— А дамы… — Кавалек замялся, — они обязательно знатные?
— Нет, отчего же? Вы можете выбрать даже пастушку. Граф Лану, например, поклонялся простой цветочнице.
— А совсем-совсем незнатной можно поклоняться?
— Что значит совсем незнатной?
— Ну, совершенно незнатной! — Кавалек грохнул ножнами об пол.
— Разумеется. Я же сказал. Граф Дюплесси поклонялся шоколаднице. Это даже поэтично, об этом слагаются песни.
— В таком случае я знаю, кому поклоняться! — Юный шляхтич ещё раз стукнул саблей по полу. — Я тут заметил одну… Пан Трампедах… И поскольку мне совершенно безразлично и графиня Козельская бывала у меня в поклонницах, поэтому… — Кавалек явно не решался высказаться до конца. — Словом, я тут видел одну особу…
— В моём доме? — холодно осведомился Трампедах.
— Да, в вашем!
— Кого же?
— Кажется, её зовут Анна, но кем приходится, ей-богу, не знаю.
— Анна? — Трампедах пожевал губами. — Такой племянницы у меня нет.
— Да она не племянница. Она дочка тут… как же его… сторож ваш или возница…
— Кривой Антс? — удивился Трампедах.
— Я же сказал, незнатная! — с отчаянием повторил Кавалек.
— Но… она же из местных, эстонка, — понизив голос, сказал Трампедах.
— Ну и что? — В голосе Кавалека прозвучал вызов, хотя он был явно смущён. — Герцог этот… поклонялся пастушке!
Гуго Трампедах пожал плечами:
— И чего вы хотите, пан Кавалек?
— Да ничего, пан Трампедах! У меня причуда, вот и всё! Мне бы взглянуть и, так сказать, определить, достойна ли эта особа…
Трампедах позвонил в колокольчик, явился слуга.
— Клаус, позови Антса, — Затем Трампедах обратился к Кавалеку: — Я всё ещё не понимаю, пан Кавалек. Неужто вы решили поклоняться девушке из местного племени, которое только и годится, чтобы подносить кушанья да убирать комнату?
— Я слышал, она неплохо воспитана, — надменно сказал Кавалек. — Во всяком случае, умеет делать книксен.
— Книксену можно обучить и собачку, — сказал Трампедах.
Вошёл Кривой Антс и встал у камина, крытого зелёным изразцом.
— Твоей дочери оказана великая честь, — начал Трампедах. — Пан Кавалек, достойный шляхтич, выбрал её для рыцарского поклонения. — Трампедах усмехнулся.
— Да, чёрт побери, — буркнул Кавалек.
Кривой Антс молча смотрел в окно.
— Теперь он желает взглянуть на Анну. Приведи дочь.
Кривой Антс развёл руками.
— Нету, господин, нету.
— Где же она?
Антс неопределённо махнул рукой:
— Туда, далеко. К матери пошла. Много детей, господин, надо работать на мызе.
— Ты хочешь сказать, что Анна ушла домой? Кто же тебе велел отпускать её?
— Я спрашивал, господин.
— Ах, верно, ты спрашивал, помню. Но далеко ли та мыза?
— За Отепя, господин. Мыза Салме.
— На шведской стороне? — удивился Трампедах.
— Много детей. Надо работать на мызе, — повторил Кривой Антс.
Это известие ошеломило шляхтича. Он сидел, полураскрыв рот, то порываясь встать, то опускаясь на место. Гуго Трампедах развёл руками.
— Выбирайте другую даму, пан Кавалек. Анна на шведской стороне.
Кавалек грохнул саблей об пол, за вечер он, должно быть, успел выбить там целую вмятину.
— Да что за блажь поклоняться эстонке? — добавил Трампедах. — Святой Августин не похвалит за это.
— Я сам знаю! — рявкнул Кавалек. — И прошу не давать советов. Вы лютеранин!
Трампедах пожал плечами.
— Бог для всех один. И Святой Августин тоже.
— Мы ещё посмотрим, посмотрим, — пробормотал Кавалек.
Он перестал участвовать в беседе, покусывал свои редкие усы, а потом встал и ушёл, буркнув что-то на прощание.
— Молодые так заносчивы, — сказал Трампедах, скрывая усмешку, — особенно эти гусары.
— Неужто он и вправду выбрал себе эстонку? — спросил я.
Трампедах поморщился:
— Гусары сборище сумасбродов.
— А хороша ли она?
— Эстонка, — уклончиво ответил Трампедах. — Однако не пора ли к делу, уважаемый путешественник?
Передавая привет от отца Больцагеля, я не слишком задумывался, к чему это приведёт. Случай для путешественника значит немало. Я вовсе не знал никакого отца Больцагеля, но знал, что привет от него откроет дом Трампедаха.
Когда на харчевню близ Вендена напали грабители, я невольно услышал разговор двух спутников за дощатой перегородкой. Они, видно, не знали, что перегородка тонка, а я лежал тихо.
— Скажешь ему: «Привет от отца Больцагеля», а он ответит: «В добром ли здравии отец Больцагель?», тогда говоришь: «Я видел его неделю назад в Вендене». Он даст приют и расскажет, как обстоит дело.
— Верный ли человек Трампедах?
— Он получил тысячу талеров.
— С кем ещё знаться в Дерпте?
— С ливонцами через Трампедаха.
— Как он выглядит?
— Тощий немец, лицо с желтизной. Впрочем, это неважно. Трампедаха знает любой. Твоё дело проверить и через неделю обратно. Я же направлюсь в Ревель…
Они не успели договорить, раздались дикие крики, выстрелы — летучая шайка, каких много теперь в Лифляндии, запалила харчевню. Почти на моих глазах говорившие были убиты, я же успел ускакать.
Добавлю ещё, что неосторожный разговор вёлся по-шведски, так что я отчасти мог представить, кому служит дерптский рыцарь Гуго Трампедах.
— Итак, не пора ли к делу?
Он взял в руки свечу, и мы двинулись по тёмным коридорам. Не слишком хотелось вникать в дела Трампедаха, но другого не оставалось. Впрочем, я любил опасные повороты.
В подвале Трампедах открыл одну из комнат. Она была завалена оружием. Шпаги, сабли, протазаны, алебарды и даже мечи. Горами лежали доспехи, нагрудники, шлемы, шишаки, кольчуги. Аркебузы, мушкеты, пороховницы — чего тут только не было, даже маленький фальконет.
— Это много или мало? — спросил Трампедах, поднимая свечу.
— Смотря для скольких солдат, — ответил я осторожно.
— В гарнизонном отряде половина саксонцев, они не вступятся за поляков. Ждут ещё небольшой отряд из Варшавы, у шляхты будет пятьсот сабель.
— Сколько у вас?
— Сабли нам не нужны. — Трампедах усмехнулся. — Людей будет достаточно, чтобы при штурме вы не потеряли ни одного волонтёра.
— А что же пушки? — Я начинал входить во вкус.
— Пушки? — удивился Трампедах. — Но что значат пушки без прислуги? Мы постараемся, чтобы не зажёгся ни один фитиль.
— Одних заверений мало, дорогой Трампедах, — сказал я. — Тысяча талеров немалые деньги. И кстати, зачем вы принимаете в доме поляков?
— Не забывайте, что они хозяева, — ответил Трампедах. — А этот сумасброд просто берёт меня осадой, он волочится за моей служанкой.
— Неосторожно было отправлять её на шведскую сторону. Вы держитесь слишком открыто.
— Нет, нет, — сказал Трампедах. — Я отослал её в другое место.
— Тысяча чертей! Зачем же говорить поляку про шведскую сторону? У него могут возникнуть подозрения.
— Кавалек юнец, — сказал Трампедах, — не обращайте внимания.
— Оставим Кавалека, — сказал я. — Приготовьте мне тёмный плащ и голландскую шляпу, в этом наряде я слишком заметен. Здесь не пристало играть роль знатного путешественника.
В последнем я не слишком отклонился от правды. Да, я был путешественником, я всем представлялся как путешественник, но отчасти играл эту роль, поскольку до сих пор не знал своего назначения. Я словно искал, что-то искал, колеся по Европе, и воспоминание о другом странном мире тревожно вплывало в сознание по ночам.
Словно блестящие чётки, перебирал я картины своего бесконечного пути. Вот свита английского посланника, в которой нашлось для меня место, когда шестидесятипушечный «Ливерпуль» резал бискайскую волну, направляясь к испанским берегам.
Тополя на Прадо, где по изумрудным лужайкам маршируют оркестры, гарцуют всадники на андалузских скакунах и завывание рожков Les grandes monterias — большой королевской охоты оглашает мадридский небосклон.
Бал масок во Флоренции, фейерверк в Милане, рыцарский турнир в Гейдельберге… В Париже я проводил вечера в голубой гостиной салона Рамбуйе. Там-то я и увидел, что низкое сословие ещё не преграда для положения в свете. Взять хотя бы мадам Опиталь — она ведь начинала прачкой, ни больше ни меньше, но яркая её красота быстро нашла поклонников. Да и мадам д’Эстре, жена маршала Франции, родилась в семье ростовщика.
Наш век не щадил дворянства, Ренессанс окропил чёрствые души воителей. Тонкие впечатления стали в моде. Дворяне погружались в кареты и отправлялись путешествовать. Путешествие одно из самых уважаемых занятий в наше время. «Кто вы, месье?» — «Я путешественник». — «О, это так романтично!» Романтично, но и накладно, если не сказать — опасно. Чтобы путешествовать вволю, нужно иметь свободное время, деньги и хорошие пистолеты, вот почему простолюдин не отправится в мягком дормезе по Европе. Путешественников любят при дворах, они много видали, могут рассказать забавное.
Да, впечатлений у меня хоть отбавляй. Европа воюет взахлёб. Однажды я попал в самую настоящую баталию с грохотом пушек, атаками конницы. Карета застыла на дороге, успех был то на одной стороне, то на другой. Забравшись на крышу кареты, я наблюдал это яркое зрелище с посвистом пуль, скрежетом сабель и воплями. «Кто вы, сударь? — кричал по-немецки рослый драгун. — Убирайте карету, здесь бьются?» «Эй, вы! — кричали по-датски. — Отъезжайте, сейчас атакуем!»
Сколько раз меня грабили, я уж не помню. Без нужды я не пускаю в ход пистолеты, но бывают и пистолеты не в помощь, тогда приходится спасаться бегством или расставаться с кошельком.
За Альпами и Пиренеями много красивых мест, но каждое лето я направлялся в Дерпт. В унылом, вечно разграбленном, завоёванном кем-то Дерпте меня словно ждали, и сладкое чувство охватывало меня, когда приближались бурые городские стены. Что-то происходило со мной, как только я проезжал ворота. В сознании начинало мелькать знакомое, но забытое, и я пытался оживить это, вглядываясь в окна, дома, лица прохожих. Дело в том, что родился я в Дерпте.