лого поступка Скверного по имени Ятчоль. Пусть простит меня Линьлинь за то, что я унёс его волчонком в мешке из волчьего логова.
Но вот взошли две зари, и оказалось, что они сёстры, способные изгнать мрак ночи. Вот и я, человек, встретился с волком. Пусть это будет означать, что мы изгоняем злого духа вражды и страха. Пусть вражда и страх не разделяют человека и зверя. Да, я знаю, что человек всегда будет идти по следу зверя, а зверь – по следу другого зверя. Бывает, что и зверь идёт по следу человека. Так уж предопределено в этом мире. Но тем более необходимо, чтобы Линьлинь теперь вот, когда вечерняя заря встречается с утренней, сидел как друг со мною рядом. Мы готовы перед ликом мироздания ответить за всё… Да, я говорю, ничего и никого не остерегаясь: мы готовы…»
И Линьлинь, словно желая подтвердить своё согласие с человеком, приручившим, но не унизившим его, опять хрипел, подняв к небу морду и вытянув шею. Может, волчий вой, который жил в Линьлине, потому никак не мог прорваться наружу, что приручённый зверь боялся накликать волчью стаю: тогда обнаружилось бы, что между человеком и волком существует извечная вражда. А Линьлиню так не хотелось вражды в пору изгнания ночи, когда он, даже незрячий, видел огонь двух зорь.
Человек понимал волка. Человек курил трубку, кивал задумчиво головой, человек соглашался, что не надо вражды. Пусть оленёнок, который умеет затаиться, словно бы сливаясь с тундрой, останется не замеченным волком. Пусть куропатка не попадётся на зубы песца. Пусть собаки, выпущенные человеком, не догонят медведицу с её медвежатами. Пусть не прольётся кровь хотя бы в этот миг, когда вечерняя заря встречается с зарёй утренней, одолевая рубеж печальной страны вечера. Пусть это будет миг великого прощения и прозрения. Пусть в этот миг в голове каждого разумного существа, именуемого человеком, возникнет спасительная мысль, что в этом мире, в котором он пребывает, всё должно быть справедливо и разумно.
Так думал Пойгин, сидя на холме, очищая себя огнём зорь. На багровом фоне чётко обозначились далёкие чёрные точки: это летели со стороны моря два ворона. Как знать, может, они только что покинули голову умки. Где-то там, во льдах берегового припая, сидел на задних лапах умка, смотрел на встречу двух зорь и думал о своём. И думы его, превратившись в воронов, полетели к человеку, чтобы пожелать ему долголетия и мудрости. Этот человек, по имени Пойгин, ни разу в своей жизни не выстрелил в медведицу и её детёнышей. На этого человека можно надеяться. Пусть вороны, в которых превратились думы умки, скажут ему об этом…
Всё ближе, ближе вороны. Вот они прокаркали уже над самой головой человека. Внимательны глаза человека. Обычно, когда над ним каркает ворон, в его глазах можно уловить суеверный страх: не накликал ли чёрной беды? Но в этот миг встречи двух зорь человек был спокойным, ему не хотелось думать о беде, ему хотелось верить в добро.
На горизонте клубились тучи. В воображении Пойгина они превращались в живые существа. Плывут в чистом огне меднорогие олени, а вон взмахнул арканом пастух. Сверкнул аркан солнечным лучом, захлестнул сердце Пойгина. Однако не больно сердцу. Оно послушно солнечному аркану. Словно бы верный друг Майна-Воопка подал Пойгину знак своей дружбы и преданности. Пусть ещё много лет живёт настоящий чавчыв Майна-Воопка. Пусть те два ворона, которые недавно прокаркали над головой Пойгина, пролетят и над Майна-Воопкой и пожелают ему долголетия. А вон дочь Кэргына – Женщина из света. Выплыла улыбчивым ликом, подтверждая своё явление из солнечного света. Из её смеющихся глаз вылетели стрелы солнечных лучей. И угодили все стрелы прямо в сердце Пойгина. Но не больно сердцу. Мягко и тепло сердцу. Хорошо, что есть Кэргына. Хорошо, что есть Антон. Хорошо, что есть три внука и скоро будет четвёртый…
Но что это? Почему так стало беспокойно Пойгину? Снова над его головой пролетело два ворона. И один из них как будто бы сказал: «Кайти!» И второй тоже сказал: «Кайти!» Тучи на красном фоне двух зорь образовали высокую, очень высокую гору. И на самой вершине её вдруг встала Кайти. Словно поднялась с каменного ложа, куда он отвёз её много лет назад. Манит Кайти Пойгина к себе руками и, похоже, о чём-то спрашивает. Слева, где-то внизу, сидит Мэмэль. Обхватила голову руками и качается из стороны в сторону. Кайти показывает на неё и по-прежнему о чём-то спрашивает. И пронзила Пойгина догадка: Кайти хочет знать, не нашлось ли её письмо, которое стало амулетом. Да, нашлось! Нашлось! Его вернула Мэмэль. Это она похитила у Пойгина кисет, узнав, что в нём хранится письмо Кайти. Потом, много-много лет спустя, пришла Мэмэль в дом Пойгина и протянула с виноватым видом спичечный коробок, перевязанный нитками из оленьих жил. Вот, вот он!
Пойгин торопливо достаёт кисет, извлекает из него спичечный коробок, развязывает нитки. Он знает, что Кайти ему только воображается, но волнуется так, как будто Кайти предстала перед ним живой. Вот, вот оно, её письмо. «Я шью тебе торбаса. Палец уколола иглой. Люблю тебя. Я разжигаю костёр. Огонь горит. Горит огонь. А я тебя люблю. Тебя рядом нет. Воет волчица. Значит, тоска. Значих, я тебя люблю. Скорей приходи. Я сказала всё». Слова эти Пойгин знает наизусть. Они доносят до него голос Кайти. Шелестит листочек бумаги, а Пойгину кажется, что это вздыхает его Кайти. Ах, как хорошо, что две зари, изгоняющие ночь, подарили Пойгину воспоминания о Кайти. Это диво просто, как хорошо…
Пойгин достаёт из коробки другой листок, сложенный много раз, осторожно разворачивает. На листке оттиск его председательской печати. Это теперь тоже амулет. Спрятав оба амулета в коробок, Пойгин аккуратно перевязывает его нитками из оленьих жил, прячет в кисет, предварительно набив из него трубку табаком.
Дымится трубка. Текут, как дым, изменчивые мысли Пойгина. Вон в той стороне, где поднимается гряда высоких холмов, должны быть норы песцов. Надо бы пройтись там, приглядеться. Кажется, даже отсюда видно, как пробегают, будто теки, уже линяющие песцы. Может, проверяют свои тайники? Пойгина всегда поражало то, что песцы заготавливают пищу ещё в летнюю и осеннюю пору, но не для себя, а для потомства, которое у них пока даже не зачато. Это лишь потом, когда пройдёт долгая зима и наступит весна, когда останутся позади брачные страсти, родятся те, для кого запасалась пища. И как бы ни был голоден песец зимой, пусть даже смерть голодная настигает его, он ни за что не раскопает тайник: это не для него, это для будущего потомства, которое пока даже не зачато.
Однажды Пойгин рассказал об этом Антону и Журавлёву. Изумлённые, они долго о чём-то говорили по-русски, а Кэргына потом перевела их разговор отцу. Оказывается, их поразила забота этого зверька о своём потомстве, и они пожелали человечеству заглянуть на много лет вперёд, подумать о благополучии будущих поколений. Ведь если это умеет даже зверь, то каков же должен быть человек!
Поглядывал Пойгин в сторону гряды холмов, и, кажется, кожей видел мелькающие тени суетливых песцов. Не один раз он наблюдал, как песец утрамбовывал носом свои тайники. Крутится без устали и всё тычется и тычется носом в землю, а потом прикроет заветное место травкой, разного хлама туда натаскает. И ни за что не догадаешься, где тайник.
А до этого рыл песец землю, добирался до вечной мерзлоты. Вот яма и готова. И тащит, тащит песец – то птицу, то птенца – и аккуратно складывает в рядок, хвостами ровненько в одну сторону, а клювами в другую. Тут же ещё и яйца птичьи уложит по двадцать штук, а то и два раза по двадцать. Аккуратно уложит на птичий пух, чтобы остались целы до нужного дня, когда придёт пора всё это скормить потомству.
Да, правы Антон и Журавлёв, очень правы: человеку есть чему поучиться даже у этого зверька.
Поглядывает в сторону гряды холмов и незрячий Линьлинь: чувствует волк, что у песцов начинаются брачные страсти. И хотя он уже стар, всё равно непонятное волнение возбуждает его, и он опять пытается выть.
То была последняя весна в жизни Линьлиня. Пойгин ещё не знал, что пройдёт чуть больше полугода, и он расстанется со своим верным другом в торосах застывшего моря. Умрёт Линьлинь. И придёт в голову Пойгину, что пора умирать и ему. Да, пора, тем более что дочь опять ждёт внука, в живой сути которого так хотелось Пойгину возвратиться на землю из Долины предков…
Но не рано ли умирать? Может, Кэргына права: не лучше ли дождаться четвёртого, пятого, а там и шестого внука? «Ого! Вот это ты разохотился!» – мысленно воскликнул Пойгин, опуская ноги с кровати на медвежью шкуру. В комнате внуков звучало радио. Весёлая музыка подмывала Пойгина повторить то, на чём застигла его дочь: должен ведь он всё-таки понять, в чём секрет русской пляски. А то так и умрёт, не утолив своего давнишнего желания.
Искренне страдая, что не может одолеть эту странную прихоть, Пойгин опять вышел на середину комнаты, с конфузливой улыбкой поддёрнул кальсоны и начал выделывать ногами немыслимые движения, пытаясь подчинить их ритму развесёлой музыки. Он очень старался, злясь на то, что кальсоны всё время спадали и тесёмки путались в ногах. Он готов был подпоясаться ремнём и оборвать тесёмки, но музыка могла закончиться, а без неё не было никакого смысла пытаться постигнуть и без того непостижимое.
И что за наказание! Именно в то мгновение, когда вроде бы ноги его начали подчиняться ритму, дверь отворилась, и на пороге возник почтальон Чейвын.
– Что с тобой происходит? – изумлённо спросил Чейвын, уже пожилой человек, носивший очки. Медленно сняв очки, он попытался объяснить своё недоумение: – Похоже, ты решил на старости лет заняться пис-куль-ту-рой, как это делают школьники прямо перед окнами моей почты.
– Да, да, я занимался пис-куль-ту-рой! – с запинкой выговорил трудное русское слово Пойгин, радуясь тому, что нашёлся выход из его затруднительного положения. – Умирать собрался, долго лежал, ноги затекли. Вот и вздумалось мне как следует потоптаться. Сам знаешь, путь в Долину предков не очень короткий…