Артём Петрович по-прежнему смотрел в море, упрямый и непримиримый в своём упорном молчании.
– Как знаете. Я подавал вам руку. В конце концов, мне надоело перед вами унижаться…
У дома, который предназначался Пойгину, скопилось много людей, была среди них и Кайти. Величко степенно обошёл вокруг дома, взобрался на крылечко и громко воскликнул:
– Здесь будет жить Ятчоль!
Кайти поднесла судорожно сжатые кулачки ко рту, чтобы не вскрикнуть: властный жест очоча в сторону двери дома, произнесённое имя Ятчоль ей всё объяснили…
В комнату Величко, отведённую ему на культбазе, вошёл Чугунов. Был он сдержан в своей мрачной решимости: дал себе наказ не проявлять её бешено, хотя внутри у него всё клокотало.
– Здравствуй, Игорь Семёнович.
– Здравствуйте, – подчёркнуто на «вы» ответил Величко, тем самым давая понять, что Чугунову неукоснительно надо последовать его примеру. – Присаживайтесь. – Озабоченно глянул на часы. – Только учтите, у меня очень мало времени.
Степан Степанович чуть передвинул стул, уселся основательно, словно угрюмой скалой навис над душою Величко.
– Я слышал, вроде бы дом Пойгина… теперь переходит Ятчолю…
– Никакого дома Пойгина не было.
– Как не было? – пока всё ещё сдерживая в себе чёрта, спросил Чугунов. – Я сам в нём всё до последнего плинтуса вот этими руками ощупал. Строгал, красил, подгонял…
– Честь и хвала вам. Я знаю, руки у вас золотые.
– Но неужто я для этого болтуна старался? Величко покривился в нервической усмешке.
– Степан Степанович, дорогой, мне очень некогда. Если у тебя есть дела ко мне как к заместителю председателя райисполкома, то…
– Есть, есть дела! – вдруг всё-таки выпустил чёрта Чугунов. – Кто тебе позволил… допускать такое самоуправство? Ну если ты взъелся на Пойгина… то подумай о других людях! Чукчи всего Тынупа переполошились. Удивляются люди. Так, понимаешь ли, недолго и веру подкосить… веру в справедливость…
Величко всё это выслушал хотя и терпеливо, но с тем недобрым видом, который как бы говорил: всему бывает предел, плохо будет, если вы это не поймёте.
– Твоё самоуправное решение… боком выйдет нашему общему делу. Надо же понимать. Ты же партийный человек! Пост вон какой ответственный занимаешь!..
– Ну вот что, я не намерен обсуждать с вами вопросы, к решению которых вы не имеете никакого отношения. Я вас уже предупреждал… вы заведующий факторией… у вас есть свои непосредственные обязанности.
Чугунов схватил с подноса второй стакан, наполнил водою, осушил его так, будто гасил в себе пожар.
– Ты меня, товарищ Величко, в стойло не загоняй! Я тебе не бык или прочая рогатая скотина. У меня билет партийный. Я ехал сюда действовать во всеобщем нашем масштабе. И впредь буду действовать на всю широту своей души. И ты её из меня не вышибешь!
– С партийным билетом при таких махновских замашках… можно и расстаться.
Степан Степанович распахнул меховую куртку, приложил пятерню к карману гимнастёрки, не просто приложил, а припаял к груди. И чтобы не сорваться на крик, ударился в обратную сторону, в какой-то клокочущий полухрип, полушёпот:
– Ты мне… эти угрозы… не смей! Со мной расподобные шуточки… никто ещё себе не позволял. И запомни, что я тебе сказал. Слепую политику здесь не разводи. К секретарю райкома поеду… до округа доберусь, а суть твоей слепоты политической как есть обрисую!
Чугунов замахнулся кулаком, чтобы грохнуть по столу, но остепенил себя на полпути, плечом саданул дверь и ушёл прочь, оставив после себя густой запах махорки, морской соли, машинного масла.
Пойгин не верил, что газетой ему послано проклятье, и всё-таки, когда уже почти все тынупцы улеглись спать, пошёл к Медведеву, осторожно постучал ему в окно. Артём Петрович ещё не спал. Отдёрнув занавеску, узнал Пойгина, жестом пригласил войти.
И вот сидит Пойгин, угрюмый, с опущенной головой, смотрит на Медведева печально и недоуменно. Потом печаль его и недоумение выливаются в слова:
– Почему дом отдают Ятчолю?
Артём Петрович собрал бумаги на столе, мучительно соображая, как отвечать.
– Сейчас будем пить чай.
Пойгин в знак согласия кивнул головой.
– Ладно, не будем говорить о доме. Я сам виноват. Всё медлил, сомневался. Старый очаг меня в новый не пускал. А вот Кайти хотела. Она так ждала этот новый очаг. Обидел я Кайти, радость отнял… Так что о доме говорить не надо.
– Будем говорить и о доме и о многом другом.
Пойгин нетерпеливо повёл рукой:
– О доме потом. Я хочу узнать о другом. Правда ли, что газета послала мне проклятье? Есть ли у тебя такая газета?
– Есть.
Нетерпение в лице Пойгина стало каким-то мучительным.
– Покажи!
Артём Петрович открыл стол, достал газету, развернул.
– Прочитать?
– Дай я сначала сам посмотрю.
Осторожно, словно боясь обжечься, Пойгин взял газету и долго смотрел в её столбцы, испещрённые мелкими знаками – буквы называются. Странно, он, Пойгин, живёт в Тынупе, а о нём рассказали этими мелкими чёрточками, кружочками, хвостиками какую-то весть, и она теперь идёт по всей Чукотке на листе бумаги. Если газета сотворяется столь таинственным образом, почти при участии сверхъестественных сил, надо полагать, добрых сил, то может ли она нести в себе ложь? Как было бы хорошо, если бы он уже мог сам постигать тайну этих чёрточек, кружочков, хвостиков. Ещё надо радоваться, что есть Артём, он, конечно, ничего не скроет, о чём говорит газета, а если бы не было его? Тогда хочешь не хочешь – верь тому, о чём болтает Ятчоль. Можно было бы попросить помочь одолеть неведение жену Артёма, учителя Журавлёва, ну а если бы их тоже рядом не было? Чугунов хоть и умеет понимать немоговорящие знаки, но только на своём языке. А тут, кажется, газета говорит по-чукотски.
Пошелестев газетой у самого уха, Пойгин неожиданно улыбнулся:
– Будто шепчет о чём-то… Медведев взял из рук Пойгина газету:
– Так вот слушай, что здесь написано.
Пойгин откинулся на спинку стула, замер в непомерном напряжении: что бы там ни говорили, для него это была встреча с чем-то сверхъестественным… Медленно и внятно читал Артём Петрович. И по мере того как получала высказанность странная весть, якобы принадлежащая Ятчолю, Пойгин всё мучительней страдал от недоумения. И когда Медведев умолк, откладывая газету в сторону, Пойгин спросил с видом полной растерянности:
– Так Ятчоль уже научился болтать не только языком, но и немоговорящим способом? Разве мало того, что он болтает просто языком?
– Нет, Ятчоль этого не умеет.
– Но как же всё это стало газетой?
– Приехал сюда человек, умеющий делать газету, увидел Ятчоля… послушал его…
– Но разве Ятчоль мог кому-нибудь сказать, что я человек вэймэну линьё?
– Наверное, нет.
– Почему же газета утверждает это? Выходит, произошёл обман?
– Человек, делающий газету, не знал чукотского разговора, он не всё понял у Ятчоля. А Ятчоль чем-то сумел ему понравиться. И этот человек, журналист называется, поверил, что Ятчоль может тебя уважать. Поверил, что он имеет право делать тебе дружеский укор. Потом от имени Ятчоля заставил говорить об этом газету.
Пойгин во все глаза смотрел на Артёма Петровича, стараясь уразуметь непостижимое, снова взял в руки газету:
– Но почему же она стерпела обман? Почему чёрточки эти, кружочки, которые буквы называются, не разбежались в разные стороны, возмутившись обманом? Почему они не прожгли бумагу?
«Вот это вопросик!» – мысленно воскликнул Медведев и после долгой паузы ответил:
– Ты придаёшь газете сверхъестественную силу. А она лишь размышления людей. Конечно, газета, вернее, люди, делающие газету, очень стараются, чтобы не прокрался обман, чтобы размышления на бумаге помещались только самые верные и серьёзные… Но раз газету делают не сверхъестественные силы, а люди… то и ошибки бывают людскими…
Пойгин вдруг засмеялся.
– Вот это ошибка получилась у газеты! Ятчоль меня уважает. Что ж, тут можно только посмеяться. Но укоров Ятчоля я не приму. Не ему делать мне укоры…
– Будем считать, что это укоры того журналиста. Но и он… он тоже… ему надо было бы сначала пожить рядом с тобой, прежде чем судить о твоих поступках… Однако один укор ты должен стерпеть и от него…
– Какой?
– Ты должен научиться читать и писать. Всё это грамота называется.
Пойгин болезненно поморщился:
– Мне уже снится, что я эту тайну постиг. Всё надеюсь, может, во сне придёт прозрение.
Медведев улыбнулся, отчего борода его чуть-чуть раздвоилась.
– Вот о чём мне пришло в голову у тебя спросить. Сколько раз, по-твоему, нужно взмахнуть вёслами, чтобы доплыть на байдаре от Певека до Тынупа?
Пойгин недоуменно вскинул брови, мол, что за шутка? Ответил с усмешкой, как и подобает отзываться на шутку:
– Наверное, столько же, сколько на небе звёзд.
– А за один взмах вёсел не доедешь?
– Я не сверхъестественное существо.
– Вот, вот. Однако грамоту ты хочешь постигнуть, как сверхъестественное существо, в один миг, всесильным прозрением.
Пойгин засмеялся, оценив ум собеседника, сумевшего шуткой высказать очень серьёзную мысль.
– Да, пожалуй, ты прав, – с глубоким вздохом удовлетворения от сердечной и непустой беседы сказал Пойгин. – Я вздумал одним взмахом вёсел промчаться на байдаре от Певека до Тынупа. Я тебя понял. Но у меня нет лишней жизни, чтобы каждый вечер ходить в школу…
– Ты с избытком наверстаешь потраченную часть жизни, когда научишься грамоте. Поверь, тебе это совершенно необходимо… Ну а теперь давай пить чай. Я совсем забыл, что гость, возможно, мучается от жажды…
– Зато я утолил рассудок…
Кайти отпустила мужа в тундру ещё в то время, когда весь Тынуп был в глубоком сне.
– Иди, – сказала она Пойгину. – Я чувствую, тебе хочется поговорить с птицами. Только возвращайся хотя бы к времени нового сна.
Кайти не могла сказать возвращайся к вечеру, потому что в земном мире была счастливая пора круглосуточного солнца.