к груди прижавши шляпу, а потом
внезапно с неба грянул страшный гром.
Молитвам вняв, на миг горы вершина
повисла в воздухе, потом лавина
обрушилась, засыпав и усопших, и живых.
Вот эхо замерло. Вовек я не забуду тех секунд немых —
такая опустилась тишина — и мгла
как катаракта, ибо этой ночью
на белом озере, что солнцем упилось,
не наступила тьма, и не было луны,
наверно, он до матки ей достал, толстушка
в экстазе закричала, зубы сжала
и укусила грудь мою так сильно
что пролился на нас молочный дождь.
4
Однажды вечером, — все озеро как алое пятно, —
оделись и забрались на вершину
горы, что за отелем, узкая крутая
тропинка извивалась среди лиственниц и сосен
его рука поддерживала сзади,
но также шарила по телу, путь
в меня нащупывая. Мы решили отдохнуть,
дойдя до тисов, что росли у церкви; тут
привязан ослик был, он редкую траву
щипал лениво, и разглядывал чужих.
Когда во мне любовник заскользил, монашка появилась
седая, с кучей грязного белья
сказала, ледяной поток ручья
весь смоет грех, не надо прерывать.
Ручей все озеро питал. Из вод его с трудом
поднялось солнце и обрушилось дождем.
Она белье стирала. Мы вскарабкались по склону
там на вершине вечный холод непреклонно
царил. Тьма опустилась вовремя, и мы
ослепшие, в обсерваторию вошли.
Скажите, Вам известно, как Ваш сын
все звезды обожает, они в его крови,
но в этот раз, когда смотрели ввысь,
пустынно было небо ведь они
вниз унеслись. Да, я не знала прежде,
что звезды, став снежинками, порой
спешат совокупиться с озером, землей.
Настала ночь, мы не могли спуститься
к отелю в темноте, любовью занялись опять,
потом заснули. Вереницей промелькнули
его подобья призрачные предо мной,
потом я вслушивалась в песню гор
ведь каждый раз они, встречаясь, хор
заводят дружно вместе как киты.
Той ночью небо в хлопья снега обернулось
и рухнуло на землю, были мы окружены такой
великой первозданной тишиной,
что слышны даже сладостные вздохи
Вселенной, приходящей в бытия экстаз
так много лет назад, а на рассвете, — мы нашли,
как жажду утолить, жевали звезды, чтобы снегом изошли, —
все, даже озеро, окрасил белый цвет,
и наш отель пропал, но он направил
трубу на озеро и разглядел слова
которые дыханьем создала
я на стекле окна. Направил вверх
он телескоп и показался эдельвейс
на льду вершины горной вдалеке
потом увидел лыжников, что, как парашютисты
меж двух вершин вниз падали, и вдруг
на фоне голубом сверкнула полоса металла,
застежку от корсета я узнала
толстушки нашей, вот сиреневый синяк
на мякоти бедра, где палец он вдавил, такой пустяк
его внезапно возбудил, в меня он так
стремительно ворвался, что едва
не задохнулась, в горном воздухе кружилась голова,
вагон фуникулера ветер тряс,
висел он на обрывке троса, сердце
забилось бешено и закричала я, а наши
знакомые по небу плыли вниз, его язык быстрей
как в барабан бил по груди моей
не знала что соски вставать мгновенно могут
у женщин юбки нижние и платье раздувались
как паруса, и медленно спускаясь,
они парили, а мужчины пролетали мимо них
стремительно, мое едва не разорвалось сердце,
казалось, женщин вверх влекло, не вниз,
и в странном танце их партнеры ввысь
руками невесомыми воздушных балерин подняли,
мужчины первыми упали, после них
в лес или в воду рухнули все дамы,
вслед за хозяевами лыжи яркие свалились сами.
Когда спускались мы, остановились у ручья.
В прозрачных водах озера, — но странно,
все четко было видно с высоты такой, —
скользили миллионы золотых и
серебристых рыбьих плавников
напомнили мне сперму что стремится
попасть мне в матку. Как Вы думаете, я
не слишком сексуальна? Иногда
я кажется помешана на этом, Бог ли захотел
наполнить воды бешенством сплетенных тел
плодами виноградную лозу, и финиками пальму,
заставить буйвола тянуть упрямо
за грушей выю, персик трепетать,
когда доносится знакомый смрад
быка, и солнце бледную луну извечно покрывать.
Ваш сын сломал мою стыдливость в буйном раже
самца. Великолепный персонал.
служил в отеле. Никогда мы не встречали
такой внимательности, телефоны не смолкали
ни на минуту, как звонок портье,
пришлось им отказать в приюте новобрачным,
как только паковались люди, вместо
уехавших по дюжине гостей здесь появлялось, место
какое-то нашли для пары что рыдали
из-за отказа, а на следующую ночь
раздались крики, девушка рожала, чтобы ей помочь
и горничные, и официанты суетились,
с бельем нагретым все сновали взад-вперед.
Сгоревшее крыло отстроили так быстро
весь персонал участвовал, однажды поутру
когда лицо в подушку спрятав, выпяченный зад
подставив, чтобы член он мог вгонять
толчками, начала я влагой истекать,
почти в экстазе, кто-то по стеклу поскреб,
веселый повар, стену покрывал он краской новой,
расплылся весь в улыбке, и, пунцовый,
нам подмигнул, мне было одинаково приятно
и сына Вашего, и повара в себя принять,
готовил он отменно мясо, сок его
такой же свежий, было хорошо
почувствовать, что часть тебя принадлежит другому,
нет места черствости и эгоизму в белом
отеле где ласкают волны осыпь гор,
и лебеди, что нежат свой убор
на их вершинах, так чисты, что серым
ледовый панцирь кажется, слетают
меж снежных пиков в озеро опять.
II«Гастейнский дневник»
Она наткнулась на выступающий корень дерева, упала, поднялась и снова бросилась вперед, не разбирая дороги. Бежать было некуда, но она все равно бежала. Позади все громче раздавался треск палой листвы под ногами преследователей, ведь они мужчины и двигались быстрее. Даже если удастся добраться до края леса, там тоже наткнется на солдат, которые ждут, когда она покажется, чтобы застрелить, но и несколько мгновений жизни казались драгоценным даром. Однако они не помогут. Спастись невозможно, разве что превратиться в одно из этих деревьев. Она охотно отдала бы сейчас свое тело, полнокровную человеческую жизнь, чтобы застыть здесь и смиренно существовать, стать домом для пауков и муравьев. Солдаты прислонят к ее стволу карабины и полезут за сигаретами. Пожмут плечами, исчерпав легкую досаду, скажут, Всего одна сбежала, ничего страшного, и разойдутся по домам; но она, дерево, преисполнится счастьем и листья ее воспоют благодарность Господу, а солнце тем временем в последний раз сверкнет сквозь ветви и опуститься за лесом.
Наконец, она рухнула на жесткую землю. Пальцы наткнулись на что-то холодное и твердое; разбросав листья, она увидела стальное кольцо люка. Заставила себя встать на колени, взялась за него и потянула. Только что вокруг стояла тишина, словно солдаты прекратили поиски, но сейчас снова затрещали кусты за спиной, совсем рядом. Она вложила все силы в последний отчаянный рывок, но люк не поддавался. На жухлые листья легла чья-то тень. Она закрыла глаза и стала ждать, когда вокруг все взорвется. Потом подняла голову и увидела искаженное испугом детское лицо. Как и она, мальчик был обнажен, из сотни порезов и царапин струилась кровь. «Не бойтесь, тетенька, — произнес он. — Я тоже живой». «Тихо!» — сказала она ему. Люк не поддался ни на миллиметр. Она велела мальчику вместе с ней ползти в густой подлесок. Возможно, солдаты примут кровь на их спинах за красные пятна на пестро окрашенной листве. Но тут же почувствовала несильный, почти осторожный толчок в плечо: одна за другой, в нее впились пули.
Ее тихонько тряс контролер, и она, извинившись, стала возиться с запором сумочки. Как глупо, он не поддавался, словно стальное кольцо люка во сне. Наконец, раздался щелчок, она нашла билет и протянула контролеру. Он пробил в клочке бумаги дырку, отдал ей. Когда дверь вагона закрылась, она одернула на себе платье в черно-желтую полоску, приняла более приличествующую даме и удобную позу. Быстро посмотрела на сидящего напротив военного, — он вошел в купе, пока она спала, — поймала ответный взгляд, почувствовала, как лицо заливает краска и стала рыться в сумочке. Она успела заметить, что у юноши, с которым только что спала (в переносном смысле) изумрудные спокойные глаза. Она подняла свой томик и снова углубилась в чтение. Время от времени бросала взгляд из окна и улыбалась.
Все здесь умиротворяло: мерный стук колес по шпалам, шуршание переворачиваемой страницы, шелест газеты в руках попутчика.
Молодой человек не понимал, как можно радоваться, глядя на бесконечную унылую серо-коричневую равнину за окном вагона. Она улыбалась не своим воспоминаниям или в предвкушении чего-то приятного, созерцание пейзажа доставляло ей явное удовольствие. При этом ее привлекательное, но несколько увядшее лицо совершенно преображалось. Она казалась чуть полноватой, однако с хорошей фигурой.
Одна из улыбок превратилась в зевок, она сразу подавила его. «Хорошо выспались», — заметил он, опустив газету на колени, компенсируя небольшую дерзость дружелюбной улыбкой. У дамы покраснели щеки. Она молча кивнула, снова бросила взгляд за окно. «Да, — произнесла она наконец. — Хотя скорее умерла, чем спала». Ответ сбил его с толку. «Все эта жара, ни капли дождя», — продолжила она. Юноша откликнулся: «Да, вы совершенно правы». Он не знал, как продолжить разговор, и она вновь взялась за книгу. На несколько минут углубилась в чтение; потом в очередной раз подняла глаза к окну, и вид иссушенной равнины за проносящимися мимо телеграфными столбами снова вызвал улыбку.