Старик остро смотрит мне в глаза. Мощный дед! Силы в нем внутренней не меряно. Тяжело мне этот взгляд выдержать. Пожалуй, посильней Юнгонжа давит. Но справился.
— Пойдем, — не дожидаясь моего согласия, он скрывается за еле заметной за колонной низенькой дверцей. Пришлось шагать следом. Не зря ведь я сюда пришел. Может пойму зачем.
Батюшка завел меня в небольшой уютный кабинет-келью. С красного угла на меня сурово взирают святые. Под испытующим взглядом попа пришлось перекреститься. На что последовал одобрительный кивок. Старик, кряхтя, уселся за стол, заваленный какими-то бумагами. Быстренько собрал их в стопочку и убрал в выдвижной ящик.
— Садись, — он мотнул бородой на стул напротив и с силой шарахнул кулаком по стене позади себя. — Олимпиада! Чаю нам принеси! И баранки! – неожиданно гаркнул попик. Вот это голос! Таким бойцов в атаку поднимать! Никак с тщедушным тельцем не сочетается. А таким тихим, благообразным казался.
Через полчаса пожилая дородная тетка притащила нам самовар, баранки и вазочку смородинового варенья. И так же молча исчезла. Все это время мы промолчали. Я разглядывал кабинет-келью, а батюшка думал о чем-то своем, глядя то на меня, то в стену, с большой картой Томской губернии. Старик так же молча разлил чай по фарфоровым красивым чашечкам. Одну из них пододвинул мне, из второй швыркнул сам. А красивый фарфор, явно китайский, с богатой росписью. Рассмотрел чашку и тоже хлебнул вкуснейшего чая с добавлением смородинового листа и душицы. Мммм! Как давно я не пил нормальный чай! С прошлой жизни! Аж глаза сами закатились от удовольствия.
— Ну, а теперь рассказывай! — прервал мою негу поп.
— Что рассказать?
— Кто ты? Откуда? Как грамотный, образованный, обученный манерам молодой человек у тюйкулов в шаманах оказался? Все рассказывай!
Приплыли! И что ему рассказать? К такому разговору я готов совершенно не был! А ведь ему не соврешь, почует! Да и ни к чему врать-то. Можно просто не все рассказать. Вот и начну, пожалуй, как в тайге очнулся да с Эрохотом встретился. А вот про прошлое, Фирса и реальный мой возраст знать ему ни к чему. Все равно не поверит.
Хорошо посидели с батюшкой. Душевно. Умеет слушать. И расположить к себе умеет. Да и мне легче стало, после того как выговорился. Будто камень с души упал.
— Не все ты мне поведал, сын мой, — покачал седой головой отец Федор, — Но то твое право, не на исповеди, чай. Хотя надо бы тебе исповедаться, но рано еще. Не готов ты, — смотри-ка, и батюшка словами Великого Мамонта заговорил. Там не готов, здесь не готов, будто дитя не разумное. А может и правы они? Кто я в этом мире, как ни дитя? Грамоту не знаю, быт, обычаи, людей… Ничего не знаю. Так что правы они. Как есть несмышленыш.
— Настанет время, расскажешь о себе правду, — продолжил старик, — А пока не чувствую я в тебе зла. Только на разбойников, родных твоих лютой смерти придавших. Мстить собрался?
Пожимаю плечами. Ну а что, он ждет, что я скажу, да, мол, собрался двух негодяев убить?
— Твое право. Удивлен? — поп смотрит на меня, нахмурив брови. Молча киваю. Удивлен! Конечно, удивлен! — Отговорить тебя не смогу. Ведаю то. Одно скажу. Губит душу месть, разъедает, — он качает головой, — Но и понимаю тебя. Не должны такие лиходеи кровавые, детей и женщин убивающие по земле ходить, — он крестится на иконы и снова смотрит на меня, — Об одном прошу, не очерствей сердцем на этом пути. Чтобы таким же не стать. Молиться буду за тебя.
— Не стану, батюшка, — смотрю ему в глаза, — Постараюсь не стать, – и, повинуясь спонтанному позыву, предлагаю, — Примите на храм от меня, отче?
— Отчего не принять, коль от души, — пожимает плечами старик.
Быстро разматываю тесемки мешка и ныряю рукой внутрь, зачерпнув пригоршню ювелирки, захваченной из подземелья. Высыпаю на стол перед священником. Пара цепочек, какое-то колье, пара колец и мужской перстень со слегка затертым вроде даже знакомым гербом, зацепившийся за цепочку. В самый неподходящий момент он падает на пол, едва не укатившись под стол. Успеваю задержать его ногой и, подняв, кладу на кучку золота. Батюшка осторожно берет в руки перстень и разглядывает его, поднеся к свечам.
— Откуда⁈ — голос его становится требовательным и суровым. Понимаю, о чем подумал.
— Нет на них крови, святой отец. Криминала тоже нет. Считайте, наследство то мое.
Он долго пристально смотрит мне в глаза. Не отвожу взгляда, открыто глядя на него. Тут совесть моя чиста, побрякушки действительно наследство, оставшееся мне от старого герцога и обитателей научного центра. Наконец батюшка кивает.
— Ты хоть цену им знаешь?
Да откуда⁈ Я цену газеты местной только сегодня узнал. А в этой ерунде так и вовсе никогда не разбирался. Это бывшая моя глазами алчными горела на все блестящее, а я равнодушен всегда был.
— Не дороже денег, — легкомысленно машу рукой. Ну не понимаю я пиетета перед золотом и драгоценными камнями. В той жизни не понимал, и сейчас ничего не изменилось. Да и что мне делать с таким количествам золота? Нагреб-то я его щедро. А батюшка к делу пристроит. Понравился он мне.
— Удивил ты меня, Дмитрий. Ох и не прост ты, — покачал головой отец Федор, — Ладно, ступай. Устал я, да и подумать надо, — и тоном, не подразумевающим ослушания, приказал, — Вечер уже. Сегодня при храме переночуешь. Олимпиада покажет где. Завтра пойдешь хорунжего своего искать. Служке прикажу, до путейцев проводит тебя.
Сердце тревожно забилось. А вдруг не поверил мне батюшка и служка сейчас до полицейского участка бежит. А меня просто задержать пытаются до их прибытия. Может зря я так раскрылся? С чего нашло-то? Поговорил со мной по душам первый встречный, и я раскис! Но назад уже не отыграешь. Да и бежать, только подозрения лишние наводить. Ладно, будь, что будет! В крайнем случае, своими способностями воспользуюсь и уйду обратно в тайгу. Тюйкулы не выдадут.
Но тяжелые мысли не уходили, крутясь в голове. Пока шел за переваливающейся на больных ногах Олимпиадой. Пожалел бабку, не удержался, подправил чуть-чуть ей здоровье. Не сильно, чтобы не поняла, что я тут виноват. Просто боль снял да энергию свою прогнал по венам. Она даже вздохнула после этого с облегчением, перекрестившись. Никуда не делись эти мысли, и когда Олимпиада пристроила меня в небольшом домике при храме на железную койку, застеленную соломенным матрасом и чистейшим постельным бельем. Так и лежал я, лупая глазами в темноте в беленную мелом стену и ожидая явления местных полицейских или жандармов. Но сон все-таки оказался сильней тревог и переживаний.
Отец Федор, в миру Василий Иванович Бирюков старого дворянского рода Бирюковых жалованных гербом еще при Софьи Алексеевне, тяжело поднялся с жесткого неудобного стула и потянулся, разминая затекшую больную спину. Старость брала свое. Еще два года и разменяет седьмой десяток. Если разменяет. Здоровье в последнее время становилось все хуже и хуже. Да и старая рана все чаще давала о себе знать. Смерти он не страшился. Просто пока ему было рано. Столько дел, столько забот и хлопот навалилось в последнее время.
Жизнь его прошла насыщенно и интересно. Юным корнетом участвовал в Крымской войне, был ранен, к воинской службе после этого оказался не пригоден. Разочарованный крушением всех мечтаний и надежд, связанных с военной карьерой, Василий поступает в Тобольскую духовную семинарию. Где и знакомится с нынешним епископом Томским Макарием, тогда еще вечно голодным, но пылающим фанатичной верой семинаристом Мишкой. Так и пошли они по жизни вместе, неся свет православия сибирским народам и искореняя раскольничью ересь.
Макарий долго жил среди алтайцев, изучая язык и обычаи этого народа и неся им свет Православия, а Федор с той же целью ушел в тайгу к остякам-самоедам. Они так решили, посчитав правильным разделиться. Тяжело было поначалу непривычному к дикой лесной жизни изнеженному дворянину, но вера и присущее всем Бирюковым упрямство дали силы не свернуть с выбранного пути. А сколько тяжелых словесных, да и не только словесных битв было у него с самоедскими дикими необузданными совершенно безумными шаманами. Он боролся с ними за каждую грешную наивную остяцкую душу.
Каково же было его удивление, когда одного из этих богомерзких шаманов он увидел у себя в храме, неуверенно крестящимся на святые лики. Еще больше протоирей удивился, поняв, что перед ним не высохший от дурманящих настоев дикарь-самоед, а молодой парень вполне европейского вида, говорящий по-русски хоть и с акцентом, но правильно и образно, что предполагало какое-никакое образование. Потому и заинтересовался он молодым человеком. Пригласил к себе для разговора. И ни капли не пожалел.
Страшную, трагичную и кровавую историю поведал ему Дмитрий. Часть этой истории отец Федор уже слышал от своих прихожан — казаков.Правда, протоиерей чувствовал, что парень чего-то не договаривает. Но то было его право. Он пришел не на исповедь. Вообще, в том, что такой далекий от Бога человек, как Дмитрий, первым делом оказавшись в местах цивилизованных, пришел в храм, отец Федор увидел проведение Господне и испытание. Бог поручал ему этого молодого человека испытавшего столько боли и горя в столь юном возрасте, ведь на вид ему не больше, а то и меньше двадцати пяти. Если бы не тусклый взгляд старика, иногда вспыхивающий лютой ненавистью и жутким, словно бездна преисподней безумием. Протоирей перекрестился и покачал головой. И при всем при этом в парне не чувствовалось зло. Скорее беспросветное отчаянье. А еще это золото! Неужели прощальный дар, в надежде смягчить Божий гнев за грех самоубийства⁈ Нет, он такого не допустит! Потому и отправил Дмитрия ночевать в гостевой домик при храме и велел прислужникам приглядывать за ним.
А драгоценностей, что молодой человек небрежным жестом, будто какой-то мусор вывалил на стол, хватит на строительство еще одного храма. Только вот не продать их в губернии, это в столицу надо или в Москву. Надо с Его Преосвященством Макарием посоветоваться. А значит надо ехать в Томск. Сильно богатый дар преподнесен храму, чтобы обычный протоиерей им распоряжался. Да еще и не простой. Наследство значит. Врет? Нет, не врет! Или Дмитрий очень искусный лжец. Отец Федор очень тонко научился чувствовать любую фальшь. Слишком долгую и насыщенную жизнь он прожил. Но если наследство… Священник подошел к столу и взял в руки перстень, которому Дмитрий не дал укатиться под стол. Остановив ногой, как медную копейку. Подойдя к свечам, он еще раз вгляделся в герб на печатке. Будь он простым священником, наверное, это прошло бы мимо его внимания. Но он из старого дворянского рода и образование получил соответствующее.