Лицо Величко вдруг стало жёстким. Закурив папиросу, он сказал трезво и твёрдо:
– Ну ладно, поболтали, и хватит. Давайте о деле.
Разогнав небрежным жестом дым от папиросы, добавил:
– Я знаю, Медведев, возможно, и назовёт меня… Фомкой деревянным, но Пойгин не та кандидатура, за которую я лично могу ручаться головой.
– А может, понимаешь ли, важнее то, как на него смотрят здешние чукчи? Уверен, большинство здесь будет за него горой.
– Вот этого и нельзя допустить. Мало ли что они могут сказать при их нынешнем политическом кругозоре… По мне, уж лучше остановиться на Ятчоле.
– На Ятчоле?!
– Да, именно на Ятчоле. Он как-то уже пообтёрся, кое в чём поднаторел… С ним можно о чём-то уже говорить, его можно убедить… А Пойгин дремуч, как белый медведь.
Степан Степанович слегка отстранился от гостя, как бы почувствовав необходимость разглядеть его издали:
– Нет, Игорь Семёнович, уж кто не пройдёт, так это Ятчоль. У меня, понимаешь ли, тоже партийный билет в кармане. Да я запрягу собак и через три дня буду у секретаря райкома. Не говоря уж о Медведеве! Он тебе такое устроит, что ты со своим Ятчолем взвоешь…
Величко плеснул спирту в кружку, выпил один и снова принялся вяло жевать мясо. Напоминание о секретаре райкома было для него не из самых приятных: этот человек не слишком высоко ценил его. «Пора покидать эту проклятую Арктику, – с тоскою думал Величко, – надо к солнышку пробиваться, поскорее к солнышку. Озябла душа. Всё чаще и чаще отогреваешь её спиртом. А это… это конец. Это гибель». Величко с трудом остепенил себя, чтобы не глотнуть ещё спирту. Устало зевнув, попросил с видом страдальческим и даже беспомощным:
– Разреши, Степан Степанович, уснуть с дороги. Пока одолевал эти бесконечные ледяные километры… кажется, всё внутри превратилось в вечную мерзлоту.
– Ну, ну, поспи. Я пойду в факторию.
Поспав несколько часов, Величко побрился и долго сидел неподвижно, раздумывая, какую позицию ему занимать. В районе ему было сказано вполне определённо: никакого диктата при выборе колхозного вожака. Если единого мнения нет – умело направить ход событий, чтобы не произошло ошибки. Конечно, в райсовете, в райкоме партии, где знали людей на местах, шёл разговор и о Пойгине. Кое-кого очень смущало то, что его считают шаманом.
Величко тихо рассмеялся, внимательно разглядывая в зеркало кое-как побритое лицо. «Ничего себе… шамана в колхозные вожаки. Ну и артисты. Нет уж, я с ума ещё не сошёл».
Одевшись, Величко направился в факторию с решительным видом. Она была битком набита народом. Поставив два фанерных ящика один на другой, Чугунов почти во весь рост возвышался над прилавком.
– Да тише вы, ради бога! – призывал он, протянув руки, будто дирижёр. Выпалил несколько чукотских слов, которых Величко не понял. – Кто вам сказал, что председателем будет Ятчоль? Это чушь собачья. Я знаю, кого вы хотите в председатели…
– Ты почему навязываешь людям свою волю? – строго спросил Величко. – Ты знаешь, что тебе за это скажут в районе? Трибуну-то какую себе соорудил! Ты бы ещё на прилавок с ногами взгромоздился.
Чукчи все, как один, повернулись к русскому очочу, что-то строго выговаривавшему Чугунову.
– Что, что он говорит? Он, кажется, ругает Степана. Чугунов с конфузливым видом слез с ящиков и сказал, обращаясь к чукчам:
– Вы пришли сюда торговать. Так я понимаю или не так?
– Пойгин!
– Пусть будет Пойгин!
– Мы хотим председателем Пойгина!
– Что они тут толкуют об этом Пойгине? – спросил Величко,пробиваясь к прилавку.
– Насколько я понимаю, они требуют, чтобы председателем был Пойгин.
– У вас тут фактория или клуб? Почему занимаетесь не своим делом?
Степан Степанович несколько раз помахал рукой сверху вниз, как бы осаживая Величко.
– Поубавь, поубавь, товарищ Величко, своего начальнического пылу. Я горжусь, понимаешь ли, что моя фактория – это не только шило и мыло, дробь да ситчик, да ещё каросин. У меня, товарищ Величко, миссия…
– Тоже мне миссионер.
– Ты мне этим словечком мозги не мути. У меня революционная миссия. Со мной сам секретарь крайкома…
– Слышал, слышал, ты уже передо мной не один раз хвастался…
Величко достал пачку «Беломора», широко улыбаясь, протянул её чукчам.
– Закуривайте, друзья!
Десятки рук потянулись к пачке, через несколько минут она была уже пуста.
– Пойгин есть? – громко спросил Величко. И повторил по-чукотски: – Пойгин варкин?
Чукчи зашумели, показывая в сторону моря.
– Пойгин на охоте, – пояснил Чугунов. – Этот мужик не из лежебок. Я не знаю, когда он и спит.
– Ятчоль варкин? – так же громко спросил Величко.
И люди, как-то вдруг странно умолкли, если и переговаривались, то вполголоса, поглядывая на русского очоча настороженно, а кое-кто даже с явным отчуждением.
– Этот спит, – пренебрежительно сказал Степан Степанович. – Этот, поди, уже и бражки налакался.
Величко облокотился о прилавок, внимательно оглядел чукчей из-под полуопущенных век, как бы прикидывая, с какой стороны к ним подступиться, тихо сказал:
– Ну-ну, это мы всё проверим и учтём. Пьяниц в руководстве, разумеется, не потерпим.
Сказал и подумал: «Что я о них знаю? Не лучше ли дождаться Медведева? Скорей бы он приехал. К тому же и секретарь райкома с ним душа в душу… Ну а если им нужен Пойгин… пусть будет Пойгин, какое мне до этого дело?»
Но вот в сознании Величко всплыла совсем другая мысль, которую он уже не один раз прогонял: нельзя опускать руки, пора показывать свой характер. Да, это рискованно, очень рискованно, однако есть немало шансов доказать, что он кое-что значит, он всё-таки личность, независимая личность, со своими взглядами, со своей манерой гражданского поведения. Теперь уже ясно, что с первым секретарём райкома партии у него отношения не наладятся. Сергеев не скрывает своей неприязни к нему. Зато Медведев у секретаря в чести. А не просчитается ли товарищ Сергеев с его политикой, которая вряд ли чем-нибудь отличается от политики Медведева? И дело не только в злополучном Пойгине. Дело в принципе! Сергеев сейчас находится в серьёзном конфликте с работниками Дальстроя. Однако с этой организацией шутки плохи, всё-таки она ни много ни мало находится в подчинении самого Наркомата внутренних дел. А секретарь райкома как раз и обвиняет кое-кого из работников Дальстроя в том, что они, как ему кажется, не всегда проявляют должную чуткость к местному населению. Но если чуткостью именовать благоволение к таким типам, как Пойгин, – далеко можно зайти. Кто поручится, что Сергеев в своём споре не проиграет? И что скажут ему, Игорю Семёновичу Величко, если в результате его ответственной командировки председателем артели выберут шамана? После этого может такой шум подняться, что свет не мил станет. Нет, шалишь, он не пойдёт на поводу у Медведева. Тут можно, в конце концов, дать бой и самому секретарю райкома, поскольку дело касается принципов.
Облокотившись о прилавок, Величко жадно затягивался папиросой.
– Ну вот что, Степан Степанович, закрывай свою лавочку, – словно бы и шутливо, но в то же время и с вызовом сказал Величко. – Вечером, в семь часов, проведём собрание. Может, не совсем собрание, скорее беседу, потому что я не знаю, кого же всё-таки избирать председателем артели.
– Давайте дождёмся Медведева. Он тут самый авторитетный человек. Он всех и всё знает, зря не посоветует.
– А райком? Райисполком? Это тебе не авторитет? Или тут вотчина Медведева? Может, и ты в князьки метишь?
Ошеломлённый Чугунов долго молчал, усмехаясь зло и в то же время конфузливо, как бы очень стыдясь того, что увидел уполномоченного района с такой неблаговидной стороны. Наконец сказал:
– Ну-у-у, знаешь, всякое от тебя ждал, а вот про такое, понимаешь ли, и подумать не мог…
– А ты подумай, подумай. Иногда нелишне. И митинги в этом универмаге прекрати. Лучше занимайся своим непосредственным делом. Пропагандист из тебя липовый, дров наломать можешь…
– Нет, шалишь, братец! Я на самый край света для чего сюда прибыл, а? Для шила и мыла? Дудки! Я здешним людям душу свою отдаю. Я правду про нашу жизнь рассказываю! Я им веру свою…
Чугунов медленно подступался к Величко, удивительно яркий и великолепный в своём гневе и обиде, так что Величко даже заулыбался, испытывая искреннее чувство симпатии к этому человеку. Чукчи попритихли, изумлённо разглядывая русских, стараясь понять, что произошло между ними. Величко по-дружески дотронулся до плеча Степана Степановича и сказал с покровительственным добродушием:
– Ну, ну, успокойся. Да пойми, в конце концов, я же для твоей пользы. Здесь всё так дьявольски сложно. Сам не заметишь, как в беду попадёшь.
– Не боюсь я никакой беды!
– Не ерепенься. Вы тут явно поотстали, попритупили восприятие, не улавливаете остроты момента…
– Улавливаем! Всё, что нужно, улавливаем!
– Ну, ну, как знаешь. – Величко раскрыл портсигар, протянул Чугунову, терпеливо дождался, когда тот возьмёт папиросу, – Ну вот, так-то оно лучше. Береги нервы. Мы ещё с тобой вечером «пульку» сгоняем, если Надежда Сергеевна поддержит. Как она… в преферансе что-нибудь смыслит? На Севере многие бабы и это освоили…
– Она тебе не баба, а женщина… Слава богу, ничего такого не освоила. Как была, так и осталась женщиной…
Тынупцы собрались в клубе культбазы. Прежде чем занять главное место за столом президиума, Величко сказал Надежде Сергеевне тоном усталого человека, обременённого непомерной ответственностью:
– Вся надежда на вас. Разговор, видимо, будет трудным, надо донести до чукчей очень тонкие и важные вещи. А я, к сожалению, так и не освоил язык…
– Не лучше ли дождаться Артёма Петровича? – спросила Медведева, зябко кутаясь в белый пуховый платок.
Величко погасил вспыхнувшее раздражение тем, что невольно залюбовался Надеждой Сергеевной. «Бог ты мой, сколько в ней женственности. Даже сквозь пуховый платок видно, что бог, сам бог вылепил её плечи…» Вслух сказал: