Вот какой разговор слышал я на берегу Эмбаха. Мать Вода помогла мне узнать нехорошую тайну и все плескалась рядом, поглощая последний закатный свет.
…Снова я в Белом ронделе перед Анной. Я долго следил за башней, дожидаясь времени, когда затихнет жизнь внутри монастыря. В городе пробил полуночный колокол, и только спустя некоторое время я забрался на крытую галерею против Угольной башни.
— Анна, — сказал я, — против тебя задумали нехорошее.
Сегодня у неё просветлённое лицо. Быть может, она читала, быть может, думала, но в глазах её не было испуга, она рассеянно слушала и будто припоминала что-то приятное.
— Ты знаешь, какие теперь времена, достаточно одного доноса, как тебя обвинят в богомерзких делах. Надо бы уйти из города, Анна.
— Но кто станет говорить обо мне плохое? — Она посмотрела на меня светлым взором.
— Право, не знаю, отчего жизнь сводит нас вместе, но я не могу оставить тебя. Я не позволю, чтоб над тобой надругались. Уйдём же вместе.
— Но вы обещали мне встречу с Эдвардом.
— Ах, послушай, этот человек не в силах избавиться от подозрений. Уж не знаю, любит ли он тебя.
— Пусть скажет мне это сам.
— Но ты в заточении, Анна, а завтра могут обрушиться беды. Есть ли время на разговоры? Я помню своё обещание, но сначала надобно выйти отсюда, укрыться в безопасном месте.
— Отчего же мне укрываться?
Она и не подозревала, какие тучи собирались над её головой. Она не знала, что грозило лесному лагерю.
— Вчера я гулял возле башни, Анна, и будто бы слышал музыку. Скажи, а к тебе не доносится музыка после полуночи?
Она улыбнулась. Улыбка её так хороша, лицо тотчас сделалось открытым, приветливым.
— Да, — сказала она, — маэстро играет чудесно.
— Маэстро? О ком ты говоришь, Анна?
— Теперь я его ученица, — сказала она просто.
Я беспокойно оглянулся.
— И… и чему же тебя учит этот маэстро?
— Ах, всё это прекрасно! — воскликнула Анна. — Вы бы тоже увлеклись.
— Сомневаюсь, — пробормотал я.
В голове носились обрывки из записей Питера Керка, слово «маэстро» встречал я там неоднократно, и всё это относилось к лицам по меньшей мере сомнительным, от которых страдали потом безвинные люди.
— Маэстро будет недоволен, если я брошу занятия, — сказала Анна.
— Ещё бы, ещё бы, — пробормотал я.
Чёрт возьми, если уж некий «маэстро» вмешался в дело, то я не знаю, что и подумать? Чему он её учит, так ли теперь нужна моя помощь?
Однако я должен подумать о жителях леса.
— Анна, — сказал я прямо, — ты знаешь дорогу в линнус?
На лице её изобразилось недоумение.
— Ах, боже ты мой, не в линнус, я оговорился. Знаешь ты место, где раскинут лагерь, где живёт твой отец?
— Но отец служит у Трампедаха, — ответила она.
— Анна, я говорю тебе правду. Март приходил и просил моей помощи, он хочет построить крепость. Я был на горе, но мне завязали глаза, и оттого я не знаю дороги.
Анна молчала, глядя на меня расширенными глазами.
— В купальную ночь они нападут на лагерь, Март с воинами будет далеко, он отправится на Святое озеро искать меч Калевипоэга.
— Почему вы знаете? — прошептала она.
— Довелось услышать разговор. Антс уже в лагере, их нужно предупредить. Пусть Март устроит засаду на дороге.
— Но я не знаю пути, — еле вымолвила она побелевшими губами.
— Но разве отец не возил тебя в лагерь? Я будто бы слышал, что тогда вас и выследил Трампедах.
— Я спала в телеге, — сказала она.
— Час от часу не легче. Но может быть, другому известна дорога?
— Я никого не знаю, — пробормотала она.
— Бежим, Анна! — сказал я в отчаянии.
Она покачала головой. Я схватил её за руки.
— Только ночь, одна ночь на спасение, Анна!
— Я не знаю дороги… — шепчет она.
— Но может быть, ты мне не веришь? Тогда знай, что малыш Лембит улыбался мне и показал свои камни…
И я много ей говорил об Элине и Матсе, об Эрике-шведе и даже о том, как собрался меня поломать лесной братец Марта.
— Смотри, Анна, у меня опухло плечо, и тут есть раны, а старуха Юта врачевала меня. Сегодня с трудом я забрался в окно и держался левой рукой. Если ты не отыщешь дороги, мы не сумеем предупредить Марта.
— Кто хочет напасть? — пролепетала она.
— Хозяин твой знает дорогу.
— Покуда я здесь, он не станет…
— Я говорю, что против тебя задумали нехорошее! — И я рассказал о подслушанном разговоре.
Она поникла и размышляла долго, а потом я услышал:
— Как я могу бежать? В том и надежда, что всё обойдётся.
— Так ты не помнишь дороги?
Она покачала головой.
— Я не найду. Пусть уж я буду здесь…
— Они тебя станут мучить!
— И ночью… А уж к утру Март вернётся с озера, и он отыщет меч, я знаю…
— Это неразумно! — Голос мой прерывался от волнения. — Подумай, Анна. Тебя бросят в воду и, может быть, ты умрёшь, а потом рыцарь поведёт саксонцев на лагерь.
— Нет, нет, — бормотала она. — Ещё есть надежда.
Я мог увести её силой, но я и сам не знал, хорош ли будет такой поступок. Спасётся Анна, погибнут люди в лесу. Завтра к вечеру воины Марта отправятся на Святое озеро, а вернутся лишь утром и увидят сожжённый лагерь, убитых детей, стариков и женщин… И всё же я взял её за руку и сказал:
— Только ночь на спасение, Анна…
Но она всё твердила «нет».
И тут я увидел изображение Святой Магдалены на стене… Это была старая, облупившаяся фреска, едва заметная на потемневшей штукатурке. Я вспомнил об амулете Мари. «Там стена и Святая Магдалена, а за ней темно. Я положила амулет на железный ящик».
— Анна, — сказал я, — тут должен быть выход.
Я хорошо знал устройство башен. Ещё мальчиком вместе с дедом я изучил множество планов, мне были известны секреты зодчих. Белый рондель возвёл некто Киркпанцер, и я вспомнил, что Киркпанцер любил выводить из башен подземный ход. Что до Святой Магдалены, то под таким изображением обычно скрывали потайную дверь.
Я подошёл к фреске и сразу увидел зазор в штукатурке. Приложив руку, я понял, что это не штукатурка вовсе, а нечто вроде песчаника. Искусен Киркпанцер!
— Анна, нужна свеча, — сказал я.
Я нажал плечом на изображение Святой Магдалены, оно отошло, освободив боковой проход. Я зажёг свечу и вошёл в тайный ход Киркпанцера.
Да, амулет Мари был здесь, маленький жук-скарабей, вырезанный из дуба. Я положил его в карман с мыслью, что стоит отнести скарабея к тому колодцу, где покоится Мари. Я всё осмотрел, а потом вернулся к Анне и сказал:
— Подземный ход выводит к опушке. Мы можем уйти, Анна.
Но она отказалась. И тогда я ушёл один.
В сумерках у трактира Меклера меня поджидал человек. Он завернулся в плащ и надвинул шляпу.
— Вы ко мне? — спросил я, потому что человек двинулся мне навстречу.
Он кивнул.
Я пригласил его в комнату. Здесь он снял шляпу, плащ и явился передо мной учителем Тарвальдом, наряжённым в тот же бархатный камзол и неизменные фиолетовые чулки.
— Вы были у Анны! — сказал он без предисловий.
— Откуда вам это известно? — спросил я.
— Да ведь и я там был.
— Вот как?
— Запомните, юноша, я всегда там, где страдают.
— Как же вы туда попали?
— Очень просто. Вы отменно знаете, как устроены башни. Под крышей есть небольшая каморка со слуховым окном. Я поднял туда клавесин и обучаю Анну искусству гармоний.
Клавесин? Чёрт побери, так вот в чём дело!
— Но как вы втащили туда клавесин?
— Ах, юноша. По частям. Я просто-напросто его разобрал.
— Но разве клавесин разбирается?
— Я разобрал. Что мне стоит? А потом собрал. Звук хороший. Фробелиус привёз его из Голландии.
— Клавесин Фробелиуса?
— Мальчик был добр и отдал клавесин на время.
— Но знает ли он?..
— Нет, нет. Знать ему ни к чему. Да и никто знать не должен об этом. Я же толкую вам всё потому, что вы слишком бойки, всюду путаетесь. Раз уж впутались, то помалкивайте.
— Знаете ли вы, господин музыкант, что рыцарь Трампедах намерен обвинить Анну в сделке с дьяволом, а поводом к тому ваше музицирование на клавесине?
— Вот как? Это осложняет дело.
— Вам следует всё объяснить Трампедаху.
— Как бы не так! Чем я не дьявол для Трампедаха? Да будет вам известно, юноша, именно меня Трампедах и считает посланником дьявола.
— Вы знакомы?
— Он знает о моём существовании и всюду твердит, что я дьявольское отродье, ниспосланное на землю, чтобы смущать людей.
— Час от часу не легче. В чём же он вас обвиняет?
— В том, что я проповедую смерть. Бедняга не понимает, что смерть и безмолвие разные вещи.
— Вы призываете к безмолвию?
— Что значит призываю? Я пытаюсь создать гармонию, а самая совершенная гармония нисходит к молчанию.
— Значит, если все замолчат, это и будет гармония?
— Нет, молодой человек. Если замолчите вы, не замолчат птицы или, положим, ветер произведёт шелест.
— А если полное безветрие?
— Любой другой звук нарушит гармонию, хотя бы ваше дыхание.
— Вы что же, добиваетесь гробового молчания?
Тарвальд усмехнулся.
— Как вы неловки в рассуждениях. Я говорю не об отсутствии звуков, а, напротив, о присутствии всех звуков нашего бытия, но в такой соразмерности, когда они достигают полного согласия, а стало быть, молчания.
— И что же, ваше учение дошло до Трампедаха?
— Трампедах любопытен. А уж если дойдёт до него, что я обучаю Анну, не миновать ей костра.
— Да и вас, вероятно, схватят.
— Я неуловим.
— Но как же быть с Анной, господин Тарвальд? Ведь её могут подвергнуть испытанию по обвинению рыцаря.
— Что ж, быть может, кому-то и назначено пройти через испытание.
— Однако! Не лучше ли увести Анну из Белого ронделя?
— Вы знаете, что это пока невозможно.
— Отчего?
— Вы знаете.
— И вы дождётесь мучений Анны?
— Молчите! — Он топнул ногой. — Я предвижу события! Так надо, иначе мы лишимся главного.