Итак, военный переворот. Глупый и бесславный конец попытки построить демократию в Северной области. Чуть больше месяца продержались! Интересно, Максима теперь тоже арестуют? Вроде невелика птица, но кое-где засветиться успел. Так что домой нельзя… Забрать бы свое пальто, оно так и висит в гардеробной, и бумажник с деньгами в нем остался. Но в гостиной членов ВУСО горит свет. Забыли выключить или оставили охрану? Наверняка оставили, ведь одного министра не досчитались. Кого, интересно? А, да какая разница? Что теперь вообще можно сделать? Наган в кармане намок… Да и в кого стрелять?
Максима била крупная дрожь. Нога, затихшая было в холодной воде, снова запульсировала болью. Одно хорошо — запаха сточной канавы он теперь не ощущал, потому как привык. Но вот первый же встречный непременно почувствует.
Оставаться здесь нельзя — часовые могут снова обыскать сад. Но куда можно пойти в таком виде — хромым, вонючим, ни черта не понимающим? Максим ощупал ногу через голенище. Икра распухла так, что непонятно, получится ли стянуть сапог. Кость сломана, что ли? Но даже если удастся с грехом пополам ковылять, опираясь на палку — то куда?
Максим заставил себя успокоиться. Он ведь не просто так здесь, надо подумать о чем-то более важном, чем собственная шкура. Чаплин опасался встретить британский патруль… а его человек выражал сомнения насчет реакции Пуля. Британцы — вот кто может вмешаться! Против них Чаплин не пойдет, силы неравны, да и верность союзническим обязательствам для него не хухры-мухры. К послам идти бесполезно, дипломатия мало что решает в захваченном хунтой городе. Значит, к самому Пулю… благо до британского штаба рукой подать. Максим глянул на часы — «Омега» пережила погружение в холодную жижу. Половина первого. Всего каких-то полчаса назад он мирно работал с документами, а кажется, сутки прошли. Разыскал отброшенную палку, встал. В принципе, если почти не переносить вес на левую ногу — ничего, терпимо.
Хотя каждый шаг давался с трудом, а промедление было опасным, Максим доковылял сперва до дождевой бочки под водоотводной трубой, чтоб умыть хотя бы лицо и руки.
По случаю ночи и комендантского часа улицы были безлюден. Свет в окнах электрифицированных домов не горел. Ветер гонял над мостовой жухлые листья. Снова залаяла собака, и Максим мысленно поблагодарил ее: если бы не она, его барахтанье в канаве наверняка услышали бы.
Постовой у дверей особняка, занятого британским штабом, скорее учуял, чем увидел ночного гостя, и гаркнул кое-как заученное русское:
— По-шел вон!
— Срочное сообщение для генерала Пуля! — сказал Максим на самом чистом английском языке, который только был способен выдать.
Часовые растерянно переглянулись — не ожидали услышать весьма пристойную родную речь от вонючего колченогого бродяги.
— Ну не впускать же его… — пробормотал один другому.
— А вдруг правда что-то срочное? — пожал плечами другой. — Генерал здесь еще…
— Вот что, малый, — обращаясь к Максиму, первый часовой произносил английские слова медленно и отчетливо, чтобы до туповатого аборигена дошло. — Как о тебе доложить дежурному офицеру?
— Не дежурному офицеру, — упрямо повторил Максим. — Генералу Пулю. Это очень серьезно. В городе военный переворот. Я Ростиславцев, комиссар правительства.
Часовые снова переглянулись, и один из них приоткрыл дверь и прокричал внутрь что-то неразборчивое. Пуль вышел минуты три спустя. Посмотрел на Максима, едва заметно сморщил нос и остановился в пяти шагах.
— Отчего вы в таком виде, мистер Ростиславцев? Доложите, что произошло.
Максим как мог внятно изложил все, что видел — вернее, слышал.
— Holy shit… — прошептал Пуль одними губами. Потом скомандовал часовым «присмотрите за ним», резко повернулся и ушел в дом.
Часовой прикладом указал Максиму на скамью метрах в двадцати от поста.
Пару минут спустя на улицу быстрым шагом вышел отряд из трех солдат и офицера и почти сразу за ним — еще один; оба направились куда-то в город. Про Максима, кажется, все забыли. Накатило отупение. Пульсирующая боль в ноге волнами расходилась по телу, но от холода не спасала. Больше всего хотелось вытянуться прямо на этой лавке и уснуть, наплевав на последствия и для себя, и для демократии Северной области.
Одна группа вернулась минут через двадцать, вскоре после нее — другая, увеличившаяся в численности. Максим разглядел среди британцев двух рядовых и офицера в русской форме, их явно вели под конвоем. Минут пять спустя про Максима наконец-то вспомнили: к нему подошел паренек в звании капрала — кажется, именно об этом говорил шеврон с двумя полосками на плече. Речь капрала была невнятной — половину слогов он глотал, половину растягивал до невозможности, однако Максиму и в своем времени приходилось сталкиваться с тем, что уроженцев некоторых регионов понять сложно. Так что паренек скорее жестами позвал Максима за собой к одной из хозяйственных построек.
Не сразу стало понятно, что закрепленный под потолком куб — это душ. В богатых домах на Троицком проспекте были ванны, в хозяйствах попроще — бани, и Максим думал уже, что с мыслью о душе придется проститься, а у британцев он был! Кое-как стянув одежду и обувь — с левым сапогом пришлось повозиться — Максим повернул рычаг и с наслаждением встал под струи даже не совсем холодной воды. Нашлось и мыло, и чистое полотенце — все, чтобы снова почувствовать себя человеком. Капрал принес комплект новенькой британской формы — такой же, как на нем самом, только без знаков различия. Зашел пожилой фельдшер, минут пять ощупывал больную ногу, потом сказал — по счастью, вполне разборчиво — что перелома нет, но есть сильное растяжение и как бы даже не разрыв связок; смазал мазью с химическим запахом, туго перебинтовал. Дружелюбно предложил поставить укол морфия. Максим передернулся и отказался — местная медицина пугала его, в аптеках продавали кокаин от зубной боли и героин от кашля. Тогда у фельдшера нашелся самый обычный аспирин.
Капрал тем временем принес банку тушенки, галеты и кружку эля, во вкусе которого Максим с умилением различил характерную горечь IPA — сорта, который он всегда заказывал в крафтовых барах. В довершение капрал где-то раздобыл трость. Жизнь понемногу налаживалась. Однако не успел Максим допить эль, пришел посланец и вызвал его к генералу Пулю.
Пуль ждал в том же кабинете, где они разговаривали месяц назад, но на этот раз сразу предложил сесть.
— Мистер Ростиславцев, весьма благодарен за сведения, которые вы доставили, несмотря на ранение и… невозможность соблюсти приличия. Вы проявили себя подлинным другом Британии! Форму оставьте себе в знак моей признательности.
— Благодарю вас, — ответил Максим.
Мундир и брюки сели, будто под него шились, ботинки на шнуровке комфортно обхватывали голеностоп, да и белье оказалось куда качественнее, чем то, что осталось в наследство от первого Ростиславцева.
Пуль встал и заходил по кабинету, заложив руки за спину.
— Моей задачей было содействие формированию боеспособной русской армии для борьбы с немцами и их пособниками, — сердито сказал он. — Но не установление военной диктатуры же! Это скверно выглядит, да что там, тянет на международный скандал… Капитан Чаплин и с ротой новобранцев управиться не способен, как он думает управляться с целой областью?
Максим догадался, что это риторический вопрос и от ответа воздержался.
— Он мнит себя Наполеоном, этот пигмей… Дипломаты меня в гроб вгонят… Вот вы, как человек здравомыслящий и знакомый с обстановкой, какие видите последствия падения этого правительства?
— Город погрузится в хаос, — ответил Максим. — Начнутся волнения, стачки, столкновения с военными…
— Вы полагаете? Ведь это правительство было непопулярно…
— Тем не менее его воспринимают настолько законным, насколько что-то вообще может считаться законным в настоящих условиях. И с ним связывают надежды на трудовое законодательство, секуляризацию, а главное — на закрепление земли и других ресурсов за теми, кто с них живет. Для местного населения это вопрос чрезвычайной важности.
— Мятеж — последнее, что нам нужно… Ладно, будем возвращать это правительство. Если, конечно, ваш провинциальный Наполеон не решился их всех перестрелять, чтобы не создавать себе лишних сложностей. Но рейс на Соловки и обратно займет по меньшей мере двое суток, да пока еще мы разыщем их на архипелаге… Сейчас мы не можем найти ни Чаплина, ни оставшегося на свободе министра… А завтра торжественная встреча десанта янки, дьявол их побери. Ладно, будем решать проблемы постепенно. Вы ночуете здесь, мистер Ростиславцев. Завтра надо быть готовыми ко всему.
Глава 11Дай знак мне, если ты на нашей стороне
Маруся раздевалась под рваный ритм электронного хип-хопа. Стоя к Максиму спиной, она медленно спускала блузку, обнажая изящную шею, лопатки, открывая сантиметр за сантиметром ложбинку вдоль позвоночника. Затаив дыхание, он ждал, когда же она повернется — но она не спешила. Максим понимал, почему так происходит: он стремился скорее увидеть ее обнаженной, но в то же время хотел, чтобы она подразнила его. Его отношение к этой девушке оставалось противоречивым, потому она не подчинялась даже в управляемом сне. Вместо того, чтобы показать себя полностью, Маруся только повернула голову — он увидел полуоткрытые губы и взгляд из-под опущенных ресниц, но выражение лица распознать не мог.
Инспектор ждет отметки —
Мы с тобой невыездные.
Небесам наносят ветки
Повреждения сквозные.
Выше неба Бог горячий, жёлтый, текучий, как лава,
Звёздами с досады плачет — на земле на нас облава!
Дай знак мне, если ты на нашей стороне!
Забавно работает подсознание. Эту песню Максим когда-то слышал, но в текст не вслушивался, а подсознание взяло да и воспроизвело его дословно. Тревожная мелодия ускорилась, голос певицы окрасился нотками истерики. «Дай знак мне!» — почти прокричала она, и тут Маруся резко повернулась.