— Спасибо, Володя. Всем вам спасибо. Тебе, Ивану Степановичу, Уварову, казакам, — я был действительно по-настоящему растроган. А мужики сильны! Околоток решили штурмом брать. И не сомневаюсь, взяли бы. А ведь это бунт! Из-за человека, которого знают пару дней!
— Брось, — Осипов нахмурился, почувствовав мое настроение, — Казаки своих не бросают.
Свой. Вот же! И как после этого в мещане переписываться? Неужели служить придется? А с другой стороны, почему нет? Чем мне тут заниматься? В университет идти опять? Так в Томске, вроде, только медицинский факультет. Вариант, конечно. Только какой с меня медик? Или ехать в Центральную Россию. Ага, ждут меня там! В виски бились мысли, пытаясь прорваться через завалы памяти: «Медик… Служить… Война…» Что-то брезжит вдалеке очень важное. Еще ночью в голову пришло, когда про голод, а потом тиф и сифилис вспомнил.
Точно! Пенициллин! Я остановился, как вкопанный. В каком году там его придумали? Не помню. Но вроде как в начале ХХ века. А впереди русско-японская. Надо делать! А как? К Фирсу надо! А тут эта поездка! Как же некстати! Я даже замычал от разочарования.
Не собирался же заниматься всяким прогрессорством! Но, черт побери, я-то ладно. А Володя, сотник Уваров, задиристый Семка, да и Ефтин, если разобраться, рупь за сто под каким-нибудь Мукденом оказаться могут, как два пальца! И кого-то из них эта плесень спасти может. Да и просто много жизней сберечь, если разобраться. Только вот, опять же таки, а есть, вообще, возможность производить пенициллин в промышленных масштабах в России? Я вроде слышал, там что-то на среднеазиатских дынях надо выращивать. Или нет? Не врач я! Не химик! Даже не фармацевт! Я строитель! Ну и убить могу, если граф во мне просыпается. Значит надо или в университет поступать или искать химика или фармацевта. Знать бы еще, кого! А дыни из Бухары через казаков завозить? Твою ж мать! И что мне со всем этим делать? Наверное, пока не буду голову ломать. Сначала надо у Фирса запросить, есть ли у него, в принципе, что-то о производстве антибиотиков? Вот зачем я его обнулял⁈ Псих, блин!
— Дима, все в порядке? Ты чего встал? — очнувшись от мыслей, вижу, как Володя обеспокоенно заглядывает мне в лицо.
— А? — быстро прихожу в себя, — Да. В порядке. Так. Нахлынуло. Не обращай внимания.
— Пойдем, — Володя тянет меня за рукав, — Иван Степанович ждет.
— Ты знаешь, — извиняюще смотрю на парня, — Иди один, скажи Ивану Степановичу, что я позже подойду. Переоденусь только. А сейчас, извини, мне в храм надо, — киваю на возвышающуюся над нами колокольню.
— Понимаю, — улыбается Осипов, — Конечно, надо! Как я сразу не подумал! Так давай я с тобой.
— Не надо. Хочу сам.
Хорунжий понимающе кивает:
— До̒бре. Ну, мы ждем, – и без лишних разговоров и дурацких обид, придерживая шашку рукой, быстрым шагом уходит к казачьим казармам. А я, пройдя через забитую телегами соборную площадь, захожу в пахнущую ладаном духоту.
[i] Закон суров, но это закон (латынь)
Глава 14
В храме пусто. Только какая-то женщина в черном платке молится перед иконой, часто-часто крестясь. Как мне батюшку-то найти? И вернулся ли он из Томска? Если нет — из рук вон плохо! Нужен он мне очень. За колоннами мелькнула знакомая фигура. Спешу туда:
– Матушка Олимпиада!
— Тссс, — шипит на меня тетка, — Чё орешь в Божьем доме, злыдень? — она размашисто креститься.
— Простите, боялся, что уйдете. А мне отец Федор очень нужен. Он вернулся из Томска?
— Вернулся. Отдыхает. Завтра приходи, — бурчит тетка и разворачивается, чтобы уйти.
– Матушка Олимпиада!
— Какая я тебе матушка⁈ — выговаривает она мне сердито, но без злости, – Что еще?
— Мне очень нужно с отцом Федором поговорить. Скажите ему, что Дмитрий пришел.
— Какой ты настырный, — ворчит тетка, — Жди!
Она скрывается за какой-то дверцей, а я остаюсь один. Еще раз оглядываю храм. Красиво, благолепно, но не трогает. Видимо советское безбожное воспитание из меня не искоренить. Я даже в духов, которых сам видел, не верю. Считаю их галлюцинациями. Игрой своего больного разума. Наконец появилась Олимпиада.
— Пойдем, — неприветливо бросает она, — Ждет Его Высокопреподобие. Ходют тут всякие. Отдохнуть человеку не дают, — весь путь до кабинета батюшки она пыталась меня пристыдить. Не получилось у нее. Я сюда не для праздного разговора пришел.
— Здравствуйте, Ваше Высокопреподобие, — перекрестившись на иконы, уважительно кланяюсь старику.
— Здравствуй, Митрий. Как прежде отцом Федором величай. Садись, — он машет рукой на место перед столом. Сам развалился на своем рабочем месте, откинувшись на жесткую спинку неудобного деревянного стула. Почему неудобного? Так сам на таком же сижу. — Что случилось? Полицейские? Так служба у них такая, — старик сквозь силу улыбается, но взгляд, не смотря на улыбку, острый, изучающий, ловящий каждое мое движение. А выглядит отец Федор не важно. Устало. Да и бледный, как мел. Взглядом псиона пробегаюсь по нему. Да, помотало батюшку. Суставы больные, в почках камни, сердце. Судя по тому, как пульсирует кровь еще и давление высокое. А это? А это, похоже, старая рана от пули. Повезло. Чуть-чуть правей — и позвоночник в хлам. А боли у него, должны быть, сильнейшие! Но виду не показывает, терпит. Подлечить бы его, да как воспримет? Вдруг за волошбу посчитает, подумает, что шаманские штучки какие к нему применяю, а это, вроде, грех большой. Ладно, потом спрошу. Пока о деле.
— С полицией нормально все. Разобрались. Да и не пришел бы я к Вам по такому поводу.
— Тогда с чем пожаловал?
Я делаю глубокий вдох и как в омут головой:
— Голод! Тиф! Холера! Осенью начнется. Про неурожай знаете?
И словно не было передо мной только что совершенно разбитого страдающего от кучи болячек человека. Стальная пружина, не человек! Отец Федор перекрестился твердой рукой и вперил в меня тяжелый взгляд, навалившись локтями на разделявшую нас столешницу:
— Говори! Все говори! Откуда знаешь⁈ Почему ко мне пришел⁈
А может старик! Даже на меня жути нагнал! Знаете, тусклый свет из небольшого оконца, лихорадочно горящие глаза на бледном лице, спертый воздух. Вспомнились пересмотренные когда-то исторические фильмы о застенках Скуратова и Ромодановского. Да, нет! Чушь! Не то сейчас время.
— Откуда знаю, не скажу. Считайте, видения были. Дело Ваше верить им или нет, — ну не говорить же, что вспомнил я об этом, когда разговорился ночью в камере с Кузьмой. Мужичок посетовал, что прошлый год неурожайный был, а этот и того хуже будет. Ну, а о голоде 1891−92, наверное, все слышали в мое время. Я- так точно. А что мне еще делать было в больнице, когда еще при уме был. Смотрел ролики по ютубу, да читал кое-что. Все обо всем. Только вот в памяти не все отложилось, что-то забылось, что-то не заинтересовало. А тут, как озарение.
— Говори. Про неурожай знаю. Про мор говори.
— Да нечего сказать больше, — пожимаю я плечами, — А что мор? Голод начнется, люди пойдут пропитание искать. И потащат за собой тиф с холерой. А к Вам пришел, потому что Вы с купцами связаны, влияние имеете, сам от Жернакова слышал. Да и возможностей у церкви больше. Закупите на то золото, что Вам оставил зерно, отправьте на Урал, в Поволжье, там само худо будет. Надо денег- еще дам. Рублей нет, а украшения всякие еще есть. Отдам, не жалко.
— Почему у служки деньги не взял⁈ — этого вопроса я не ожидал.
— Не люблю должным быть.
— Гордый. Гордыня — грех! Молитвы знаешь?
— Откуда? — развожу руками.
— Выучишь! — командует отец Федор, — Отче наш и Символ веры знать обязан! В православной стране живешь, сам в православии крещенный, коль не врешь! — смотрит на меня вопросительно.
— А зачем мне? — пожимаю плечами.
— Да, — соглашается старик, — Тебе незачем, — он лезет в стол и вытаскивает несколько купюр, — На! Здесь пятьсот. Не в долг. Считай, украшения выкупил твои.
— Не правильно это, — пытаюсь отказаться, хотя деньги на дорогу не помешают.
— То мне решать, — он строго смотрит мне в глаза, и я решаю не спорить, — С купцами переговорю, пусть мошной потрясут. Да и крестьяне наши в стороне не останутся. Есть у них запасы. Точно знаю что есть. Макарию сообщу, пусть с губернатором обсудят вспомоществования от нашей губернии. Поторопиться надо, пока навигация не остановилась. Золото- то, как посчитаешь нужным. Отказываться не буду. На богоугодное дело пойдет.
— Золото утром принесу. А за деньги спасибо. В долг беру. Отдам потом. Сказал бы точно когда, но уезжаю. Не знаю, в какой срок вернусь.
Батюшка осуждающе покачал головой. Вот же гордец упрямый! Но больше эту тему не поднимал:
— Еще что-то хотел?
— Да все вроде, из-за видения и заходил. Просто кроме Вас и не знал к кому обратиться. Кто бы мне поверил?
– А я, значит, поверю? — усмехается он, – Правильно, обратился. Хороший ты человек, Митрий. А вот Бога нет в тебе. Не спорь! Вижу я! Молиться за тебя буду! Все иди. Устал я. А ты мне задачу поставил едва по силам. Стар я уже. Умру скоро.
— Отец Федор, — смотрю на этого сильного, чистого душой человека, — Давайте помогу. Подлечу.
— Ты что⁈ Волошбой своей премерзостнейшей в храме божьем заняться решил⁈ — сверкает он на меня глазами. Не, ну, правда, силен дядька! Прям, чувствую, как давит. Есть в нем энергетика! Точно есть! Мощным псионом, наверное, мог бы стать, если бы кто вовремя выявил способности, да за обучение взялся.
— Вы же в Томск на пароходе плавали? — сбиваю его с толку своим вопросом.
— Это тут причем?
— Так тоже, пади, волошба богомерзкая. Дым идет, огонь горит, корабль сам плывет, без парусов и ветра.
— То сила пара, явление природное.
— У меня тоже сила от природы. Нет в ней ничего сверхъестественного. Просто неизученная еще. И в Вас эта сила есть.
— Откуда тебе, ученику шаманскому то знать, — креститься он.
— А меня этому и не шаман учил. Сам знал. Откуда не знаю. Очнулся в тайге таким.