Клим несколько раз набирал ее номер – отчего-то надеялся, что она позовет его. Горничная каждый раз отвечала, что мисси нет дома.
– Передать что-нибудь?
– Нет, спасибо.
Нина не верила в вечную любовь. Давно, еще во время плавания на корабле Старка, она сказала:
– Мы постоянно меняемся и вырастаем из старой любви. Так что не надо строить иллюзий.
Вырасти из любви могут только дети, взрослые ее снашивают, если не берегут. Нина стоптала свою любовь, как подметку; Клим свою хранил у сердца.
Скоро у них родится ребенок. В голове не укладывалось. Если Нина не пустит его к малышу – смириться? Или требовать, чтоб делилась счастьем?
Любить – это все время чего-то ждать: удел пассажиров – тех, кого везут от остановки до остановки. Бессердечный машинист распоряжается твоей жизнью: захочет – прибудет в назначенное место по расписанию, захочет – пустит состав под откос.
– Привет! – сказала Марта, подсаживаясь к Климу за стойку. – Эй, Уолтер, налей-ка мне содовой! Нет, виски не надо, а то я свалюсь до конца ночи.
Бармен подал ей стакан. Марта выпила, промокнула губы платочком.
– Слышал новость? – тронула она Клима за плечо. – Оказывается, чешский консул был вовсе не консул, а самозванец. Он прикрывался дипломатическим статусом и торговал оружием и вином – мне только что рассказали. Полиция хотела арестовать его – прямо в ресторане на Нанкин-роуд, – а он со страху помер. Говорят, инфаркт. Его сообщницу посадили под домашний арест – она только-только родила.
3
В Нинином доме горело лишь два окна: одно наверху, другое на первом этаже. У ворот скучал полицейский. Клим смотрел на него, тяжело дыша. Всю дорогу бежал бегом – трамваи уже не ходили.
– Мне надо повидаться с арестованной, – сказал он, предъявив репортерское удостоверение.
Полицейский покачал головой:
– Ночью никого не пускаем.
– У нас номер верстается, и нам срочно нужно интервью с мисс Ниной. Это дело международного значения.
Полицейский ничего не понял, да и не хотел понимать. Препирались долго, пока на шум не явился другой китаец – начальство.
– Не велено!
– Велено!
Клим сунул ему в руку часы «За отличный глазомер». Начальник взвесил их на ладони:
– Проходите, но она с вами не будет говорить: она дикая.
В разоренной обыском гостиной сидели младшие чины и резались в карты. При виде начальника они поднялись:
– Мисси у себя, никаких происшествий не было.
Из комнат второго этажа донесся детский плач. Сердце у Клима оборвалось.
Он поднялся по лестнице. Тонкий крик резал уши. Клим постучал в дверь, вошел, не дожидаясь ответа.
Нина стояла посреди комнаты. Свет ночника, на полу какие-то тряпки, бумаги, сломанный стул: полицейские и здесь все перевернули вверх дном.
– Ну что вам еще надо? – простонала Нина. На руках у нее лежал ребенок – голый, с перекошенным от писка лицом.
Она была в панике. Не спала две ночи, горничную выгнала:
– Чьинь ходит, и за ней холодный воздух завихряется! Ну как ты не понимаешь? Ведь можно простудить ребенка!
В ней ничего не осталось от гордой дамы. Клим видел перед собой перепуганную самку – молодую, неопытную, всеми силами пытавшуюся защитить свое дитя.
– Это девочка? – спросил он.
Нина отодвинулась, будто опасалась, что Клим отберет у нее ребенка:
– Она есть хочет.
Села на диван, высвободила неестественно большую грудь; девочка ухватила сосок. После крика тишина показалась оглушающей.
– Что случилось с Иржи? – спросил Клим.
Нина отмахнулась:
– Не знаю… Мне не до него было. – Прикрыла глаза, но тут же встрепенулась: – Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате? Это ведь и твоя дочь.
– Позабочусь.
Клим сидел – растерянный, ничего не понимающий. Его дочь, его жена… Внизу полицейские…
– Ты назвала ее Екатериной?
– Да. Ее надо покрестить. Ты можешь найти священника?
– Найду.
Явился начальник караула:
– Сейчас сменщики придут. Уходите.
Клим поднялся, дотронуться до ребенка так и не посмел. «Неужели моя дочь? Невозможно…»
– Обо мне не беспокойся, – быстро проговорила Нина. – У меня очень толковый адвокат, он вытащит меня. Приходи завтра и приводи батюшку.
Клим шел по черно-белому городу: пар изо рта, на тротуаре – снег, цепочка следов. Нина, дочка Катя… Страх за них такой, будто кто-то продел раскаленную проволоку между лопаток.
Клим свернул к «Дому надежды». Поднял глаза на тихое небо. Каждая звезда – как зритель в Колизее, ждущий исхода боя.
4
С утра в дом Нины явился Олман и привел с собой китаянку с улыбчивым морщинистым лицом.
– Это няня, – сказал он зевающему начальнику караула. – Она будет помогать с ребенком.
Нина и слышать не хотела о том, чтобы доверить Катю чужой тетке, но Олман настоял:
– Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей – и вас посадят. Делайте, что вам велят: отдыхайте.
Страдая, Нина разрешила няне взять девочку. Приход Олмана и вчерашний визит Клима немного взбодрили ее. Все эти дни она жила как в бреду: ей казалось, что целый мир ополчился против нее.
– Главное – все отрицать, – сказал Олман, когда няня с девочкой вышла из комнаты. – Вы ничего не знали, Лабуда не посвящал вас в свои махинации.
Нина медленно кивнула. Она погубила Иржи. Убила своими руками. Еще посмеялась за день до его смерти:
– Что вы вечно трясетесь, как овца? Мы маленькое скромное консульство, никому нет до нас дела.
– Рано или поздно полиция раскроет нас, – произнес Иржи.
Как в воду глядел.
Слава богу, Клим пришел. Пусть он думает о Нине все что хочет, главное, Катя не останется одна, если произойдет что-нибудь ужасное.
– Наша задача – перевести вас из подозреваемых в свидетели, – сказал Олман. – Лемуан не появлялся?
Нина слабо улыбнулась:
– Конечно нет. Такие, как он, во время бури всегда зарываются в песок.
Олман пообещал взять на себя хлопоты по похоронам Иржи.
– Тамара передает вам привет и просит, чтобы вы ей сразу позвонили, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она уже разработала план спасения вашей репутации: к нам на обед созваны все кумушки Французской концессии. Тамара готовит речь о несчастной молодой матери – жертве злодеев и обстоятельств.
– Спасибо… Я сама виновата – заварила эту кашу, втянула вас всех.
Олман поцеловал ей руку:
– Расхлебывать каши – моя профессия. И это дело – пустяки по сравнению с тем, чем я сегодня занимался. Мои клиенты, две знатные китайские семьи, десять лет назад решили поженить своих детей. Ребятишки выросли и заявили, что не хотят друг друга. Теперь надо возвращать все подарки по списку – на пятнадцать тысяч долларов. Знаете, что меня больше всего потрясло? Десять лет назад родители невесты подарили будущему зятю настоящий трон! Я не шучу – из слоновой кости!
5
Несмотря на хлопоты Олмана, домашний арест Нины не был отменен, но ей разрешили принимать гостей.
Клим привел отца Серафима и будущих крестных: Аду и Митю.
– Больше никого не нашел, – сказал он Нине. – А на Митькину бритую башку ты не смотри, он православный, только увлекается восточной… э-э… философией.
Отец Серафим не одобрил его выбора:
– Да это ж еретик! Вероотступник!
– Митя, ты крещеный? – строго спросил Клим.
– Да.
– Ты веруешь во Христа?
– Я во всех верую.
– Вот видишь!
Отец Серафим не стал спорить: у него была великая радость – умер Ленин, и великое горе – Британия признала СССР.
– Что ж это делается? – говорил он, доставая из мешка крест и епитрахиль. – Большевики того гляди рухнут, аки овцы без пастыря, а эти ироды английские в ножки им кланяются!
Ада смотрела на Клима круглыми глазами: как же так – у него родилась дочь, его супруга живет в богатом особняке и находится под следствием?
– Почему вы к ней не переехали? – шепотом спросила она у Клима. – У вас ребенок… Но ваша жена тут, а вы – в «Доме надежды».
– Недостоин, – весело ответил Клим. – Рад бы в рай, да грехи не пускают.
6
Отец Серафим пел: «Крещается раба Божия…», Нина косилась на торжественное, сосредоточенное лицо Клима.
Не бросил, несмотря ни на что. Пришел в самую трудную минуту.
Он смотрел на Катю – с готовностью любить, заботиться. Как было странно, что она принадлежала не только Нине. Но это хорошо: у нее будет еще одна родная душа.
Пусть Клим будет приходящим отцом. Репутации все одно конец – после уголовного дела не отмоешься.
Когда Катю макнули в воду, она даже не пискнула, лишь водила вокруг недоуменным взглядом и зевала ротиком-треугольничком. Обтерли, нарядили в рубашку.
– Ну, поздравляю! – сказал отец Серафим. – Пусть растет послушной.
– Вот уж спасибо, – проворчала Нина, но так, чтобы батюшка не разобрал. – Она будет самостоятельной девочкой с железной волей. А вырастет – пусть деньги зарабатывает, чтобы ни от кого не зависеть.
Клим наклонился к ее уху:
– А я ее научу, чтобы она никогда не работала ради денег.
Нина сердито взглянула на него:
– А ради чего надо работать?
– Ради удовольствия. Если ты потратила время на то, что не радует, ты прожила его напрасно. И никакие миллионы этого не исправят.
Опять чуть не поругались, но Клим первый признал свою неправоту.
– Ты деспотична, как царь Ирод, – сказал он Нине на прощание. – Будь у тебя хотя бы резиновая воля, а не железная, я бы к тебе вернулся. А так дудки.
Катя проснулась ночью, запросила есть. Нина взяла ее на руки.
Золотистый вихор надо лбом, розовые щечки, теплая ладошка – и такое сокровище в полуразграбленном доме.
Нина укачивала Катю и вспоминала своего первого, неродившегося ребенка – она потеряла его в тот день, когда получила известие о смерти Одинцова.
Она отмахивалась от тяжких мыслей, но они надвигались на нее, загоняли в угол. Что ни день – в газетах новости: кто-то мучает, похищает или бросает детей. Китаянки рожают в год по ребенку, а они все мрут и мрут – от голода, от болезней, от дурной воды.