– Это ещё неизвестно, кому она сестра, – сказал Аляек и полез за трубкой.
Раскурив трубку, он жадно затянулся, затем приложил руку к правой стороне лица, покривился от боли.
– До сих пор звенит в ушах, --словно бы даже вполне миролюбиво пожаловался Аляек. – Ты мог меня убить…
– Ты хотел меня убить.
– Я стрелял в росомаху.
– Лживые слова от повторения не становятся правдой.
– На, покури… мою трубку.
– Меня стошнило бы, если бы я взял её в рот. Ну а теперь иди туда, куда я тебе велю. Слева есть трещины в камне. Поднимайся вверх, перелазь. Винчестер не тронь.
Аляек докурил трубку, пошёл искать трещины в камне.
Когда перебрались на другую сторону поверженного каменного великана, Пойгин сказал:
– Иди прямо и не оглядывайся. Аляек всё-таки оглянулся и спросил:
– Ты что, хочешь убить меня? Обратись к благоразумию, поверь, я стрелял в росомаху. Разве ты не чувствуешь её запаха?
– Я чувствую твой запах.
Хотя Аляек и готов был для встречи с росомахой, всё-таки он обмер от неожиданности, как только наткнулся на неё. Зверь, видимо, дремал до этого; проснувшись, попытался сдвинуться с места, скаля пасть и тихо рыча.
– Ты что с ней сделал? – спросил Аляек, изумляясь неподвижности зверя.
– Вселил в неё ужас перед моим гневом. Я видел её в образе твоего брата. Так что можешь спросить… не она ли подговорила тебя стрелять в мою голову?
Аляек, будучи не в силах преодолеть страх перед росомахой, медленно обошёл вокруг неё, наконец сказал:
– Она сожрала огромного барана, потому и не может двигаться. Да, так бывает. Но почему ты её не убил?
– Тебе этого не понять…
– Я догадался! – вдруг вскричал Аляек. – Ты вошёл в сговор с этой покровительницей Ивмэнтуна.
– Если бы я вошёл с ней в сговор, я убил бы вонючую, содрал с неё шкуру и душил бы людей, как душит твой брат шкурой чёрной собаки.
– Зачем ты её оставил живой? Хочешь, чтобы она сожрала меня?!
– Нет, я хочу, чтобы ты её понюхал…
Аляек поморщил нос, отвернулся от росомахи. Пойгин заметил, как он всё время касается рукоятки ножа, висевшего у него на поясе.
– На нож не надейся… – Пойгин не договорил, вскидывая винчестер. – Лучше брось его себе под ноги, так будет вернее.
– Не слишком ли ты труслив? У тебя в руках винчестер, а ты боишься человека, у которого только нож…
– Я не боюсь, я просто угадываю твои подлые мысли. Аляек притронулся к щеке, выплюнул окровавленную слюну, застонал.
– Брось нож себе под ноги! – ещё раз приказал Пойгин.
Аляек опять сплюнул, окрасив снег, медленно вытащил из чехла нож, потрогал ногтем его остриё, сказал с недоброй усмешкой:
– Это мой лучший нож. Я мог бы воткнуть его тебе в спину.
– Именно в спину!..
Аляек провёл ножом по редкой бородке, соскребая наледь, ещё раз тронул ногтем острив и только после этого бросил себе под ноги.
– Ну а теперь пойдём вниз к моим собакам, – приказал Пойгин.
– У меня олени…
– Те самые, на которых ты ночью подъезжал к стаду Майна-Воопки?
– Это не я стрелял по его стаду…
– Ну да, конечно, не ты, видно, стреляла вот эта росомаха…
Пойгин привёз Аляека в стойбище чёрного шамана связанным. На безмолвный вопрос хозяина стойбища он ответил:
– Я заставил твоего брата понюхать росомаху. Вапыскат бросился развязывать брата.
– Если ты ещё раз надоумишь Аляека стрелять в меня… я превращу тебя в росомаху, – продолжал Пойгин, усмехаясь тому, что Вапыскат никак не мог развязать ремни на руках брата. – Я уже несколько раз превращал росомаху в тебя, и мне это легко удавалось.
– Проклятый анкалин! – прохрипел Аляек, встряхнув освобождёнными руками. Подув на пальцы, потрогал затёкшую синевой щёку, пожаловался брату! – У меня шатаются все зубы на правой стороне, не знаю, как я теперь буду жевать мясо….
Пойгин тронул собак и уже издали крикнул:
– Не вздумайте стрелять в меня второй раз. Ваша пуля полетит в обратную сторону – прямо вам в сердце.
Вскоре в стойбище Эттыкая приехал на собаках очоч – начальник, чукча-анкалин, которого называли странным именем Инструктор. Было у него и чукотское имя – Тагро. Совсем ещё молодой, этот парень поразил Эттыкая своей независимостью, уверенностью. У него было приятное лицо, ещё по-юношески мягкое, на лоб его падала чёрная чёлка не по-чукотски подстриженных волос. Он не был заносчивым, но и смутить его оказалось нелегко.
Но самым невероятным было то, что Тагро прибыл не к кому-нибудь, а именно к Пойгину. Вытащив из кожаной сумки бумагу, он с важным видом развернул её у костра в яранге Эттыкая и протянул Пойгину при общем внимании почти всего стойбища.
– Даю тебе бумагу с немоговорящей вестью о том, что тебя ждут на большом говорении, которое будет в Певеке, – торжественно сказал он.
Пойгин долго крутил бумагу, протянул её Кайти, наконец спросил:
– Как я туда доберусь? Это очень далеко.
– Ты приедешь на культбазу и оттуда отправишься в дальний путь с человеком, которого вы называете Рыжебородым.
Кайти вскрикнула от неожиданности, выронив бумагу едва ли не в костёр. Пойгин схватил бумагу, опять долго смотрел в неё, и по его непроницаемому лицу было трудно понять, что он думает о столь неожиданной вести.
– Когда ехать? – спросил наконец он.
– На культбазу приедешь в первый день восхода солнца.
Эттыкай заметил, как побледнело лицо Пойгина.
– Что будет, если я не поеду?
– Ничего не будет. Просто люди, которые недавно спасли от голодной смерти обречённых, очень опечалятся. Они хотят делать добро. Много добра. Но им нужны надёжные помощники.
– Верно ли, что видение голодной смерти не появится больше в стойбищах анкалит?
– Да, это верно. Теперь в Певеке Райсовет будет знать, в каких местах море не послало людям добычу, где грозит опасность голодной смерти. И если такая опасность возникнет – в ход пойдут особые запасы. Всё дело в том, как их создавать, как доставлять. На большом говорении всё должно быть обусловлено. А для этого нужны люди с таким рассудком, как у тебя, Пойгин.
– Кому известно, насколько полезный для такого дела мой рассудок?
– Многим известно. И чукчам, и русским.
– О, даже русским… кому из них? – спросил Эттыкай, выходя из задумчивости.
– Начальник культбазы Медведев, которого вы называете Рыжебородым, очень высокого мнения о рассудке Пойгина.
Эттыкай с многозначительной усмешкой посмотрел на Пойгина и ничего не ответил. А тот ещё раз покрутил в руках бумагу, зачем-то понюхал её и сказал:
– Я не знаю, что тебе ответить, Тагро. Ответ дам завтра в это время. – Повернулся к жене: – Жди меня поздним вечером или к утру.
Кайти сделала невольное движение, чтобы остановить Пойгина, но тот стремительно вышел из яранги.
Росомаха загнала ещё одну олениху, сожрала её плод. И на сей раз Пойгин решил убить зверя во что бы то ни стало. Он настиг его недалеко от стада Майна-Воопки. Затаившаяся в скалах горы, у подножия которой паслись олени, росомаха терпеливо выжидала, когда отобьётся подальше от стада одна из беременных важенок. Она так была поглощена охотой, что не услышала подкравшегося охотника. Первый же выстрел уложил вонючую наповал.
Медленно подошёл Пойгин к росомахе. И странно, он не почувствовал удовлетворения охотника, было похоже, что она для него была уже как бы давно убитой. Теперь же оставалось только снять с неё шкуру. Присев на корточки, Пойгин закурил трубку. Курил и оживлял в памяти думы, которые посетили его, когда он выслеживал росомаху. В этих думах оказалось много такого, от чего ушли его сомнения, стало понятнее, как жить дальше.
Да, жизнь его скоро круто изменится. И хорошо, что это приходится на пору восхождения солнца. Отблески его уже всё дольше и дольше задерживаются на горных вершинах. Вот и теперь, пройдёт ещё немного времени, и вершины гор зарумянятся от солнечных лучей, как щёки человека, от которого уходит болезнь. Солнца ещё не будет, оно покажется через столько суток, сколько пальцев на одной руке. И тогда Пойгин ударит в бубен. Да, он поднимется на холм или на перевал и так начнёт колотить в бубен, что сама вселенная направит в сторону грома невидимое ухо и замрёт от восторга. Гром радости, вызванной долгожданным появлением солнца, гром, исторгнутый из души Пойгина с помощью бубна, докатится до самой далёкой звезды и снова вернётся в его душу.
Это будет ровно через столько суток, сколько пальцев на одной руке. А теперь надо окончательно решить: где это будет? Где тот холм или перевал, с которого покатится гром радости до самой далёкой звезды, а потом вернётся обратно? Если Пойгин поедет на большое говорение – то это будет на последнем перевале прибрежного хребта. О, Пойгин так ударит в бубен, что гром приведёт в праздничное возбуждение Рыжебородого и заставит его поднять красную ткань на вершину шеста в честь восхождения солнца. Можно было бы ударить в бубен возле того шеста, имеющего силу священного предмета, но Пойгин не намерен изменять своему обычаю; с тех пор как появился у него свой бубен, он каждый год его громом оповещал вселенную о том, что солнце вернулось в земной мир, вернулось в родной свой очаг и теперь распрягает меднорогих оленей. Так встречал Пойгин солнце каждый год, так встретит и теперь. Но где, где всё-таки это будет? Неужели на том перевале, за которым открывается бескрайнее море, покрытое льдами? Если это произойдёт там, значит, он, Пойгин, станет другом Рыжебородого. Если же здесь...
Нет, это будет именно там, там и только там! Росомаха убита, и, стало быть, покончено с тем, что таила в себе его странная связь с главными людьми тундры. Какая там связь – вражда, вражда и только вражда! Пойгину до сих пор слышится запах шкуры чёрной собаки, которой душил его Вапыскат. Запах чёрного зла, запах вражды, запах смерти. Вот он источается, этот отвратительный запах, убитой росомахой, в которой Пойгин чувствовал сущность своих истинных врагов. С росомахой покончено. Покончено и с главными людьми тундры. Лик росомахи так и не совместился с ликом Рыжеб