Стремительно мчалась луна сквозь лёгкие облака, словно спешила повнимательнее разглядеть, что там такое случилось, в чём суть странного поединка? Зябко подрагивали в морозной небесной мгле колючие звёзды. Лаяли встревоженные собаки. Из яранг один за другим выходили мужчины с карабинами. Вышел и Кукэну, ночевавший в яранге Выльпы. Вскинув винчестер, он выстрелил и крикнул:
– Я слышу, Вапыскат, как свистит твоя правая ноздря! Я угадал тебя…
– Я тоже думаю, что это Вапыскат, – сказал Журавлёв, чувствуя, как по телу пробежала дрожь от озноба и возбуждения. – Я вытряхну из него подлую душонку!
Мужчины вскинули карабины и дружно выстрелили вверх. Задыхались от лая собаки. В ярангах плакали дети. Лучи колючих звёзд словно ломались, не выдержав мороза, на котором всё становилось таким хрупким. Луна летела сквозь белёсые облака, спеша увидеть, что происходит в одном из уголков её холодного таинственного мира, зло перекипающего зелёными искрами.
Ещё несколько ночей подряд кто-то дырявил выстрелами верхушку палатки, расстреливал красный флаг над нею. Журавлёв и Тагро не покидали ярангу. И по-прежнему приходили к ним люди, слушали патефон, слушали речи Тагро и Кэтчанро. И это, конечно, был поединок с тем, кто стрелял по ночам. А может, стрелял не один человек? По следам пока ничего не понять: те, кто стрелял, были очень осторожны.
Журавлёв не сомневался, что стрелял Вапыскат.
– Надо связать и увезти шелудивого на берег, – предлагал он Тагро.
– А если это не он? – осторожно спросил Тагро.
– Он! Кому же быть ещё.
– Я лучше тебя знаю тундру, – уже решительней возразил Тагро. – Тут может появиться и новый Аляек…
Журавлёв досадливо махал рукой и отворачивался. Настроение у него было дурным, мучила зубная боль. Было ему и голодно и холодно. Сухари и галеты кончились, приходилось питаться одним мясом. Тагро это в привычку, а Журавлёв без хлеба не мог. Но главное – невыносимо болел зуб. И Кукэну предложил ему надёжный способ избавиться от мучений. Старик захватил больной зуб Кэтчанро ниткой из оленьих жил, второй конец привязал к палке, стоявшей торчком.
– Теперь толкни палку ногой, сколько есть у тебя силы.
Журавлёв закрыл глаза, чувствуя, что даже на морозе лицо его покрывается липкой испариной. «Была не была!» – воскликнул он мысленно и толкнул палку ногой. Вырванный больной зуб окрасил снег кровью. Выплюнув кровь, Журавлёв поднял зуб и промычал:
– Это будет мой амулет.
Смеялся стеснительно Тагро, боясь обидеть друга. Журавлёв грозил ему кулаком с шутливой свирепостью. Смеялись чавчыват, проникаясь к Кэтчанро всё большей симпатией и уважением.
В тот же день нежданно-негаданно приехал в Красную ярангу Медведев. Два русских человека обнялись и долго хлопали друг друга по спинам, выколачивая обильный иней из кухлянок.
– О, да у тебя закурчавилась борода! – воскликнул Артём Петрович, разглядывая похудевшее лицо Журавлёва. – И кажется, тоже рыжая.
– Нет, русая.
– Ну, ну, вижу, что русая. – Медведев обнял и Тагро. – Ну, как вы тут поживаете?
– Весело живём! Жрать нечего, зубы болят, по палатке какой-то мерзавец каждую ночь стреляет. – Журавлёв показал на верхушку палатки. – И флаг наш тоже прострелен. Революция есть революция! Она не может быть без простреленного флага.
Медведев с крайне озадаченным видом осмотрел палатку, вгляделся в флаг.
– Да-а-а, действительно живёте весело… Что это ты как-то странно разговариваешь?
– Он часа два назад сам себе зуб вырвал, – не без восхищения сказал Тагро. – Теперь у него есть талисман. И ещё вот такой появился у нас талисман. – Нырнул в палатку, тут же вернулся, показывая череп евраж-ки и две гильзы с волчьими когтями, связанными ниткой из оленьих жил. – Вот что повесили нам перед входом в палатку.
Медведев долго разглядывал связку из черепа зверька и гильз винчестера.
– И кто же вам преподносит такие подарочки?
– Вапыскат! – без малейшего сомнения воскликнул Журавлёв. – Это он… больше некому.
– Может, он, может, и не он, – возразил Тагро.
– Ну что ж, сухарей и галет я вам привёз предостаточно. Идёмте пить чай. И там уж попытаемся кое в чём разобраться.
Медведев принялся распаковывать свою нарту.
Вечером, после того как гости Красной яранги разошлись, Артём Петрович с Журавлёвым и Тагро забрались в полог, вскипятив на примусе чаю и сварив горшок гречневой каши, обильно сдобренной нутряным оленьим жиром.
Журавлёв уплетал кашу, порой, правда, болезненно морщась, прикладывал руку к щеке.
– Я предлагаю связать этого часоточного мужичонку и увезти на берег! – набив кашей рот, едва смог выговорить Журавлёв. – До чего же приятна обыкновенная христианская пища! Шевелись, шевелись, Тагро, а то не успеешь оглянуться, как я зачищу дно кастрюли!
– Ешь, ешь, – великодушно подбадривал друга Тагро, – ты же соскучился по русской пище. А я чукча, для меня лучше мяса оленя нет ничего в мире, в котором мы пребываем.
– Вапыската надо скрутить! – твердил своё Журавлёв.
Медведев медленно и увесисто погрозил ему пальцем:
– У тебя есть доказательства?
– Интуиция подсказывает.
Медведев поправил фитиль свечи.
– О Пойгине, насколько мне помнится, твоя интуиция тоже кое-что говорила. Да ведь наврала интуиция…
– Может, и не очень наврала. Поживём, посмотрим.
– Так пора кое-что уже и увидеть бы.
– Пойгин, конечно, это не Вапыскат. Откровенный враг, и всё. Этот, можно сказать, готовенький, в чистом виде. Впрочем, как хотите, пусть он нас перестреляет, как куропаток…
– Может, вам выехать на берег? А сюда приедут те, кому полагается расследовать подобные дела?
– Нет уж, извините, дорогой Артём Петрович! – Журавлёв протестующе взмахнул рукой. Свеча замигала, едва не потухла. – Извините. Лично я такого удовольствия какой-то здешней сволочи не доставлю. Уехать – это значит сдаться.
– Я тоже ни за что не уеду! – сказал Тагро, и по виду его было заметно, что он более чем твёрд в своём решении. С шуткой добавил: – Мы тут ещё не всех обучили играть в шахматы, не говоря уже о грамоте. Кэтчанро, правда, старается, но вот, к примеру, Вапыскат ещё не знает ни одной буквы.
– Это ты Кэтчанро? – с мягкой и грустной улыбкой спросил Артём Петрович.
– Да, так меня здесь назвали.
– Красиво звучит. Кэт-чан-ро! Значит, на берег ехать отказываетесь. Что ж, ничего другого я от вас не ждал. – Медведев улёгся на шкуры, вытянул затёкшие ноги, тихо промолвил, как бы начиная стихотворную строчку: – Эх, Кэтчанро, Кэтчанро… между прочим, на берегу тоже разворачиваются горячие дела. Возникает артель. И, судя по всему… первым председателем быть Пойгину.
В Тынуп уполномоченным по организации артели приехал Величко. Пока Медведев был в тундре, Величко остановился у Чугунова, который уже больше года заведовал Тынупской факторией.
– Кто, по-вашему, тут пользуется необходимым авторитетом для председателя? – спросил озабоченно Величко. – Учтите, такого человека должны уважать и охотники и оленеводы.
– Пойгин! Только Пойгин! – без малейшего сомнения сказал Чугунов.
– Шамана председателем? – Величко постучал себя кулаком по голове. – Надо же порекомендовать такое…
Чугунова этот жест обидел. Он упрямо угнул голову, подтянул один торбас, потом второй – так, что затрещали камусы, кинул косой взгляд на гостя, несколько разморённого теплом и обедом.
– Не вздумай, Игорь Семёнович, этак вот стучать себя по башке, когда то же самое тебе выскажет Медведев.
Величко обезоруживающе улыбнулся.
– Ну ладно, усач, не лезь в бутылку. Ты по-чукотски калякать научился? Сможем ли мы с тобой потолковать с людьми в ярангах? Собрание провести?
Степан Степанович запустил пятерню в тяжёлую густую шевелюру насколько мог, пригладил её.
– Калякаю я с чукчами, понимаешь, с пятого на десятое. Лучше дождёмся Медведева. Или жену его попросим… переводчицей…
Величко расстегнул меховую жилетку, осмотрел комнату Чугунова с насмешливым неудовольствием и сказал, слегка перекосив бровь:
– Ну и берлога же у тебя, усач. Спать-то где я у тебя буду?
– Спи на кровати, а у меня есть спальный мешок. В нём можно не только на полу, но и в снегу.
– Может, мне к Надежде Сергеевне перекочевать? Наверное, уж найдётся на культбазе уголок? Медведев-то как… не слишком ревнив? Кстати, у меня с учителями свои профессиональные разговоры…
Чугунов долго смотрел прямо в глаза Величко. И когда тот, несмотря на всю свою вельможность и непринуждённость, всё-таки отвёл взгляд, сказал, тяжело упираясь могучими руками в колени:
– Ты, конечно, ничего двусмысленного не сказал. Но я предупреждаю… это семейство – для меня святое. Я, понимаешь ли, слишком хорошо знаю, что такое неверная жена.
– Ну куда, куда тебя повело, усач?! Давай лучше ещё по глотку пропустим. Перемёрз я до мозга костей в этой бесконечной дороге.
– От глотка не откажусь, но предупреждаю…
Чокнувшись железными кружками, мужчины отхлебнули спирту, поморщились. Величко покрутил головой, поддел на кончик ножа кусок жареного мяса, долго и сосредоточенно прожёвывал его.
– Спирт и женщина… это два смертельных врага у полярника, – наконец изрёк он, разглядывая собеседника слегка затуманенным взглядом. – Вернее… тоска по женщине. На полярных станциях такие, брат, возникают драмы… ревность полярным медведем ревёт там, где оказалась женщина в коллективе. У вас как тут в этом смысле?
– У нас тут в этом смысле, понимаешь ли, никакого медвежьего рёва… Так что ни драм, ни комедий…
– Ну, положим, ты сам, усач, развесёлая комедия. Не обижайся. Для Надежды Сергеевны ты, конечно, просто не совсем отёсанный, хотя и добродушный мужик…
– Ну да, да, конечно, конечно! – с дурашливым видом подхватил Степан Степанович. – Вот если бы тут жил такой, понимаешь ли, обструганный, и не просто шерхебелем, а рубаночком, фуганочком… то уж тут устоять было б немыслимо.