слепительное Божественное сияние. Это со слов впечатлительной женщины. С последним: «Аминь», — я падаю. А еще утром еле-еле таскающий ноги батюшка, вскакивает, как молодой и подхватывает мою почти двухметровую тушку весом под центнер. При этом совершенно прекрасно себя чувствует. Тут и тетка подоспела на помощь. Вот и воспылали они от таких спецэффектов небывалым религиозным пылом.
Уложили меня на тот же диван, где я продрых почти сутки, а проснулся уже прославившимся на всю Колывань. Отец Федор с Олимпиадой не могли же умолчать о чудесном исцелении. А на меня теперь даже брат смотрит, как на икону животворящую. Да и ладно, пусть себе, смотрят, как хотят, но мне же Аксинья доступ к телу перекрыла. Потому как грешна и недостойна! И в обратном ее не убедить, уперлась баба, хоть режь! Теперь веду образ жизни полный святости и аскетизма. Пытался поговорить на эту тему с протоиереем, но получил в ответ лекцию, что Бог осенил меня своим светом, а это большая честь и ответственность. Ну и вишенкой на торте приглашения в Томск к губернатору Тобизену и епископу Томскому и Семипалатинскому Макарию. С губером встреча обещает быть полезной. Мне землю выкупать надо под завод, а то господин Костромин, судя по всему, забыл про меня, а обещал, передать просьбу по инстанции. Но у нас обещанного три года ждут, а тут даже полгода не прошло. А вот с Макарием-то мне, о чем говорить? Хотя, как это о чем⁈ О лекарствах и «Дарах Сибири»! Мне на них церковное благословение еще как нужно. С отцом Федором я так и не успел дела обсудить. А потом не до того стало.
С обустройством в Томске проблем не возникло. Сразу по прибытию, нас разместили в гостевых комнатах Архиерейского дома на Почтамтской улице. Отец Федор тут же ускакал к Макарию, ну а мы с Ваньшей ополоснулись во, вполне себе соответствующей стандартам даже XXI века, ванной с горячей водой и завалились отдыхать. Брательник до сих пор ходит пришибленный от неожиданных перемен, свалившихся на нашу голову. Мне не совсем понятно его чинопочитание, возведенное в абсолют, но я дитя совсем другого мира. Для меня что губернатор, что епископ просто чиновники, может быть по местным меркам и очень высокого полета, но явно не повод трепетать в экстазе, как делает Иван. Даже не ожидал от него такого. Или брата просто масштаб поразил?
— Ваньш, да успокойся уже, захотим, и у нас такая будет, – я попытался отвлечь парня от разглядывания вычурной, украшенной резьбой, позолотой и блестящей от толстого слоя лака мебели.
— Не скажи, — он покачал головой, – Нам такое не по карману. Такой даже у Павла Порфирьевича нет.
Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос.
— Ну, ты сравнил, хоромы сельского коммерсанта и архиепископский дом. А это, — под удивленным взглядом Ваньки пренебрежительно машу рукой на убранство выделенных нам апартаментов, — Noblesse oblige, то есть положение обязывает. Чтобы подчеркнуть достаток и величие церкви, — при упоминании церкви, Ванька тут же начинает креститься. Приходится и мне. Эта привычка крестить пузо по поводу и без порой жутко раздражает! Брательник наконец угомоняется и разваливается в обитом алым бархатом кресле, почему-то стойко ассоциирующемся у меня с театром. Вид у него при этом до того гордо-придурковатый, что не могу удержать смешок.
— Каво ржёшь? – подозрительно смотрит он на меня, не зная то ли обидеться, то ли присоединиться к веселью.
— Да так, — анекдот вспомнил.
— Рассказывай, — ну вот, придется выкручиваться, и что ему рассказать-то. Я по анекдотам не очень. Придется Ржевского немного переделать, думаю, Ваньше, как армейцу зайдет.
– Спрашивают как-то казака в высоком аристократическом обществе: «Господин есаул, а вы любите свою лошадь?», «Только в тяжёлом и продолжительном походе».
Ванька лупает на меня глазами, не понимая, когда смеяться, и тут до него потихоньку начинает доходить пошлая двусмысленность. Он хмуриться:
— Тьфу, дурак! — Иван осуждающе качает головой, но все же не выдержав, сначала хрюкает, а потом начинает дико хохотать. Так хохочущими нас и застал пожилой церковный чин в черной рясе и круглой монашеской шапочке. Окинув нас удивленным взглядом, приятным тихим голосом он спроси:
— Кто из вас господин Уколов?
— Я, — пришлось вставать с такого удобного дивана.
— Вас зовет Преосвященейший Владыка Макарий.
— Позвольте привести себя в порядок? Не ждал такого быстрого вызова.
— Поторопитесь, я жду Вас в коридоре.
— Да заходите, — пытаюсь пригласить мужчину к нам в номер, но тот решительно отказывается.
– Откажусь. Поторопитесь, господин Уколов. Владыка очень занятой человек.
Ну а мне собраться только подпоясаться, в буквальном смысле. Быстро мотаю портянки, ноги в новенькие мягкие кавказские сапоги, перетягиваю ремнем даренную названным отцом казачью гимнастерку без погон- и я готов. Пройдя по застеленным ковровыми дорожками коридорам, поднялись на этаж выше и оказались перед массивной лакированной дверью. Мой сопровождающий чуть слышно стучится сухоньким кулачком и, робко приоткрыв щелку, не заходя докладывает:
— Ваше Преосвященство, я господина Уколова привел.
Я не слышу, что ему ответили, но мужчина, отпрянув от двери, открывает ее шире и приглашающе машет мне рукой.
Большой, вдоль одной стены заставленный стеллажами с книгами кабинет. Мощный стол, над ним иконы. Привычно осеняю себя крестом. Правей икон ростовой портрет Александра III. Большие, от потолка до пола, окна завешаны красивыми белыми с золотом портьерами, тут же в ряд стоят стулья для посетителей. Помещение просто олицетворяет собой богатство и величие. Ну, и где епископ? В кабинете совершенно пусто. Но кто-то же ответил моему проводнику. Тут за книжными стеллажами отворяется небольшая дверца, замаскированная под дубовые декоративные панели, украшающие нижнюю треть стен, и оттуда выглядывает отец Федор:
— Проходи, Митрий, — он кивает головой в комнату, откуда появился, — Мы сегодня по- простому.
Небольшая комнатушка обставлена довольно аскетично, зато вся увешана иконами. Тусклый свет пробивается через маленькое, под самым потолком, глухое оконце. Потому в помещении душно и тяжело пахнет горящими свечами. Узенькая софа с гнутыми под звериные лапы ножками и жесткой деревянной спинкой застелена обычным серым шерстяным одеялом. Вместо подушечки валик. Круглый чайный столик у стены, с двумя невысокими креслами по бокам. Третье, не вписывающееся в гарнитур, поставлено видимо специально для меня. Вот и все убранство.
На одном из кресел, сидит мужчина лет 55−60-ти, пристально вглядываясь в меня из-под сурово сдвинутых косматых бровей умными, с толикой юношеского любопытства глазами. Высокий лоб с залысиной. Бороду лопатой, достигающую длинной середину груди, густо усыпала седина. Простую черную рясу украшает массивный золотой крест.
Пустые чайные чашки, ополовиненная вазочка с малиновым вареньем и крошки от баранок, стоящих тут же на столе, говорят о том, что старики сидят уже долго. Через еще одну, незамеченную мной дверцу, больше похожую на лаз, низко согнувшись занырнул мальчонка с парящим самоваром. Ловко водрузив его на столик, служка тут же исчез.
— Здравствуй, Дмитрий. Налей нам чайку и присаживайся, — движением руки Макарий показывает мне на кресло по центру. Отец Федор уже уселся на свое место и поглядывает на меня с легкой, едва различимой улыбкой. Пока я колдовал с чашечками, деды молча наблюдали за мной. Потом еще минут пятнадцать так же молча швыркали кипяток. Ну, и я не отставал. Хороший чаек у епископа, душистый, с травами таежными.
А потом начался допрос. Куда там Костромину с Зубрицким! Полицейские по сравнению с этими матерыми дедами, что щенки перед волкодавами. Кто я такой, откуда взялся, что помню о себе, о прошлом, а не о себе, а может каких людей вспомнил или события? Где научился фехтовать, убивать, лечить? Лекарства? От холеры и тифа? Отлично! Обдумаем! Покажешь потом и расскажешь подробней. А драгоценности откуда? Много их? Продать? Не надо продавать — церковь выкупит. Завод? Дары Сибири? А церкви какой интерес? Тоже решим. Монахи помогут. Мед, воск, травы. А вот самоедин только крещеных на производство, иначе не будет тебе благословения. А, кстати, почему ты – православный, стал учеником шамана? А может от веры отступился? Нет? Не верил особо? Почему? А как относишься к Государю Императору? А к монархии? Русскому народу? Иноверцам? Почему не помнишь ничего, а имя свое и фамилию помнишь. А точно ты Уколов? А может Бестужев? А фамилию Бестужев раньше слышал? Где? При каких обстоятельствах? Как родня встретила? А в Усть-Каменогорске, что запомнилось? Кто обучал этикету? Языкам? Почему часто вставляешь в разговор английские словечки? Вот уж не замечал за собой, но раз спрашивают, значит, проскакивали где-то англицизмы, все-таки в моей прошлой жизни их хватало. И все это под видом доброжелательной беседы.
В общем, выжали меня, как тряпку. Аж, гимнастерка на спине вспотела. Ну, как есть, чекисты-энкэведешники. Хорошо хоть готовился я к этому разговору. Обдумал все, мысленно отрепетировал. Вопросы-то большей частью предсказуемые задавали. Правда, и мои собеседники готовились. По крайней мере о деталях моей поездки в Красноярское они были в курсе. Но все же ничего лишнего я, вроде, не ляпнул. Зато, заводик мой благословили. Но с условием, что быть при нем часовне и батюшке. Надзирателя, то есть, приставили. Да не одного, потому как обещали еще рабочие руки в виде монахов. Вот зачем они мне там⁈ Но отбрыкаться не получилось. Зато Макарий разрешил писать на этикетке, что продукция выпускается с его личного благословения. А это неимоверная честь и мощное продвижение по местным меркам.
Лекарства разрешили попробовать на тяжелых больных в богадельнях при церковных приходах. На что пообещали выдать надлежащую бумагу от аппарата епископа Томского и Семипалатинского. При этом ненавязчиво обязали нас с Иваном по дороге в Питер сопроводить до Златоуста обоз с хлебом для голодающих. Будет и своя охрана из казаков и монахов, но два лишних бойца вовсе не повредят. Грабить стали на дорогах беспощадно. Голод покатился по Уралу и центральным губерниям России, набирая обороты. Холеры пока еще не было, а вот тиф уже появился. Люди от безнадеги шли на любые преступления, чтобы спастись и спасти родных и близких. Да и при раздаче хлеба случались происшествия.