Помимо войск, дипломатов и торговых представительств в Архангельске обосновалась миссия Красного Креста. Она немедленно открыла госпиталь — правда, только для иностранных граждан. В порядке благотворительности для местных детей из бедных семей были организованы горячие обеды.
Русская армия Северной области была сформирована и приступила к боевым действиям, до сих пор безуспешным, что было особенно заметно на фоне достижений союзников. Один бронепоезд англичан совершал глубокие рейды на вологодском направлении, другой — патрулировал дорогу на Мурманск, и к введению в строй готовились ещё два. А чем могло похвастаться ВУСО? По большому счету, ничем.
Идея, что власть ВУСО держится на иностранных штыках, бродила в массах и раньше, а после неудачного переворота Чаплина и возвращения министров под давлением союзников только окрепла. ВУСО из кожи вон лезло, пытаясь собрать хоть какие-то сведения «об успехах русского оружия», хоть все и знали, что их до сих пор нет.
На очередном расширенном заседании с участием военных Максим решился актуализировать проблему:
— Товарищ Чайковский, разрешите обратиться к товарищу начальнику военного управления?
Седобородый старик нахмурился — подобная инициатива со стороны комиссара была не вполне уместна; однако конфликтов глава правительства не любил и одергивать подчиненных не привык, потому ответил:
— Разумеется, Максим Сергеевич!
— Благодарю, товарищ председатель! — ответил Максим и тут же переключился на седоусого генерала: — С чем именно вы связываете отсутствие успехов на фронте? Чего недостаёт нашим войскам для побед? Как видите это вы, товарищ Самарин?
Генерал пожевал губами, подбирая слова. Очевидно, конкретные вопросы были ему привычнее.
— Я мог бы долго говорить о проблемах со снабжением, вооружение и обмундированием, пожаловаться на скверные погодные условия и бедное питание личного состава, — сказал он наконец. — Однако все это обыкновенные тяготы и лишения военного времени. Они могли бы быть преодолены, если бы у наших солдат был на высоте воинский дух… ясное и четкое понимание сути и смысла борьбы и своей роли в ней… Не знаю, как сформулировать это короче.
— Мотивация, — брякнул Максим.
— Как вы сказали? — заинтересовался Чайковский. — Не встречал такого термина. Что-то из новейших трудов по социологии?
— Встретил в одном немецком журнале, — привычно выкрутился Максим. — Мотивация — это совокупность мотивов, побуждающих человека к действию. Именно то, чего недостает нашим солдатам.
— Но это же какое-то недоразумение! — Чайковский вскинул мохнатые седые брови — Разве может русский солдат быть недостаточно… как это сказать… мотивирован в борьбе за свою родную землю? Я знал, что русский солдат не рад подчиняться приказам французского генерал-губернатора, потому и добивался его отстранения. Но теперь, когда во главе военного ведомства стоят русские люди!
— Не вижу смысла скрывать от вас, господа, — Самарин подчеркнул интонацией старорежимное обращение, — что корни разлада — в офицерской среде. Офицеры слабо разбираются в политике и с трудом отличают одну партию от другой — скажем, эсеров от эсдеков. Тем более с учётом революционного прошлого уважаемых членов правительства… а если называть вещи их именами — террористического прошлого.
— На что это вы намекаете? — подал голос Лихач.
Максим поджал губы. Общество Лихача было неприятно. Хотя, возможно, если бы не его глупые прокламации, город не оказался бы взбудоражен — и тогда англичане могли решить, что горожане не переломятся пожить при военной диктатуре, потому необходимости в ВУСО нет. Так что свою роль Лихач сыграл, но до чего же теперь тошно смотреть, как этот пижон строит из себя спасителя революции… Скорее бы уже он отправился в Уфу; его назначение представителем Северной области при Директории как раз было подписано. Вроде и не ссылка, но, как говорится, с глаз долой.
Хотя открыто они не конфликтовали, из вездесущих сплетен Максим знал, что эта неприязнь вполне взаимна. Лихач не мог смириться с тем, что слава спасителя демократии в Северной области досталась не ему, а какому-то комиссару — в революции без году неделя, а туда же, стал более известен, чем бывалый борец с самодержавием…
— Я ни на что не намекаю, — Самарин выдержал взгляд Лихача. — Я говорю прямо. Ваше, лично ваше террористическое прошлое, товарищ Лихач, плохо сочетается в офицерском мировоззрении со стремлением спасти Родину.
— Потому что мы спасаем и Родину, и Революцию! — мгновенно отозвался Лихач.
— Ну конечно же! — Самарин, кажется, уже не пытался скрыть сарказм в голосе. — Однако, видите ли, офицерам непросто смириться с тем, что теперь они служат правительству, члены которого бросали бомбы в членов правительства, которому эти офицеры служили ранее. Для некоторых «непросто» означает и вовсе «невозможно».
— Но вы-то, ведь вы вполне прогрессивный генерал! — вскинулся Чайковский. — Неужели вы не можете донести до остальных важность момента?
— Важность момента, прогрессивность… — усмехнулся Самарин. — Многие офицеры не могут простить мне уже того, что в прошлом году я не поддержал мятеж Корнилова и выступил на защиту законного правительства и его главы Керенского. И вот теперь я пытаюсь защитить ваше правительство, тоже, безусловно, чрезвычайно законное…
— Отчего вы это делаете? — Максим снова нарушил регламент, подав голос без разрешения председателя, но никто не обратил внимания. — Отчего идете против ценностей своей среды?
— Видите ли, я свою среду знаю, — серьезно на этот раз ответил Самарин. — Генерала Корнилова глубоко уважаю как военачальника и человека. Однако если бы он дорвался до диктаторской власти, то залил бы страну кровью так, как большевикам и не снилось. Хуже того, тщась в меру своего разумения сохранить Россию, развалил бы ее и уничтожил. Офицеры представления не имеют об обществе, его проблемах и чаяниях. Осознавая это все, я и принял военное командование областью. Однако едва на эту роль найдется более достойная кандидатура, я покину ряды русской армии и поступлю рядовым во Французский иностранный легион. Других амбиций у меня не осталось.
Повисла пауза. Все ошарашенно воззрились на седоусого генерала. По всему выходило, что при таких вводных успехов на фронте можно было не ожидать вообще.
— Хоть варягов приглашай… — проворчал Максим, но в тишине его услышали все.
— Действительно, варягов! — неожиданно согласился Чайковский. — При всем уважении к вашим заслугам, товарищ Самарин, раз вы признаете, что не справляетесь с ситуацией… Отчего бы нам не пригласить генерала, способного вести войска в бой? Авторитетного в своей среде, но в то же время политически грамотного? Кого бы вы предложили, товарищ Самарин?
Тот, похоже, был готов к такому повороту беседы — да что там, прямо к этому подводил.
— Я предложил бы позвать генерал-лейтенанта Миллера. Он хоть и водил знакомство с покойным императором, однако идеи революции поддерживает. В отличие от многих, присяги Временному правительству не стыдится. Если бы он хотел заниматься контрреволюционной деятельностью, у него хватило бы мужества не принимать присяги. В войсках его уважают. Последнее его назначение было в Италию, он представлял там Ставку. Также могу уверенно рекомендовать генерал-лейтенанта Марушевского. Его Особая бригада даже в семнадцатом году показала блестящую выдержку в бою. Марушевский стал последним начальником Генерального штаба. Большевики арестовали его, и он, насколько мне удалось разузнать, бежал в Финляндию.
— Полагаю, следует обратиться к союзным послам, чтобы они помогли найти этих людей, — раздумчиво произнес Чайковский. — Разумеется, при условии, что они согласятся вернуться…
— Уверен, если они живы и в добром здравии, то сочтут своим долгом продолжить служение России даже в такой непростой обстановке, как у нас тут. Однако пока нам еще удастся их разыскать, да и путь неблизкий… В любом случае необходимо добиться сколь-нибудь значимых военных успехов в самом скором времени. Иначе кто бы к нам ни прибыл, командовать ему будет уже нечем.
— Но что мы можем сделать прямо сейчас?.. — произнёс Чайковский, не обращаясь ни к кому конкретно. — Какие будут соображения, товарищи?
Максим прекрасно знал этот тон ещё по той жизни: начальство не понимает, что именно следует делать, и многозначительно переглядывается между собой. Никто не торопится проявлять инициативу, чтобы потом не понести за неё ответственности. Да, то самое «совещание по поводу эффективности работы лошади», только вот в условиях войны… Сам Максим тоже на рожон лезть не торопился и наблюдал, как товарищи министры, путаясь в топонимах и военных терминах, обсуждают направления наступлений, оценивают силы и рисуют перспективы. В очередной раз он убедился, что в военном деле члены этого правительства военного времени смыслят не больше него самого. Да, несогласованность армии и гражданских властей в такой ситуации губительна.
— Товарищи министры, разрешите внести предложение? — не выдержал наконец Самарин.
Все с облегчением прекратили переговариваться и впились глазами в генерала.
— Полагаю, полезнее всего было бы полностью восстановить контроль над тыловыми уездами губернии. В конце концов, Северная область всё ещё находится в изоляции от территории Учредительного собрания; странно ожидать успеха в наступлении от войск, которые находятся в окружении и не могут соединиться с основными силами страны.
Министры переглянулись и согласно закивали. Конечно, заседавший в Уфе Комитет Членов Учредительного собрания — чаще его назвали Директорией — был для них высшим авторитетом. Сам Чайковский тоже собирался ехать в Уфу, пока Чаплин не уговорил его взять под крыло Архангельск.
— Следует в первую очередь занять восточные уезды губернии, — продолжил Самарин. — Это позволит в будущем осуществлять сообщение с верховным правительством в глубоком тылу, вдали от фронта.