Мэмэль, насколько было возможно, прибрала в пологе. Она хотела создать хоть какой-то уют, надеясь расположить к себе Пойгина. Он должен сегодня всю ночь принадлежать ей, ей, ей! А Ятчоля даже рёв умки у самого его уха не разбудит. Томимая чувственной силой, она почти сорвала с себя засаленное платье и, склонившись над Пойгином, какое-то время смотрела ему в лицо, тяжело дыша. Тот лежал словно мёртвый, не открывая глаза. Мэмэль судорожно ощупала лицо Пойгина, жадно вдыхая запах его тела, коснулась грудью его груди. Пойгин вдруг резко поднялся, глядя не столько на Мэмэль, сколько сквозь неё, словно она действительно была сотворена не из живой плоти, а из тумана.
– Ты почему опять смотришь на меня и не видишь меня? Ты хочешь Кайти увидеть? Так нет, нет здесь её, нет! Я лучше, лучше её!
– Уйди, ты мне противна, – сказал Пойгин и снова уронил голову на шкуры, закрыв глаза.
Мэмэль уткнула голову себе в колени и заплакала. Пойгин по-прежнему лежал неподвижно, казалось, что он и дышать перестал.
И вдруг Мэмэль, погасив светильник, ударила обеими ладошками по груди Пойгина и зло сказала ему прямо в лицо:
– Ты не живой. Ты не из тела, а весь из камня. Не зря говорят, что ты не способен на детородный восторг!
Одолевая головокружение, Пойгин приподнялся.
– Не способный? – вымолвил он с яростью. – Я не способный?!
И засмеялась Мэмэль от злорадства и счастья, опрокинутая на шкуры. Она смеялась и плакала, не в силах поверить, что Пойгин теперь знает, из чего она создана. Нет, она не тень, она не из тумана, она из горячего, живого тела. Мэмэль плакала и смеялась и так бурно дышала, словно хотела, чтобы всё сущее в этом мире знало, что с ней происходит.
Тяжким было утро для обитателей яранги Ятчоля. Особенно страдал сам Ятчоль. Прикладывая руку ко лбу, он качал по-медвежьи головой и глухо не то стонал, не то рычал. У Пойгина было мутно не только в голове, но и на душе. Он ненавидел Мэмэль, ещё больше – самого себя.
Мэмэль готовила завтрак, украдкой поглядывая на Пойгина. Во взгляде её было больше тревоги, чем торжества победительницы: она боялась, как бы Пойгин чем-нибудь не унизил её – это могло умалить её победу. Мэмэль понимала, что заслужить благосклонность Пойгина очень трудно и лучше стараться ничем не напоминать ему о случившемся.
– Ты с кем спала эту ночь? – вдруг грубо спросил Ятчоль, переводя полный подозрения взгляд с жены на Пойгина. – Я тебя спрашиваю, глупая нерпа!
Пойгин вкладывал травяные стельки в свои просушенные торбаса. Засунув руку в один из торбасов, он замер, мучительно ожидая, что ответит Мэмэль.
– Уходила в море, чтобы найти себе моржа! – с вызовом ответила Мэмэль, вырывая из рук Пойгина торбас. Поправила в нём стельку и добавила: – Я хоть и глупая нерпа, но догадалась, что в этом пологе нет настоящих мужчин.
Ятчолю ответ жены настолько понравился, что он рассмеялся, затем сказал Пойгину:
– А я, будь Кайти рядом, не забыл бы, что пребываю в этом мире мужчиной.
Пойгин промолчал. Выпив кружку чая, он вяло съел кусок нерпичьего мяса, принялся обуваться.
– Ты почему молчишь? – спросил Ятчоль. – Обиделся? Ну, ну, обижайся. Я сам всю жизнь на тебя обижаюсь.
Пойгин и на этот раз промолчал. Он так и ушёл из яранги, не сказав ни слова. Ятчоль не проводил гостя. Мэмэль выбежала из яранги, когда Пойгин был уже далеко. Она долго смотрела ему в спину, горько улыбаясь.
И чем дальше уходил Пойгин, тем сиротливее становилось ей, пожалуй, впервые в жизни она так остро почувствовала, что такое тоска.
Пойгин проведал собак, осмотрел упряжь, нарту, готовясь в обратный путь. Корма для собак оказалось мало, не было и для самого Пойгина никаких запасов, кроме небольшого кусочка плиточного чая. Была здесь фактория, однако, чтобы купить хотя бы плитку чая, требовались деньги. Где их возьмёт Пойгин? Идти к Ятчолю за помощью? Нет, Пойгин ни за что такое себе не позволит.
Раскурив трубку, Пойгин присел на нарту, угрюмо задумался. Кажется, никогда ещё не было у него на душе так плохо. Что он скажет, когда вернётся в стойбище Эттыкая? Как будет вести себя с главными людьми тундры? Как он посмотрит в глаза Кайти после того, что произошло у него с Мэмэль? Зачем он пошёл в ярангу Ятчоля? Лучше бы переночевал с собаками или уж в деревянном жилище Рыжебородого.
Пойгин сидел в безнадёжном оцепенении. Скулила одна из собак, зализывая ранку на левой передней лапе. Пойгин присел на корточки перед собакой, оглядел рану, подул на неё; потом достал из походного нерпичьего мешка меховой чулочек, осторожно надел на лапу. Собака благодарно завиляла хвостом, улеглась в снежной лунке, свернувшись в комочек. Пойгин опять присел на нарту.
Услышав позади себя скрип снега от шагов человека, нехотя оглянулся: к нарте шёл Рыжебородый.
– Выходит, ты заночевал у Ятчоля? – спросил Рыжебородый, внимательно вглядываясь в лицо Пойгина. – Я ждал тебя.
Пойгин промолчал, стараясь не встречаться со взглядом Рыжебородого.
– У тебя плохое настроение, – продолжал Рыжебородый, усаживаясь на нарту. – И я постарался бы этого не замечать, если бы не надеялся, что смогу тебе помочь. Я вижу, ты собираешься в обратный путь.
– Надо ехать, – скупо отозвался Пойгин.
– Путь твой, насколько я помню по твоему рассказу, в три перегона собачьей упряжки, с двумя ночёвками в тундре. К тому же может случиться пурга. – Рыжебородый заглянул в нерпичью сумку, где находились остатки мёрзлого оленьего мяса для собак. – Пищи для упряжки у тебя на одну кормёжку, не больше.
– Да, не больше.
– Сейчас принесут нерпичьего мяса для собак на десять кормёжек. Будет и для тебя в дорогу на десять дней чая, мяса, галет, сахару, табаку.
– У меня нет ничего, что я мог бы дать взамен.
– Может так случиться, что ты будешь провожать и меня в дальний путь. И ничего у меня не окажется взамен, кроме сердечной благодарности.
– Что ж, люди так и должны жить.
– Именно так, – согласился Рыжебородый. – Теперь пойдём ко мне пить чай. Омрыкай со своими друзьями снарядит твою нарту в дальний путь, он умеет это делать. Мы таким образом часто провожаем своих гостей, это наш обычай.
– Хороший обычай, – по-прежнему сдержанно ответил Пойгин, хотя на душе у него стало теплее.
Пил чай Пойгин с Рыжебородым в том же деревянном жилище, в которое он впервые вошёл не далее вчерашнего дня. За столом они на этот раз сидели вдвоём. Когда Пойгин выпил третью чашку чая – почувствовал, что в голове стало светлее. Рыжебородый молча наблюдал за ним. Заметив, что Пойгин слабо улыбнулся, сказал:
– Бражку Ятчоля ты пил зря.
– Откуда знаешь, что я пил бражку?
– Я это увидел по твоему лицу. Не было бы для меня ничего печальнее, если бы ты стал таким же, как Ятчоль.
– Нет, я не хочу быть таким, как Ятчоль! – протестующе воскликнул Пойгин.
– У тебя есть друзья там, куда ты едешь? – думая о чём-то своём, спросил Рыжебородый.
– У меня есть жена Кайти. Её и только её очень хочу поскорее увидеть.
– Понимаю. А кроме жены?
– Есть там ещё Гатле. С детства ему было предопределено быть женщиной, хотя он родился мужчиной. Плохо живёт Гатле. Его почти никогда не пускают в полог. Лишь я да Кайти пытаемся тайно накормить и согреть его.
Рыжебородый грустно качал головой, разглядывая лицо Пойгина с выражением горького сочувствия.
– Враги у тебя там есть?
– Не знаю. Главные люди тундры хотели бы, чтобы я стал их другом.
Пойгину показалось, что у Рыжебородого есть к нему ещё какой-то вопрос, но высказать его он не решался. «Ну ясно же, он человек, имеющий ум, и ему надо понять, зачем я нужен главным людям тундры».
– Ты хочешь знать, почему те, кто ушёл в горы, хотят, чтобы я был с ними?
– Я рад, что ты угадал мои мысли.
– Всего я тебе пока не скажу, – после долгого молчания ответил Пойгин. – И когда приеду туда, им тоже не всё расскажу о тебе.
– Почему?
– Не всё в тебе понимаю. И всё-таки, думается мне, ты совсем не такой, каким представляют тебя главные люди тундры.
– Каким они меня представляют?
– Человеком, вселяющим безумие в наших детей. Но я, кажется, догадался, что дети здесь стали не безумными… Тут что-то другое.
– Что именно?
– Пока не знаю. Мне надо понять, таит ли в себе злое начало тайна немоговорящих вестей… Чёрный шаман Вапыскат говорит, что в этом может быть только самое страшное зло.
– Вапыскат? Почему его так назвали?
– Потому что он весь в болячках. Кто-то наслал на него порчу. – Пойгин показал пальцем на бороду собеседника. – Не хотел говорить тебе, но, пожалуй, скажу. Вапыскат велел мне привезти хотя бы несколько волосков из твоей бороды.
– Зачем? Пойгин замялся.
– Ну, ну, говори. Я умру, если не узнаю, зачем понадобились волосы из моей бороды чёрному шаману, – пошутил Рыжебородый.
Пойгина озадачило столь легкомысленное отношение Рыжебородого к тому, что ему было сказано о намерениях чёрного шамана.
– Ты зря смеёшься, – понизив голос, сказал Пойгин с таинственным видом человека, знающего всю степень опасности, нависшей над его собеседником. – Если Вапыскат заполучит хоть кусочек твоего ногтя, он нашлёт на тебя порчу, и всё твоё тело покроется язвами.
Пойгин ждал следов невольного страха на лице Рыжебородого, но тот вдруг откровенно расхохотался.
– Ты на меня не обижайся, – попросил он, унимая хохот. – Я над чёрным шаманом смеюсь. Я готов отстричь клок своей бороды и передать ему.
Рыжебородый отыскал ножницы, отхватил клок своей бороды.
– Вот, на, возьми. Хватит? Я могу и больше, да боюсь, жена разлюбит, – продолжал он шутить самым легкомысленным образом. – Я сейчас заверну эти волосы в бумагу. Вот так. На, передай мой подарок чёрному шаману, страдающему от болячек. Пусть насылает на меня порчу. А я попытаюсь с помощью докторов вылечить его болячки, если он на то согласится. Пусть приезжает, и мы устроим наш поединок! Я к нему с добром, а он ко мне со злом, посмотрим, за кем будет победа.