хожем на тот, где я жила, и одновременно совсем другом. И я поняла, гуляя по нашей улице, что каждый дом — своя собственная, непохожая на других реальность. В одном-единственном квартале могут существовать рядом пятьдесят замкнутых миров. И никто не знает, что происходит в соседнем.
12
Я лежала в постели, думая о том, какая женщина из меня получится. Раньше меня никогда не занимало такое отдаленное будущее. Выжимание рыбьего сока и закапывание собственного тела в песок от смертоносных солнечных лучей отнимало все время. Но сейчас я была заинтригована будущей Астрид, которую увидела во мне Оливия. Может быть, это будет женщина вроде Катрин Денев, бледная и решительная, как героиня «Дневной красавицы». Или как Марлен Дитрих в «Шанхайском экспрессе» — плавные движения, полуприкрытые веки, медленно поднимающийся сигаретный дым. Я стану пленительной, обворожительной, звездой своего собственного театра. Что можно сделать с пачкой стодолларовых банкнот?
При мысли об этой пачке, лежащей у меня в руке, воображение померкло. До сих пор мои фантазии были сосредоточены только на выживании, роскошь была вне моих представлений, не говоря уже о красоте. Я остановила взгляд на полосатых шторах — в них стала вырисовываться скульптурная форма. Рэй увидел во мне красоту. С помощью Оливии я могу научиться обладать ею, создавать ее и использовать. Можно работать с красотой, как художник или поэт работают с цветом или со словом.
У меня будет три любовника, решила я. Один немолодой, солидный и знатный, с серебряными волосами, в сером костюме. Он будет брать меня с собой в путешествия, чтобы было с кем поговорить во время длинных перелетов в Европу, сходить на скучный прием. Про себя я называла его «шведский посол». Да, мысленно сказала я матери, под такого папашу я бы легла с удовольствием.
Потом еще мексиканец Хавьер, похожий на Эдуардо, с которым мать была в том отеле на берегу, только более нежный и пылкий, не такой развратный и глупый. Хавьер будет сыпать камелии на постель и клясться, что женился бы на мне, если бы мог, но он, едва родившись, был обручен с косоглазой соседской дочкой. Меня это не огорчало, я не собиралась жить в Мехико с его строгими родителями и вынашивать десятерых детей этого правоверного католика. Для меня всегда будет готова комната в отеле, и горничная будет приносить в постель мексиканский шоколад.
Третьим будет Рэй. Мы тайно встретимся с ним где-нибудь в баре большого города, он будет сидеть у стойки и печально смотреть на меня, а я войду в белом льняном костюме, в туфлях с черными носочками, с шиньоном на голове и шарфиком, привязанным к сумочке.
— Я не знала, придешь ты или нет, — сказала я вслух, низким, чуть-чуть ироничным голосом, как Дитрих. — Но все равно решила прийти.
Послышался крик Марвел, она звала меня, но это было в другой стране, слишком далекой. Она звала не меня, какую-то другую девочку, неряху и дуру, которой дорога только в армию или в школу косметологов. А я лежала, обнимая ногами Рэя, в комнате с высокими окнами, и у кровати стоял букет раскрывшихся красных роз.
— Астрид!
Этот голос ввинчивался в сознание, как дрель, безжалостно и нетерпеливо. Если бы можно было выбирать, лучше стать рабыней мужчины, чем женщины, подумала я. Вылезла из постели и заковыляла в большую комнату, где на цветастом диване сидела Марвел со своими подругами. Они сдвинули головы над столиком со стаканами газировки, подкрашенной сиропом какого-то космического цвета, запускали руки в чашку со смесью орехов и чипсов, которую я приготовила по рецепту на коробке.
— Вот она. — Дебби, женщина с длинным лошадиным лицом под пережженными кудряшками, подняла голову. Тени у нее на веках напоминали слои осадочных пород. — Спросите у Астрид.
— Я же тебе говорю, машина! — горячилась Марвел. — А так ты приедешь обратно, и снова будешь жить в этой помойке, ездить на своей старой колымаге. Что в этом хорошего?
Линда нервно затянулась, отогнала от себя сигаретный дым, поблескивая жемчужно-розовым маникюром. Она была блондинкой с голубыми глазами, всегда широко открытыми, словно от удивления. Веки с перламутровыми тенями, как створки речных ракушек. Они вместе учились в Бирмингемской средней школе, были подружками друг у друга на свадьбах, а сейчас продавали «Мэри Кей».
На столе лежала новая брошюра фирмы с перечислением призов, которые они могли выиграть, продав рекордное количество туши, карандашей для губ и омолаживающих масок.
— Раньше у них были «кадиллаки», — фыркнула Линда.
Марвел залпом допила газировку, стукнула стаканом о столик.
— Я хочу новую машину, хоть раз в жизни! Это что, большие запросы? Сейчас у всех новые машины, даже у школьников в старших классах. Потаскуха из соседнего дома только что купила «корвет». — Она отдала мне стакан. — Астрид, налей мне еще «Тики Панч».
Дебби тоже протянула мне свой. Я пошла с ними на кухню, налила «Тики Панч» из большой бутылки, завороженная его ярчайшим розовым цветом.
— Астрид, — сказала Линда, забираясь с ногами на цветастое покрывало, — если бы тебе предложили выбрать: или две недели в Париже, причем все расходы за счет фирмы, или машина…
— Идиотский «бьюик», — встряла Дебби.
— А что в «бьюике» идиотского? — поинтересовалась Марвел.
— …что бы ты выбрала? — Линда вытерла уголок глаза длинным накладным ногтем.
Я аккуратно пронесла стаканы через комнату, подавляя желание снова нарочито захромать, как покалеченный слуга в ужастике, и подала им в руки, не пролив ни капли. Париж? Не может быть. Мой Париж? Шикарные магазины, «Житан» без фильтра, изящные жакеты, Булонский лес?
— Машину, — сказала я. — Конечно, машину.
— Молодец! — Марвел отсалютовала мне стаканом. — У тебя всегда была голова на плечах.
— Знаете что? — сказала Дебби. — Давайте накрасим Астрид.
Три пары глаз из-под разноцветных теней уставились на меня. Мне стало не по себе. В бирюзовом доме я привыкла к статусу невидимки.
Меня усадили на кухонный табурет, сделав в одну минуту важной персоной. Не очень яркий свет в лицо? Принести что-нибудь попить? Линда поворачивала мне голову за подбородок, они хором обсуждали мои поры, накладывали салфетку на лицо, определяя, какая у меня кожа. Жирная, нормальная или сухая? Мне нравилось быть в центре внимания, так я чувствовала себя ближе к ним. Их беспокоили мои веснушки, форма подбородка. Обсуждались достоинства тонального крема, они пробовали его образцы у меня на скуле.
— Она слишком румяная, — заключила Линда. Остальные глубокомысленно закивали. Мне требовалась коррекция. Очень важно правильно скорректировать недостатки. Появились тюбики и баночки. Белые, персиковые, коричневые. Все можно скорректировать — мой датский нос, твердый подбородок, полные губы, такие далекие от идеала. Мне вдруг вспомнился женский манекен в витрине магазина, голый и лысый. Его одевали двое мужчин, смеясь и болтая под высокой пластмассовой грудью без сосков. Один из них, помню, щелкнул по лысой голове.
— Отличное лицо для макияжа, — сказала Дебби, ровняя губкой пудру и поворачивая меня туда-сюда, как скульптор свою модель.
Конечно, отличное — чистый лист, любой мог рисовать на нем. Создавать меня. Что они сделают из этой великолепной глины? Француженку, сидящую в первом классе самолета с бокалом шампанского в руках, листающую «Вог»? Катрин Денев, гуляющую с собакой в Булонском лесу под восхищенными взглядами прохожих?
Линда провела карандашом по внутренней стороне век, оттягивая их и промокая слезинки салфеткой. Наложила четыре слоя туши, теперь я смотрела на них словно из-под перекрещенных спиц. Сейчас я стану очень красивой, я уже это ощущала. Марвел уменьшила мои губы, обведя их карандашом ниже естественных контуров и закрасив внизу «пикантным персиком».
— Боже, ее хоть сейчас на «Мисс Америку», — сказала Дебби.
— Без дураков, — подтвердила Линда. — Иди, посмотри в зеркало.
— А волосы? Я сейчас принесу щипцы. — Дебби потянулась к сумке.
— Может, не стоит увлекаться? — спохватилась Марвел, вспомнив, кто я на самом деле. Вовсе не «Мисс Америка», просто девчонка, сидящая с ее детьми и стирающая белье.
Дебби отмахнулась от ее возражений, сказав что-то насчет «всеобъемлющего эффекта». Запахло палеными волосами, спутавшимися в щипцах.
Наконец я была готова. Они подвели меня с закрытыми глазами к большому зеркалу в спальне Марвел. По коже от нетерпения бегали мурашки. Кого они сделали из меня?
— А теперь представительница великого штата Калифорния — Астрид! — Меня подтолкнули к пыльному стеклу.
Мелко завитые волосы клубились по плечам, вокруг головы, поднимались надо лбом на три дюйма. По лбу и вдоль носа тянулись белые полосы, словно кастовые знаки на индианке. Под скулами были пятна коричневой пудры, над ними — белой. Безжизненное лицо было похоже на детскую раскраску, где пронумерованные цвета следовало наносить на четко очерченные области. Румяна проступали на щеках, как воспаление, мой большой рот превратился в маленький ярко-красный бантик, как у гейши. Брови, словно два темных крыла, нависали над сверкающими полосами теней, розовых, синих и фиолетовых — радуга на детском рисунке. Я не хотела плакать, но слезы непрошено затопили глаза, грозя вырваться за края век и поползти грязными разводами по лицу.
— Она похожа на Бриджит, как там ее, эту актрису. — Линда держала меня за плечи, ее лицо улыбалось в зеркале рядом с моим. Я тоже старалась улыбаться, — они были так добры ко мне.
— Надо послать в «Мэри Кей» ее фотографию. — Темные глаза Дебби потеплели от удовольствия. — Наверное, они дадут нам приз.
Услышав о призе, Марвел ринулась в комнату за «полароидом». Это была единственная моя фотография у Тёрлоков. За моей спиной виднелась неубранная постель, свалка на столике. Поздравив друг друга, они вернулись обратно в комнату, к газировке и чипсам, оставив меня у зеркала, как дети бросают в песочнице надоевшую Барби. Я поморгала, вгоняя обратно слезы, и снова посмотрела на свое отражение.