— Ты правду говоришь, дядя Мухарбий?
— Никогда, сынок, не сомневайся в моих словах. Я хвостом вилять не умею, тем более перед тобой…
— Прости.
— И ты научись отвечать за свои слова. Это тебе пригодится в жизни больше паспорта. Я постарел, Батый, и очень устал. Тебе тоже трудно будет, но плечи у тебя крепкие, а если что, помогу…
— Я слышал, у вас сын есть.
— Есть, да еще какой. Все понимает, не наговоришься с ним.
— Я очень рад за вас. Надеюсь, учительница моя души не чает в мальчике?
— Моет, купает… Раньше, бывало, лишний час в школе проводила, а теперь бежит домой даже во время перемены.
— Да прибавится вам здоровья!
— Контора у меня не ахти, конечно, но и посетители бывают не часто. Все дела — три папки. Акты, докладные, наряды, всякий хапур-чапур. Ты ученый человек, сам разберешься. Оружие я сдал в отдел. Они, по-моему, уже переписали его на твое имя, завтра получишь. Еще вот у окна стоит иноходец!
— На ходу? — спросил, глядя из окна на «газик», Батый.
— Козел! Капремонт прошел в прошлом году, мотор новый. А за аулом вся твоя степь. Да, забыл сказать о самом главном. В одном семействе есть белый сайгак, родился в мае.
— Никогда не видел.
— Увидишь! Здесь он записан.
— А может быть, прокатимся, дядя Мухарбий, соскучился ведь я по степи. Покажи мне свои владения.
Из окна было видно, как далеко в степи закатное солнце окрасило в яркий багровый цвет полосу небосклона.
— Это теперь твои владения. Ты молодой хозяин, приказывай.
— Приказывать не могу, а поехать хочется.
— Ну что же, ведь я должен не бумаги тебе сдавать, а хозяйство. Самое время объезда. Скоро и ночь. Сейчас не очень темные ночи, звездно… А дома как же? Не будут беспокоиться?
— Я им все объяснил.
— Свадьбу, значит, отменили?
— Мне не к спеху. А уж если пригласили гостей, то пусть гуляют в честь моего приезда.
— И в честь твоего назначения.
— На самом почетном месте ты будешь сидеть, дядя Мухарбий.
— Спасибо, сынок. Я последнее время избегаю шумные места. Меня даже нелюдимым стали звать.
— Я прошу тебя.
— А насчет Бийке, сынок, ты еще подумай. Хорошая девушка, жалеть не будешь. Садись за руль, привыкай к машине.
— Куда поедем?
— Сначала держи на юг, поездим около Кумлы, а оттуда по речушке поднимемся на север.
Батый, довольный тем, что все так мирно и по-доброму обошлось со стариком (он боялся, что нанесет старику великую обиду и будет жалеть об этом всю жизнь, потому в отделе кадров в столице и попросился на другой участок), сел за баранку и плавно вывел машину на дорогу. Вскоре началась степь, огромная, пахнущая полынью. Мухарбий тихонько запел, и Батый подтянул ему. Еще минуту назад у них и в мыслях не было, чтобы петь. Но вот окружила их степь, и сразу же родилась песня, такая же печальная, такая же горьковатая, но и сладостная, как аромат вечерней полынной степи.
Ах ты, степь, ты степь,
степь пустынная,
степь ногайская,
степь полынная.
Обделили тебя, степь,
счастьем-радостью,
горьким ветром обдаешь
ты нас за версту.
Ты защитница
наша первая,
ты печали моей
подруга верная.
Нелегко с тобой жить
до скончания лет,
а без горькой без тебя
вовсе жизни нот.
Ты кормилица
наша первая,
ты печали моей
подруга верная.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Жена Уразбая, та самая, про которую говорили в молодости, что она жгучая кумычка, приготовила праздничный ужин. Пока еще не было никакого разговора о гостях, но на всякий случай надо быть наготове. Могут нагрянуть родственники жениха. Ведь жених, сын Эсманбета, уже приехал. Готовя ужин, Бажу — так звали жену Уразбая — бубнила себе под нос:
— Я думала, он парень с головой, останется жить и работать в городе, может быть, даже в самой Махачкале, получит там квартиру, а дочь мою Бийке устроит учиться в университет, я буду ездить к дочери в город… То-то жизнь бы пошла. А он, говорят, вернулся навсегда сюда, в степь. Ах, глупец, глупец!..
Так ругала Бажу незадачливого жениха, собирая ужин, и все дышало миром в доме Уразбая, ничто не предвещало несчастья.
И на бахче сегодня бригада Уразбая потрудилась на славу. Сорок семь машин великолепных терекли-мектебских арбузов нового урожая отправили они по разным городам республики, а если собрать и оставшийся урожай, то в этом году дохода будет в три раза больше, чем в прошлом. Любо было смотреть на сочные, красные, сладкие арбузы, недаром расщедрился сегодня бригадир, всем разрешил взять с собой столько арбузов, кто сколько унесет. Чтобы полакомиться после ужина, Уразбай положил арбузы во дворе, под кран с холодной водой.
— Эй, Бажу! — Только в добром расположении духа Уразбай называл жену по имени. — Бажу, я тебе говорю!
— Что?
— Готово у тебя там? На такой случай достань из холодильника бутылочку коньяку.
— Зачем? Ты же не пьешь.
— А чтоб, если кто зайдет, увидели, как мы живем. А мне принеси вина.
— Иди, все готово, и дочь зови ужинать.
— Иду. Эй, Бийке. — Уразбай поднялся по лестнице и постучался в комнату дочери. — Бийке! Ужинать! — Отец открыл дверь в комнату дочери и смутился. Дочь собиралась куда-то, укладывала свой небольшой чемодан. Отец ничего не сказал, прикрыл дверь и пошел в ту комнату, где был накрыт стол. Будто про себя, вытирая руки полотенцем и хихикнув, сказал: — А дочка-то наша торопится вылететь из гнезда.
— Что она делает?
— Складывает вещи в чемодан.
— На ночь-то глядя! И утром можно было это сделать. — Что-то обеспокоило Бажу в поведении дочери. — Не пойму я ее, молчит, глаза красные, у двери послушаю — всхлипывает!
— Ты, когда выходила замуж, разве смеялась?
— Так ведь я за тебя выходила! Какой тут смех…
— Разве ты жалеешь, что вышла за меня?
— Не задавай глупых вопросов, садись и ешь.
— Ну вот и все, — сказала Бийке, выйдя из своей комнаты. — Вот и все!
— Не реви. Успеешь еще нарыдаться у мужа! — прикрикнула мать. — Поешь с нами.
— Я есть не хочу.
— Это почему же ты не хочешь есть?
— Я вам сказать хочу… Хочу, чтобы вы поняли меня.
— Мы слушаем тебя, доченька. — Уразбай отложил ложку и хлеб. Что-то непонятное творилось с дочерью, она вся будто горела и задыхалась.
— Так вот… Я встретилась с Батыем… — Бийке не знала, с чего начать и как объяснить им все.
— Ну что же. Допустим, до свадьбы не полагается по обычаю. Ну, встретилась. А дальше?
— Свадьбы не будет…
— Он тебе сказал?
— Да, он сказал, что мы не знали до сих пор друг друга, значит, не можем и любить, а без любви какая же может быть свадьба.
— Ты не выдумываешь, доченька? Это же позор! — Возмущенный Уразбай встал, ударил себя по голове. — Нет, такого я не стерплю!
— Говорила я тебе, не стоит с этим торопиться, говорила… — накинулась на мужа не менее оскорбленная Бажу.
— Я пойду и сейчас же все выясню. Мужчина я или нет? Я, кто? Или этот Эсманбет думает, если у него сундук набит больше, чем у меня, он думает, что может оскорблять меня, позорить перед всем аулом?.. Проклятый род! — Уразбай быстро стал собираться, покосился на висевший на стене старый кинжал — выглядывал ржавый кончик лезвия из худых ножен.
— Отец, прошу тебя, не торопись, я не все еще сказала.
— Что же еще можно сказать?
— Это я сама ему сказала, что не люблю его.
— Ничего не понимаю, — развел руками отец и подошел к дочери. — Ты сказала?
— Да. Но какое имеет значение, отец, кто сказал, он или я? Свадьбы не будет!
— Ты что, рехнулась?
— Нет. Просто я люблю другого человека.
— Что?
— Доченька, — подошла к пей мать, — ты не в своем уме, ты больна, успокойся.
— Я не больна.
— Правда же, доченька, ты это выдумала, правда же? — успокаивала Бажу и отца и дочь одновременно. Она-то знала, каким бывает во гневе Уразбай. — Нет у тебя никого, чтоб ты могла его полюбить…
— Я люблю другого, как вы не хотите понять? У меня будет от него ребенок.
— Встань, я тебе говорю! — закричал отец. Он схватил дочь и стал лупцевать плетью.
— Мама, мамочка!
Уразбай был в бешенстве, он ничего не понимал и не слышал. Он бил дочь до тех нор, пока не вспотел, тогда он опустился на стул и отпил воды из кумгана.
— Муж мой, не надо. Она же твоя дочь.
— Нет, нет у меня дочери, и не хочу, чтобы была. Кто этот мерзавец, говори, кто он, где он?!
— Отец, успокойся, я все скал;у.
— Я спрашиваю, кто этот негодяй и где он?
— Его здесь нет. Он уехал, и вот уж три месяца я жду. Он обещал приехать с родителями, обещал…
— Обещал… Обманул, подлец! Не думал, не думал, что моя дочь… Тварь!
— Отец, он хороший…
— Да уж! Таких прохвостов в наше время… Везде и всюду. Я думал, они водятся только в городах. И до степи дошли. Поверила, что ворон белый, дура! Как ты могла, как могла? — Уразбай обоими кулаками что есть силы ударил себя по голове.
— Он не мог меня обмануть!
Никогда в жизни не было Уразбаю так тяжело. Лицо его исказилось, он задыхался.
— Уходи из моего дома! Не хочу видеть, не хочу слышать. Уходи!
— Ты что говоришь, муж мой, сейчас ночь на дворе. Куда ты гонишь ее?
— И ты можешь убираться с ней вместе! И ты хороша. У хорошей матери не бывает дочерей-потаскух…
— Мама, я пойду!
— Никуда ты не пойдешь, доченька.
— Уйду, мама, уйду.
— Куда?
— Пойду за своим счастьем.
— Иди, лови его, ищи ветра в поле! — крикнул напоследок отец.
Бийке освободилась от цепляющих рук матери, прошла к себе, взяла чемоданчик и оказалась на ночной улице. Когда уже свернула за угол, услышала истошный вопль матери, но не оглянулась, не вернулась Бийке. Она понимала, что возврата в родительский дом ей нет и не будет никогда. Она шла к шоссе в надежде сесть на какую-нибудь попутную машину.