угадывать, чего хотят мужчины и как им это дать. Или не дать. — Она соблазнительно улыбнулась. — И когда сделать то или другое.
Маленькие латунные часы зажужжали и пробили пять, заиграли мелодичные звоночки. Здесь было множество красивых вещей, но мое время истекало. Мне не хотелось уходить, я хотела еще расспросить Оливию, хотела, чтобы она опять взяла в руки мое будущее, согрела его, растопила в своих розовых ладонях и лепила, как воск. Она сумела бы придать ему форму, с которой мне уже не нужно было бы его бояться.
— Вы имеете в виду секс?
— Не обязательно. — Она бросила взгляд в круглое зеркало над камином, потом на изящный секретер со множеством мелких ящичков и потайных отделений. — Это магия, Астрид. Надо научиться делать пассы и доставать красоту из воздуха. — Она сделала вид, будто ловит светляка, медленно раскрывает ладони и выпускает его. — Люди тянутся к магии. Секс — только театр для нее, со своими потайными дверьми, коробочками с двойным дном.
Магия ночи. «Никогда не позволяй мужчине оставаться до утра». Но театр моей матери предназначался только для ее собственного удовольствия, это было совсем другое. Я очень обрадовалась своим познаниям.
— Секрет в том, что волшебник не должен поддаваться чужим чарам. Восхищайся чужим волшебством сколько угодно, но никогда не позволяй себя околдовать. — Она встала и собрала стаканы.
Я вспомнила о том, как Барри соблазнял мать, о его коробочках с двойным дном, дрессированных голубях под полой. Мать никогда не выбирала его в любовники, но все отдала ему и всегда бы ему принадлежала, даже если бы он умер. Он слепил ей судьбу.
— А как же любовь?
Оливия, уже шедшая на кухню, обернулась со стаканами в руках. Между бровей легли две вертикальные линии, врезались в покатый лоб.
— Как насчет любви? — Краска залила мне лицо, но я хотела знать. Если бы можно было задавать такие вопросы, не оборачиваясь в ту же минуту клоуном в башмаках четырнадцатого размера. — Вы в нее не верите?
— Нет, не верю — так, как люди верят в Бога или в Зубную Фею. Она больше похожа на «Нэшнл Энквайерер» — крупный заманчивый заголовок, а под ним очень скучная история.
Я пошла за ней на кухню, точно такую же, как кухня Марвел, и в то же время лежавшую словно за миллионы световых лет от дома Тёрлоков, в параллельной вселенной. Перевернутые кастрюли и сковородки блестели на специальных вешалках, как в ресторане, — медные, железные. У Марвел они были белые в мелкий синий цветочек. Приятные на ощупь терракотовые шкафчики со вставками из расписной керамики — у Марвел шкафчики были белые с грязно-зелеными пятнами.
— А во что тогда вы верите? — спросила я.
Оливия удовлетворенно окинула взглядом горчичный кафель, кованый медный навес над вешалками с посудой.
— Моя вера — жизнь в свое удовольствие. Смотришь на лампу от Стикли, на кашемировый свитер и знаешь, что можешь себе их позволить. У меня есть еще два дома, кроме этого. Когда в моей машине наполнятся пепельницы, я ее продам.
Смеясь, я представила, как она возвращает «корвет» в автосалон и объясняет, почему продает его. Наверно, она и правда могла такое сделать. Трудно было даже предположить, что на свете существуют люди, имеющие возможность так буквально воплощать все свои прихоти.
— Недавно я провела три недели в Тоскане. Смотрела Палио[34] в Сиене. — Она перебирала слова, как гитарные струны. — Это скачки по старинным булыжным улицам, проводятся с пятнадцатого века. Как можно променять такую жизнь на мужа, детей и прочее «долго и счастливо»? Не говоря уже о весьма вероятном разводе, жалких алиментах и сверхурочной работе. Сейчас я тебе кое-что покажу.
Оливия принесла изящную лоскутную сумочку, выудила бумажник и показала мне пачку банкнот в нем — толщиной больше моего пальца. Она вытащила их, развернула веером. Там было не меньше дюжины сотенных купюр среди прочих.
— Любовь — иллюзия. Прекрасный сон, после которого просыпаешься с чудовищным похмельем и вся в долгах. Я предпочитаю наличные. Она спрятала деньги и застегнула сумочку. Потом проводила меня к двери. На лицо ее сквозь пузырчатое стекло падал янтарный свет. Ласково обняла меня, овеяв «Ма Грифф», — на ней этот запах был более теплым.
— Заходи еще, в любое время. У меня не много знакомых женщин, будет приятно поговорить с тобой.
Я шла задом наперед, чтобы не потерять ни секунды с Оливией. Мысль о возвращении к Марвел была несносна, и я прошла вокруг квартала, все еще чувствуя ее объятия, запах «Ма Грифф» и ее кожи. Голова кружилась от всего, что я видела и слышала в этом доме, так по