– Ансельм! – кричал он раскатистым басом, какой больше подошел бы все тому же зверю, нежели человеку. – Ансельм! Грешная твоя душа! Неси эль!
– Бегу, Лио, бегу! – отвечал трактирщик. – Не реви так, а то всех посетителей распугаешь.
– Сегодня это не страшно, – сказал Лио, весело сверкая черными глазами. – Разбегутся эти, набегут другие. Вон, уже явились новенькие.
Он с интересом рассмотрел прибывших. Странное дело, взгляд у него оказался совершенно трезвым и ясным, будто это не перед ним громоздилась на столе целая батарея пустых кружек. Взгляд этот попытался проникнуть в самые сокровенные уголки их душ, как тонкий кинжал милосердия, что с легкостью минует мощную броню и находит свою цель.
Черная бархатистая бездна столкнулась с бездонным зеленым морем, отразилась от серебристой зеркальной глади и утонула в фиалковом сиянии.
На сей раз кинжалу милосердия не повезло. Лио Бардонеро это понял и погасил свой горящий взор, снова превратившись в обычного выпивоху, увлеченного единственным занятием – истреблением эля.
Бобадилья Хорн вообще не обратил внимания на их безмолвный поединок, погруженный в собственные мысли.
– Милости прошу, добрые господа, – засуетился Ансельм, – проходите. Остались места за столиком у окна. Прошу туда, там очень уютно. – И прикрикнул на слугу, который мечтательно любовался вошедшими, облокотившись о стойку. – Что стоишь пнем, беги обслуживать господ!
Слуга оторвался от единственной надежной опоры и поспешил, как умел, на зов. Если это был бег, то улитки могли собой гордиться.
– Если ты простоишь так еще полчаса, видит бог, какая-нибудь птица точно совьет на тебе гнездо, – продолжал бурчать трактирщик, удаляясь в сторону бочонков с элем. – Я тут разрываюсь на части, чтобы угодить всем, а он рот откроет и думает о чем-то.
– Чем так разоряться, я бы его лучше уволил, – понизив голос, сказал Ульрих.
– Логично, – согласился Ноэль.
– Вовсе нет, добрые господа, – жалобно ответил запыхавшийся Ансельм, снова вырастая рядом с ними со стаканами и тарелками в руках. – Это мой непутевый сын, и я если я его выгоню, то его мать сделает из меня фирменное мясное блюдо. Парень буквально помешался на оружии, грезит войнами и сражениями и все мечтает попасть в когорту Созидателей.
– И что ему мешает?
– Руки корявые, вот что! – в сердцах высказался любящий отец.
Сын не замедлил подтвердить сие нелестное мнение тем, что запнулся о ножку тяжелого табурета, потерял равновесие и уронил на пол грязное блюдо, которое нес на кухню. Оно разбилось с мелодичным звоном, осколки, крутясь и подскакивая на дощатом полу, разлетелись по сторонам, забрызгав Ансельма остатками соуса.
– Да, жонглером ему не быть, – вынес приговор Лахандан.
– Уши оторвать – и то мало. Третье блюдо за сегодня, а они, между прочим, денег стоят! Мне их на рынке даром не раздают! – крикнул он в сторону кухни, где, как поняли наши друзья, безраздельно царила супруга трактирщика. – Что прикажете подать, добрые господа?
– А мне здесь нравится, – сказал Ноэль. – Тут весело. Если вы еще приготовите нам баранью ногу в медовом соусе…
– Моя жена, – трактирщик произнес слово «жена», как иные произносят «кровожадный монстр», то есть с придыханием и трепетом, – готовит лучшую баранину в этой части Оганна-Ванка. – И, понизив голос, сообщил: – Она сестра королевского повара. Сами понимаете…
– Эля!!! Эля, пропащая твоя душа! – донеслось из-за соседнего столика.
Лахандан покосился на разошедшегося любителя хварлингского напитка.
– Не извольте беспокоиться, добрые господа, – тревожно заговорил трактирщик, по-своему истолковавший этот взгляд. – Это важные и добропорядочные люди: гармост Бобадилья Хорн и падре Лио Бардонеро – духовный наставник когорты Созидателей.
– Вот этот косматый громила с исполинским клевцом – священник? – изумился Ульрих.
– Верный и преданный слуга котарбинской церкви, – закивал головой трактирщик. – А знали бы вы, как его почитают солдаты.
– С такими кулаками легко внушать почтение, – улыбнулся Лахандан.
– Добрейшей души человек, – растроганно молвил трактирщик. – Так хорошо наставил на путь истинный моего старшенького, когда тот повадился заглядывать в бутылку, что мальчик вот уж третий год пьет только ячменную или фруктовую воду, а от горячительных напитков шарахается как от огня. И даже моя жена не сумела помешать процессу воспитания, даром что вооружилась своей лучшей сковородой.
– Кажется, служба у нас будет веселой и разнообразной, – рассмеялся Ульрих.
– А вы, добрые господа, неужели служите в когорте Созидателей? – всплеснул руками разговорчивый трактирщик.
На его лице явственно читалось восхищение, смешанное с состраданием, и, как случается и в кулинарии, эти два несовместимых компонента вместе давали весьма странный эффект.
– Сегодня записались.
– Значит, вы знакомы с гармостом Хорном.
– С ним – да.
– Но падре Лио Бардонеро видим впервые, – поспешил предупредить следующий вопрос Лахандан. – А что, хозяин, есть у тебя в «Веселом стаканчике» мако?
– Обязательно держу для таких изысканных господ, – обрадовался Ансельм. – Два серебряных лера бутылка. Нести?
– Шесть бутылок для начала, а там посмотрим.
Хозяин только что не пританцовывал на месте от удовольствия – господа рыцари умеют жить сами и радуют других своей щедростью. И чтобы поощрить дорогих посетителей, имевших желание и – что самое важное – возможность обстоятельно подойти к вопросам винопития, он заговорщицким шепотом поведал им последнюю сплетню:
– Гармост и падре Бардонеро сейчас должны идти к командиру Картахалю. А это такое обстоятельство… Словом, все неприятности в их жизни связаны с ним.
В своем стремлении к празднику королевский дворец отличался от остального города разве только тем, что кушанья и напитки тут были изысканнее, наряды – роскошнее, подарки – богаче, а развлечения – утонченнее.
Повсюду стояли красные и черные чаши с диковинными фруктами – подношение послов соседних государств. Тонкостенные стеклянные вазы в золотой паутине оплетки были полны цветов неземной красоты. Время от времени помощники церемониймейстера проходили среди гостей с ларцами, в которых грудами были навалены жемчуга и каменья – халцедоны, хризолиты, янтарь, хризопразы и гранаты, – и раздавали подарки от хозяина бала, его величества короля.
Дамы и кавалеры, прячась за вычурными масками, пытались отыскать новую нежную привязанность – на эту долгую праздничную ночь, а если повезет, то и на дольше.
На мозаичном полу тронного зала кружились десятки красивых пар, исполняя фигуры сложного танца. Огромное помещение, освещенное тремя люстрами по тысяче свечей каждая и несколькими сотнями светильников, сверкало и искрилось так, будто тут выставили на обозрение публики все драгоценности королевской сокровищницы.
Услужливые пажи носили за своими господами шлейфы, плащи и накидки. Безмолвные вездесущие слуги в черно-красно-белых одеяниях предлагали прохладительные напитки, засахаренные фрукты и взбитый крем в серебряных вазочках в форме морских раковин.
Падре Берголомо протянул руку к подносу, взял угощение и принялся уплетать его, по-детски не скрывая своего удовольствия. Он очень любил это воздушное, легкое, как морская пена, кушанье золотисто-зеленого цвета и всегда пользовался случаем, чтобы отведать его, попадая во дворец. Он подмигнул Керберону, и тот решительным движением отобрал поднос с вожделенными вазочками у невозмутимого слуги.
Разумеется, этикет предписывал телохранителю остаться за дверями тронного зала, но его величество давно уже запретил страже пытаться остановить Керберона. Во-первых, это огорчает падре Берголомо, а во-вторых, охрана будет целее.
В свое время короля очень расстроила та легкость, с какой спутник логофета разбросал его воинов, но Фрагг Монтекассино тогда утешил его, сказав, что стражники в плюмажах и надраенных до блеска доспехах в любом дворце стоят только для того, чтобы скрыть изъяны в обстановке, заслонить пятна на шпалерах либо дыры в стенах, – то есть для украшения и представительства. А защитой и охраной должны заниматься люди, которые делу этому посвятили всю свою жизнь, целиком и без остатка.
Второе вопиющее нарушение правил заключалось в том, что падре Берголомо, благословив церемониймейстера, попросил не объявлять о его приезде. Дескать, он не хочет никому мешать танцевать и веселиться, а также не прочь выпить стаканчик-другой, не привлекая особого внимания к своей скромной персоне.
О том, что глава котарбинской церкви пуще чесотки и гнуса не выносит шума, суеты, бестолковых, ни к чему не обязывающих разговоров и раболепия придворных – знали все. Тронутый милым подарком, который Бихан и Ларакалла уже держали наготове, в качестве ответной любезности и по случаю праздника, церемониймейстер согласился выполнить его просьбу. Тем более что просьба великого логофета для человека его положения является приказом.
Перед необычной маленькой процессией: впереди – великий логофет в тяжелом парадном облачении, усыпанном драгоценными камнями так густо, что они тихо стучали при каждом его шаге, и с золотым жезлом под мышкой; на шаг позади – затянутый в черную кожу Керберон, с кубком вина в одной руке и подносом с пирамидой серебряных вазочек в другой, – придворные расступались и совершали церемонные приседания и поклоны. Падре Берголомо любезно улыбался, облизывался и благословлял пеструю праздничную толпу серебряной ложечкой.
Они с Кербероном проследовали через волнующееся людское море, как два кораблика, стремящиеся в порт.
– Наконец-то ты пришел! – Великий магистр подхватил Берголомо под локоть и повлек его за собой.
Несколько очаровательных женских головок на тонких лебяжьих шейках тут же повернулись в его сторону. Дамы посылали Фраггу Монтекассино ласковые улыбки и многозначительные взгляды. А одна оказалась настолько несдержанной в чувствах, что даже призывно взмахнула веером. Однако гро-вантар остался глух к намекам, и можно с уверенностью утверждать, что для пяти или шести придворных красавиц нынешний праздник был безнадежно испорчен.