– От ярости. Да, да, это был огонь моей ярости! Я едва не лишился рассудка от мысли, что не найду тебя.
– Теперь они будут мстить тебе.
Пойгин как-то странно улыбнулся, окинул полог затравленным взглядом и сказал:
– Что ж, тогда вместе уйдём к верхним людям. Глаза Кайти ещё больше расширились от ужаса.
– Я не хочу. Мне страшно.
– Тогда я уйду один.
Кайти обхватила плечи Пойгина, прижалась головой к его груди:
– Я не пущу! Ты не уйдёшь. Если уйдёшь, то я и мгновения жить не буду.
За пологом послышались голоса мужчин.
– Кажется, Вапыскат! – едва слышно сказала Кайти.
Она не ошиблась, в полог ввалились Вапыскат, Эттыкай и Рырка.
– Нашёл свою Кайти? – с дружеским, казалось, сочувствием спросил Эттыкай.
«Они ещё не знают, что я сжёг ярангу», – подумал Пойгин.
– Успел ли ты порадовать жену или тебе помешали? – осклабившись, спросил Рырка, разглядывая Кайти с откровенным вожделением.
Кайти, судорожно прикрывая грудь, втискивалась, насколько возможно, в угол полога.
– Мы поедем дальше, в стойбище Рырки. Я заберу с собой и старуху, оставайтесь вдвоём, если ты вслед за нами приедешь в стойбище Рырки, – покровительственно сказал Вапыскат.
«Да, конечно, они ещё не знают, что я сжёг ярангу», – окончательно убедился Пойгин, вслух сказал:
– Я приеду.
Попив чаю и насытившись оленьим мясом, главные люди тундры уехали в стойбище Рырки, прихватив с собой Омрыну. Наконец Пойгин и Кайти остались вдвоём. Они долго молча смотрели друг на друга, то улыбаясь, то уходя в тревожную задумчивость.
– Мне почему-то холодно, – зябко поёживаясь, сказала Кайти.
– Чувствуешь ли ты в себе новую жизнь? – спросил Пойгин, как бы сопоставляя то, что он видел в памяти, неотступно думая о Кайти, и то, что видел сейчас: да, она всё такая же, нет, намного лучше, потому что пережитая им тоска позволяет по-новому видеть её грудь, бёдра, эти тяжёлые чёрные косы, всегда такие чистые, мягкие глаза, из глубины которых никогда ложь не выглядывает, как мышь из норы.
Кайти осторожно притронулась к груди:
– Да, мне кажется, у нас будет сын.
Кайти быстро расстелила иниргит и улеглась, по-прежнему зябко поёживаясь. Чуть запавшие глаза её были тревожны: она боялась, что счастье встречи с мужем вот-вот оборвётся вмешательством какой-то злой силы. А Пойгин медлил, не в силах выйти из глубокой задумчивости. Как он ждал этого мгновенья! Бежал, будто дикий олень, через долины, горные перевалы, подгоняя упряжку. «Быстрее, быстрее! – кричал он собакам. – У вас пустая нарта, я берегу ваши силы. Быстрее!» Горячие ладони его, словно отдельные от него существа, ждали прикосновения к телу Кайти, мучительно ждали. И даже лютый мороз никак не мог их остудить.
Пойгин поднёс ладони к глазам, потом вкрадчиво, как бы опасаясь, что Кайти вдруг исчезнет и вместо неё окажется лишь морозный воздух, приложил их к её животу. Кайти вздрогнула и замерла, даже, кажется, перестала дышать.
– Я хочу почувствовать в тебе новую жизнь.
И не смогла Кайти дольше сдерживать дыхание. Оно было глубоким и прерывистым. А ещё через мгновение другое стало ей чудиться – что в груди у неё, в распахнутой её душе, ворочается, пытаясь половчее улечься, мягкая, пушистая лисица. И хотелось Кайти плакать и смеяться от того, что такая ласковая пушистая лисица нашла удивительно светлое и уютное место где-то под самым её сердцем. Ластилась лисица к её сердцу, порой притрагивалась к нему острыми коготками. Ох, лисица, лисица, и как ты сумела так уютно улечься под сердцем самой счастливой на свете женщины? И уже потом, когда лисица, как бы встряхнувшись, ушла, играя пушистым хвостом и сладко потягиваясь, Кайти сказала:
– Я готова, если надо, уйти к верхним людям.
Приложила вздрагивающие пальцы к губам Пойгина и угадала, что он улыбается.
– Я не хочу к верхним людям, – ответил Пойгин. – Там я не буду чувствовать твоё тело.
У яранги громко кричали и смеялись дети, переговаривались женщины, вытаскивая из своих очагов пологи, чтобы как следует выморозить вспотевший за ночь олений мех и выколотить иней тяжёлыми тиуйгинами; потом, когда придёт время для сна, пологи снова будут установлены в ярангах.
– Надо вытаскивать и наш полог, – сказала Кайти, вздохнув бесконечно тяжко.
– Наш полог, – с горечью передразнил жену Пойгин. – Нет у нас с тобой своего полога, скоро будем, как Гатле, в шатре мёрзнуть.
Кайти поправила огонь в почти потухшем светильнике и принялась надевать керкер.
– Подожди, – попросил Пойгин, любуясь её телом. – Подожди. Мне надо тебя запомнить.
Кайти вскинула на мужа испуганные глаза:
– Ты что, опять хочешь от меня уехать?
– Нет, нет. Я хочу запомнить тебя навсегда. Возможно, я когда-нибудь вернусь в этот мир из Долины предков камнем. Буду стоять вечно на высокой горе и разглядывать памятью, какая ты есть.
– Тогда я рядом с тобой тоже встану камнем. Пойгин засмеялся.
– О, тогда кто-нибудь увидит, что камень сошёл со своего места. Ты думаешь, я выдержу, если ты окажешься рядом?
Неумолимое время совершало свой бег, вращались звёзды вокруг Элькэп-енэр, плыла по небу луна, упиваясь своей безраздельной властью, пока солнце гостило где-то в других мирах. Оставив Кайти в стойбище чёрного шамана, Пойгин, повинуясь ходу времени, ехал на встречу с главными людьми тундры, не зная, что будет с ним. В пологе яранги Рырки его уже ждали.
– Донесёшь ли ты чашку с чаем до рта, не расплескав на шкуры? – добродушно щуря узенькие глазки, спросил Эттыкай. – Наверное, это нелегко сделать после долгожданной встречи с женой.
Пойгин скупо улыбнулся, не столько в ответ шутнику, сколько Кайти, которую он так отчётливо видел в памяти.
Пойгина поили чаем, кормили мясом, пока ни о чём не расспрашивая. Но вот Рырка вытер лоснящиеся от оленьего жира руки сухой травой, раскурил трубку, протянул её Эттыкаю и сказал:
– Начнём наш самый важный разговор. Мы желаем, Пойгин, послушать твои вести с морского берега. Рассказывай всё по порядку, постарайся ничего не забыть.
Вапыскат с вялым видом обгрызал рёбрышко оленя, на Пойгина он, казалось, не обращал ни малейшего внимания.
Пойгин медленно допивал чашку чая, чувствуя, как тревожно колотится его сердце. «Невидимый свет Элькэп-енэр, проникни в меня, дай мне спокойствие. Я не знаю, что мне им говорить, как быть дальше».
– Ты что, опять будешь молчать? – показывая, как ему трудно испытывать своё терпение, спросил Эттыкай.
– Я не знаю, что вам говорить. Я пока не понял, что происходит в стойбище Рыжебородого. Безумных детей я там не видел…
Вапыскат швырнул обглоданную кость в продолговатое деревянное блюдо и вдруг беззвучно засмеялся.
– Теперь я понимаю, почему он так долго молчал, – промолвил чёрный шаман, резко прерывая смех. – Он уже, наверное, приглядел себе местечко в деревянном стойбище Рыжебородого. Будет дуть в железную трубу и реветь, как сто моржей, вместе взятых.
– Я дул в эту трубу, – неожиданно для самого себя признался Пойгин. – У меня она не ревела, а только шипела и хрипела.
– Ты дул в эту трубу?! – в величайшем изумлении спросил Эттыкай. – Что ты там делал ещё?
– Слушал, как жена Рыжебородого учила детей понимать знаки немоговорящих вестей. Моё имя таит в себе шесть знаков. Я их почти запомнил, потом попытаюсь начертить на снегу.
– Как же ты выдрал волосы из бороды пришельца? – спросил Рырка, нетерпеливо набивая трубку табаком.
– Я не выдирал. Он сам отстриг клок бороды и завернул в бумагу.
– Сам?! – взревел Рырка, роняя трубку и просыпая на шкуры табак.
– Да, сам. Это вызов тебе, Вапыскат. Рыжебородый сказал, что не боится твоей порчи.
Вапыскат всё это выслушал, крепко зажмурив глаза и до боли закусив мундштук трубки, так что вздулись на его тонкокожем сморщенном лице желваки.
– Ну вот, кажется, и дождались желанных вестей, – наконец сказал он усталым, расслабленным голосом. И вдруг выкрикнул: – Предатель! Я знаю, ты уже успел своими солнечными заклятиями оградить Рыжебородого от моей порчи. Теперь я ничего не смогу с ним поделать.
– Зачем же хитрить, Вапыскат, – дерзко усмехаясь, сказал Пойгин. – Ты своё бессилие не объясняй тем, что я тебе противостою. Я не охранял Рыжебородого заклятиями. Он мне пока не друг и не враг…
– Не друг и не враг? – всё больше свирепея, спросил Рырка. – Нет, мы тебе растолкуем, что он именно враг! Мы тебя ещё заставим расправиться с ним, как с врагом.
– Заставить меня невозможно.
– Замолчи! – прервал Пойгина Вапыскат. – Мы не желаем больше выслушизать твои безумные слова. Я сейчас же поеду в ущелье Вечно живущей совы и сделаю заклинание перед луной у головы мёртвого оленя. И пусть на тебя и на Рыжебородого найдёт порча.
– Нет там теперь головы мёртвого оленя, – сказал Пойгин, увлекаемый ветром своего дерзкого вызова. Да, он чувствовал, что находится не в ладу с благоразумием, но ничего поделать с собой не мог. – Я сжёг ярангу. Твоя чёрная собака, настоящий хозяин которой Келе, видела, как бежала от моего огня луна!
Вапыскат закрыл лицо руками, тихо выборматывая невнятные слова. Вдруг оторвал ладони от лица, выкрикнул, указывая пальцем на Пойгина:
– Он безумный! Рыжебородый вселил в него безумие. Свяжите его. Я буду выгонять из него духа безумия.
На Пойгина всей своей тяжёлой тушей навалился Рырка, за ним Эттыкай. Ему связали арканом руки, опутали ноги, а на лицо накинули шкуру чёрной собаки. Пойгин начал задыхаться, теряя сознание.
Пришёл он в себя, когда его голову высунули из-под чоургына в шатёр яранги. Глотнув свежего воздуха, он застонал, не в силах понять, что с ним происходит. Его опять вволокли в полог. Мигало, едва не угасая, пламя светильника, шевелились тени от голов главных людей тундры.
Вапыскат налаживал бубен, осторожно проводя ладонью по его коже, ощупывая ободок. Время от времени он вздрагивал, подёргивая головой, выкрикивал бессвязные слова: начинались «невнятные шаманские говорения». То Рырка, то Эттыкай протягивали шаману трубки, и тот жадно затягивался: табачный дым помогал ему погрузиться в «иной мир».