Дверь передо мной со скрипом открылась, я сделал два шага вперёд, и дверь у меня за спиной закрылась с таким же скрипом. В ноздри мне сразу ударил смрад. Этот ужасный запах был явно порождением гниения всего, что только могло гнить, начиная от соломы и заканчивая человеческим телом. Здесь было темно, хотя мрак не был кромешным, немного света откуда-то всё-таки проникало, так что вскоре я начал различать людей по углам и услышал голос:
К нам прибыл ещё один брат, – голос был немного ироничным, как будто даже шутливым и одновременно скрипучим, сиплым, этому человеку явно было трудно говорить. – Присаживайся, располагайся, будь как дома.
Я сел на солому, прислонившись спиной к стене рядом с человеком, который ко мне обращался. Глаза привыкли к темноте, и я смог рассмотреть его лицо, тонкие благородные черты которого, казалось, навсегда искажены страданием, а с губ не исчезала усмешка, как будто этого человека очень забавляли собственные муки.
Скажи мне, брат, что тут происходит?
А что именно тебе не известно?
Откровенно говоря – ничего. Я очень долго отсутствовал. Так долго, что и сам не знаю сколько. Прибыл вот в Париж, а меня схватили на улице королевские сержанты.
Ты шёл по улице в плаще храмовника?
А в чём я должен был идти по улице, если я храмовник?
Орден объявлен вне закона. Ношение одежд Ордена – уже преступление.
Кто на такое осмелился? У вас тут что, сарацины власть захватили?
Нет, это всё христианский король Филипп.
Не знаю такого. Какой сейчас год?
1308 от рождества Христова.
Значит, я отсутствовал больше ста лет, – мне казалось, что я подумал это про себя, но на самом деле я произнес эти слова вслух.
Где же ты пропадал сто лет? – мой собеседник спросил это так, как будто поинтересовался, почему я не был на ужине.
Осторожность предписывала мне не говорить лишнего и не рассказывать о том, во что невозможно поверить, но я как-то весь сразу расслабился, мне стало всё равно, как будут восприняты мои слова, к тому же мой странный собеседник располагал к откровенности, и я честно признался:
Меня бросало из эпохи в эпоху, из реальности в реальность. Это началось, когда к нам прибыл рыцарь пресвитера Иоанна. Бог показывал ему наш мир, постоянно куда-то перемещая, а я был его спутником. В конечном итоге он отправился к себе домой, а меня волшебный корабль привёз сюда.
И что же волшебного было в том корабле?
Он плыл без парусов и без вёсел, им никто не управлял, он сам выбирал маршрут, преодолевая не только пространство, но и время, и границы миров.
Очень интересно, – проскрипел рыцарь. Услышанное, кажется, ни сколько его не удивило, но заинтересовало и вывело из апатии. – Лучше бы тебе со своим другом нырнуть в царство пресвитера Иоанна, а то здесь стало припекать.
Богу ведомо, что для меня лучше. Я здесь по Его воле.
Это, конечно, так. Но, может быть, Бог ещё благословит храмовников перебраться в царство пресвитера. Нигде больше мы уже не нужны.
Так что же тут у вас происходит? В чём обвиняют храмовников?
Во множестве всякой ерунды, но главное обвинение – отречение от Христа. Ты не отрекался от Христа?
Шутишь.
Конечно, шучу. Но отцы инквизиторы шутить не будут. Они будут жечь тебя калёным железом до тех пор, пока ты не признаешься, что во время вступления в Орден тебя принудили отречься от Христа.
Ну и дела… Я рассказал тебе фантастические вещи. А ты поверил. Но то, о чём говоришь ты, настолько неестественно, что никакая благодарность за доверие не может заставить меня поверить тебе.
Понимаю. Но это не проблема. Скоро тебя поволокут на допрос и начнут прижигать каленым железом, так что тебе придётся поверить в эту фантастику.
Я долго молчал, пытаясь переварить новую реальность, которую невозможно было постичь умом. Никакие наши с тобой самые невероятные приключения мой рассудок не отторгал настолько сильно, насколько то, что я услышал. Потом на меня нахлынули воспоминания.
Как тебя зовут? – спросил я своего соседа.
Арман.
А меня – Жан. Ты слышал про Хаттин, Арман?
Конечно. Седая старина, великие герои, которые предпочли погибнуть все до единого, но не отреклись от Христа.
А я был под Хаттином, Арман, я один из тех, как ты изволил выразиться, героев. Честно скажу, мы вовсе не считали себя героями. Мы просто дышали Христом и никак не могли отречься от Него. Если тебе предлагают вырвать из сердца Того, Кого ты больше всего на свете любишь, а ты отказываешься, так в чём же тут героизм? Ты просто не в состоянии этого сделать, это совершенно невыполнимое требование.
Но ведь вас пытали.
Пытали… Было очень больно. Но эта боль и перспектива отречения были для меня чем-то совершенно отдельным, никак не связанным. Вероятность отречения мой рассудок сразу отторг, не рассматривая, как нечто невозможное, а боль была просто тем, что надо выдержать, как буря, которая всё равно ведь когда-нибудь закончится. От любви ко Христу невозможно отказаться и боль тут ни при чём.
А вот у нас тут многие сломались под пыткой и признались в том, чего не делали, – прошептал Арман.
Отречься от своей любви и сознаться в том, чего не делал, это не одно и тоже, Арман.
Вот они, наверное, так и решили, а палачи, полагаю, на это и рассчитывали. Но это ловушка, Жан. Тебе вроде бы не предлагают отречься от Христа, предлагают всего лишь сознаться в том, что ты это уже сделал. Ты думаешь – не велик грех, и не стоит ради того, чтобы его избежать, терпеть такие муки. И ты сознаёшься в том, что когда-то отрекался от Христа, и этим на самом деле от Него отрекаешься. Тут не Хаттин, дорогой Жан, тут всё куда сложнее. Признавшись в отречении от Христа, рыцарь клевещет не только на себя, но и на Орден Храма, а ведь наш Орден остаётся едва ли не единственной христианской силой Европы. Значит, своей клеветой рыцарь способствует уничтожению общества слуг Христовых, а разве это не отречение от Христа? Предположим, Орден уничтожили бы и без наших признаний, но из-за этих признаний Орден погибнет опозоренным. Будут опозорены лучшие христиане нашего времени, они будут считаться христопродавцами, а те, кто на самом деле предал Христа, будут считаться лучшими христианами. От таких вещей может мир погибнуть. Так что речь тут у нас вовсе не о пустяках. Рим сжигает на кострах лучших христиан. Кажется, впервые со времён Нерона. И кто же на месте Нерона? Римский папа. Его руками Европа сжигает собственную христианскую душу.
Ничего не понимаю. В голове всё путается. Ты хочешь сказать, что римский папа, глава христиан, на самом деле враг Церкви, как будто он сарацинский султан? Разве это возможно?
А ты знаешь, как официально именует себя римский папа? Викариус Христус. Наместник Христа. То есть папа поставил себя на место Христа. Он говорит и действует от имени Христа. Эту церковь возглавляет теперь не Христос, а папа. Неужели не понятно, что это уже не христианство, хотя, похоже, никто и не заметил подмены. Люди, которые поклоняются теперь не Христу, а папе, по-прежнему считают себя христианами, но уже не являются таковыми.
Дьявольская подмена… В наше время ничего подобного не было.
И в ваше время уже к этому шло, но тогда это было ещё не так заметно. А теперь маски сорваны: паписты сжигают на кострах христиан.
Но неужели в этом мире уже не осталось настоящих христиан?
Конечно, они ещё остались, я даже полагаю, что настоящие христиане никогда в Европе не переведутся, хотя их будет всё меньше. Но это одиночки, ни для кого по-настоящему не опасные, а Орден Храма – едва ли не последняя мощная христианская корпорация, и подлежит уничтожению в первую очередь.
И что же, все народы земли покорились римскому узурпатору, исповедуя теперь папизм вместо христианства?
Нет, не все. Греки держатся, не желая подчиняться человеку, поставившему себя на место Христа, и ещё некоторые народы.
Я знаю. Русы. Они не подчиняются папе. Это добрые христиане, а паписты пытаются покорить их силой оружия. Я сам был свидетелем того, как великий христианский воитель Александр разгромил войско рыцарей-папистов. Только сейчас мне стал понятен смысл того, что я тогда видел.
Не слышал о таком. Но дай Бог русам-христианам до конца противостоять натиску папизма. А европейское христианство гибнет на глазах, настоящих христиан у нас всё меньше и меньше.
На какие только проявления зла мы с Ариэлем не насмотрелись, но зла, именующего себя христианством, нам видеть не доводилось.
Теперь ты предупреждён, Жан. Думаю, ты сможешь противостоять этому лукавому злу. Только не будь слишком самоуверенным. Инквизиторы умеют пытать куда получше дервишей, они сумеют погрузить твоё сознание в такое море боли, о котором ты и представления не имеешь. К тому же дервиши простодушны до примитивности, а инквизиторы дьявольски хитры. Они будут предлагать тебе такие варианты выхода из положения, в которых ты можешь не увидеть ничего плохого, но это ловушки. Настрой себя на то, что никакие компромиссы с папистами недопустимы, о чём бы ты с ними не договаривался, это всё равно обернётся отречением от Христа.
Спаси тебя Бог, Арман.
Во славу Божию, Жан.
А тебя пытали?
Было дело. Изощрялись, как могли, хотя по каким-то причинам решили не калечить, а некоторые после пыток уже никогда не смогут встать на ноги, да и ноги-то не у всех остались. Господь мне помог выдержать боль, я не оклеветал ни себя, ни Орден. Потом меня почему-то перестали таскать на допросы, очевидно, решив, что со мной каши не сваришь, я просто не тот человек, который может быть полезен в их замыслах. Инквизиторы вообще очень хорошие психологи, людей видят насквозь, без этого в их работе никак.
В этот момент дверь открылась, в камеру заглянул сержант и грубо сказал: «Новенький – за мной». Меня завели в небольшую комнатку тут же в подвале. Там за столом сидел монах в белой сутане доминиканца и что-то писал на пергаменте. Его круглое, холёное, гладко выбритое лицо было чрезвычайно добродушно, я сразу подумал о том, чт