1
Здесь надо сделать оговорку, отступление… Было ли то, что описано в предыдущей главе? С точки зрения земного жителя вопрос нелепый. Но Белый шарик был обитателем звездного мира, где свойства и законы совмещенных пространств иногда сплетаются в клубки неразрешимых загадок… Там проблема «было — не было» вовсе не кажется такой бессмысленной.
Взять, например, явление отраженных граней! Луч временного вектора, ударяясь о соседнее многомерное пространство, как о плоскость, уходит от него рикошетом, будто от зеркала. Причем бывает, что реальный источник этого луча быстро гаснет, а отраженный в соседней грани начинает жить по своим законам, формируя вокруг себя собственное пространство и собственные события. Поди разберись: на самом деле они — или только отражаются?..
Стасик-то, конечно, о таких сложностях не подозревал. А Белый шарик задумывался. Ведь, в конце концов, это именно он лихо двинул Вильсона по вектору Времени вперед почти на полгода. За один миг! От той секунды, когда услышал Стаськины слова (просто крик души!): «Вот если бы сейчас было лето», — до майского дня, когда Вильсон оказался в парикмахерском кресле.
Двинуть-то двинул, но сколько энергии это стоило! (И опять большие шары бранили его за легкомыслие.) А основная сложность в том, что на темпоральном векторе с декабря по май возник, естественно, временной вакуум. Природа же, как известно, ни в чем не терпит пустоты. И свободный объем времени, словно бутыль с выкачанным воздухом, начал стремительно всасывать в себя поток событий.
Неясным осталось одно: случились эти события на самом деле или они — только продукт отраженного вектора? Если они были, то почему и Стасику и Яшке многое вспоминалось потом скомканно и урывками? Почему, например, Белого шарика не беспокоило, что с марта все сильнее кашляла сестренка Вильсона? Нет, он помнил это и даже несколько раз делал из хлебных крошек и горошин очень нужные для Катюшки лекарства, которых не оказывалось в аптеке. Но тревоги Шарик не ощущал. Может, потому, что все чаще был занят своими звездными делами? Или дело в том, что все это было не по правде?
Но как же не по правде? Вон в углу у двери стоят Стаськины лыжи, купленные в январе. Вон на Вильсоне штаны, сшитые из обрезков костюма, который мама заказала на неожиданно свалившиеся деньги. И галстук пионерский. Значит, весной в самом деле приняли Стаську в пионеры (он все боялся, что не примут из-за двойки по арифметике)…
А главное — вот он, рядом с Вильсоном, Яшка. Не было бы Яшки, если бы не случилось тогда, зимой, разговора: «А я думал, ты превратился…» — «С чего ты взял?» — «Я не взял… Просто подумал: вот хорошо бы…»
Нет, нельзя сказать, что такая Стаськина мысль была неожиданной для Белого шарика. Смутное и даже какое-то стыдливое это желание появилось, когда Шарик подглядывал Стаськины сны. А может, и не только подглядывал, может, и подсказывал иногда. По крайней мере, Стасик этих снов утром не помнил, а Шарику они впечатывались в память навсегда.
Стасик то пробирался среди оплетенных ползучим кустарником скал, то бежал по песку вдоль очень широкой и очень синей реки за уплывающим пароходом, то искал кого-то на узких улицах незнакомого города… И в конце концов находил! Другого мальчишку. Веселого, бесстрашного, с ясным лицом — похожего на того, который был в комнате Полины Платоновны на портрете. И тогда начинался самый хороший сон. Стасик и этот мальчишка запускали с крыши самодельный самолет, ловили в лесной траве светящихся кузнечиков, летали, обнявшись, на доске качелей, подвешенной не к веревкам, а к солнечным лучам. И дрались иногда с бледными чичами.
Чич было много. Они нападали толпой. Но как нападали, так и откатывались, прижимая к синякам и ранам немытые лапы. Потому что Вильсон и его друг сражались самозабвенно… Чаще всего бой шел на скалистой площадке, у тесного входа в пещеру. Там, в этом гроте, было спрятано какое-то сокровище. Какое — не знали ни Стасик с другом, ни их враги. Но в темной глубине пещеры горело желтым светом окно с плавно закругленным верхом и переплетом в виде буквы «Т». И нельзя было подпустить пиратов к этому теплому и доброму окну. Звенели сабли, кортики и ятаганы, синий пистолетный дым клочьями застревал среди горячих камней, бледные враги с воем катились вниз, теряя рваные треуголки и башмаки. И к двум пацанам в синих матросках и красных галстуках с блестящими пряжками подступиться не могли. Потому что те стояли спиной к спине и так сверкали клинками, что ветер летел, будто от пропеллеров…
Шарик смотрел на это со стороны. Со смесью радости, зависти и ревности. Потому что не он отбивался от врагов спина к спине с Вильсоном. А так хотелось быть на месте того мальчишки!
Да, чтобы дружить с мальчиком по-настоящему, надо стать мальчиком самому. Конечно, можно сказать, что в душе Белый шарик и так был мальчишкой. Но это утешение годилось лишь до поры до времени. Душа душой, а хочется, чтобы в жизнях друзей побольше было одинакового. Чтобы зимой вместе на лыжных горках, а летом на реке; чтобы вдвоем бегать в кино «Победа» на «Золушку», «Чапаева» и трофейных «Мушкетеров». Чтобы знать эту жизнь, как Стаська — на вкус, на запах, на ощупь. И чтобы — спина к спине, когда встретится компания Чичи. «Держись, Матрос Вильсон! Они не пройдут!..»
И чем дальше, тем сильнее хотелось этого. Но Шарик боялся признаться Стасику в таком желании. Во-первых, почему-то очень стеснялся. Во-вторых, было страшно, что мальчишка из него, из Шарика, не получится.
Нет, само физическое превращение в мальчика не казалось Шарику трудным. Хитрости живых клеток ему были известны, и создать в своем сознании матрицу мальчишечьего организма ничего не стоило. Этакий штамп, чтобы потом — шлеп — и готов пацан с головой и ушами, с руками и ногами, лет десяти с виду. Но что внутри этой ушастой головы? Как быть с характером и прочими неуловимыми нейро-энергетическими полями, которые называются словом «душа»? Для души матрицу не слепишь. И если сейчас — тяп-ляп и готов мальчишка, то это будет наверняка второй Стасик. Второй Матрос Вильсон. Потому что ничьей другой мальчишечьей души Белый шарик не знал. А зачем Стасику двойник? Он и от себя-то не в восторге, а тут, пожалуйста — еще один такой же!..
Конечно, хорошо бы влиться в мальчишечье тело уже со своей собственной душой и характером. Но вот тут-то и начинался главный страх: есть ли у него, у Белого шарика, эти человеческие свойства? Одно дело жить в пластмассовом шарике и откликаться резонансом на Стаськины мысли и чувства. Другое… Вот получится ли это «другое»?
…Впрочем, скоро он сообразил, что какой-никакой характер у него есть. Потому что не может портиться то, чего нет, а Большой Белый шар прямо заявил Шарику:
— Голубчик мой, я вынужден сказать, что порой твой характер делается невыносимым. Ты то и дело споришь со старшими.
— Дитя растет, скоро переходный возраст, — хмыкнул Красный шар.
— За такие «переходные» фокусы раньше быстренько попадали под черное покрывало, — прокряхтел Темно-красный шарик. Он, видимо, по старости лет забыл недавние события. Шарик только фыркнул.
— Нет-нет, мы очень благодарны тебе за то, что ты так храбро разделался с покрывалом, — заторопились, просто закудахтали Желтые близнецы. — Но зазнаваться — это очень-очень нехорошо. Это крайне повредит тебе в момент Возрастания…
— Еще больше повредит то, что он так безрассудно тратит энергию, — напомнил Большой Белый шар.
— Чтобы покрывало разодрать — это безрассудно, да? Это вы сейчас так говорите, а тогда…
— Ну, хорошо, хорошо… Но нельзя же теперь жить за счет одного подвига. Надо думать о постоянных обязанностях и о будущем. А ты тратишь энергию на посторонние дела, на игрушки.
— Моя энергия, хочу и трачу, — буркнул Шарик. Впрочем, негромко, про себя.
А про постоянные обязанности он не забывал. Не надо думать, что он проводил со Стасиком дни и ночи, беседовал да сны смотрел. Когда необходимо, он занимался своими звездными делами. Его серия двойных веерных импульсов дала в Сети такой резонанс, что о «Белом малыше» заговорили по всей округе.
Были, правда, и просчеты, а один факт совсем скандальный. Шарик засмотрелся Стаськиным сном про полет на зеленом аэростате и постыдно прозевал отраженный импульс переменной частоты аж из самого дальнего запределья. А перехватить его и направить по касательной к большой дуге Сети мог только он, Белый шарик: он один в этой области пространства имел нужный отражательный индекс. И прошляпил!
Тут уж он услыхал про себя много чего. И не только от шаров-воспитателей, а от всех ближних и дальних соседей. И ответить нечего… И понял Шарик, что чувствовал друг Вильсон, когда забыл закрыть печную вьюшку, умчался с лыжами на горки Банного лога и выстудил комнату. «Растяпа безмозглая, только улица у него на уме! Катя и так кашляет, а ты в доме Северный полюс устроил! Вот запру лыжи в чулан!..» И ясно было, почему Стасик не огрызнулся и не обиделся, а только потер место, по которому попало скрученным фартуком. Чего уж тут…
2
Однажды Шарик спросил:
— Вильсон, ты опять не помнишь, что видел во сне?
— Ой, помню! — обрадовался Стасик. — Здорово было! Мы… с каким-то мальчишкой, с хорошим таким, пиратов лупили! Они лезут снизу по скалам, а мы — ж-жах! ж-жах!.. Какую-то пещеру защищали. Только я не понял, при чем тут пещера? Зачем она?
— Наверное, это грот в скалах, — осторожно разъяснил Шарик. — У тебя же песня любимая: «Мы спина к спине у грота отобьемся от врага»…
— Не-е! — Стасик даже сморщился. — Ты что говоришь! В песне грот — это мачта!
— Какая мачта? — Шарик расстроился. Зря, значит, делал этому сну подсказку.
— Обыкновенная! Самая большая на корабле. С реями, с вантами, наверху клотик.
— Что? К… лотик?
— Ну да! Не знаешь разве? Такой шарик плоский… — Стасик засмеялся. — Вот будешь подолгу под подушкой лежать, тоже сплющишься, как клотик…
— К… лотик… А лотик? Это что такое? Есть такое слово?
— Не знаю… Может, маленький лот? Такая штука, чтобы глубину измерять с корабля.
— Нет… это что-то другое, — незнакомо, даже как-то отчужденно отозвался Шарик. Он и сам не понимал, что с ним. Непонятное, полузнакомое мелькнуло в памяти яркой щелью. Словно приоткрывшийся на миг вход в иное пространство. Не в свое, звездное, не в Стаськино, а в какое-то третье…
— Ты чего испугался? — забеспокоился Стасик.
— Я нет… я… ага, испугался! Ты вот что… Не толкай меня под подушку каждую ночь, а то и правда сплющусь. Положи меня в горшок с геранью! Да не бойся, никуда я не денусь!
— Ну, пожалуйста… А может, лучше я тебе специальный домик сделаю? Из картона, разноцветный…
— Нет! В горшок с цветком!
— Ну, как хочешь, — растерянно и обиженно сказал Стасик. И уложил целлулоидный мячик в черные земляные крошки под герань, у горшечной кромки.
…Сразу не стало Стаськиной комнаты. Окна сделались высокими, со сводчатым верхом и частыми переплетами. Вместо рыжего фанерного шкафа — большие, под потолок, часы. Лиловый кот сидел на тумбочке и терся щекой об угол граммофона. Из граммофонной трубы торчала крокодилья зубастая голова.
И мальчик, стоявший посреди комнаты, был не Стасик. Лохматый, большеголовый… И появившаяся перед ним женщина совсем не походила на маму Вильсона. Очень прямая, в длинном черном платье с блестками, с высокой седой прической, в пенсне. Сердито сверкали стеклышки.
— Фаас ту вертраахт!..
«Ты что же это натворил! — понял Белый шарик. — А ну, подойди сюда, негодник…»
…Мальчишка поправил на плече широкую лямку, заправил мятую рубашку в старые, с обтрепанными у колен кромками штаны и сказал снисходительно:
— Подумаешь… Вы даже и шлепнуть-то как следует не умеете…
— Я не знала, что у тебя в штанах столько пыли. В следующий раз замотаю себе рот полотенцем, чтобы не чихать. И возьму линейку из пальмового дерева.
— Вы же давно сломали ее о лысину директора гимназии! Сами рассказывали.
— У меня есть другая, покрепче… — Женщина отвернулась, будто опять собиралась чихнуть, но мальчик мигом учуял, что она старается не засмеяться. И засмеялся сам:
— Мадам Валентина! Вы вовсе и не сердитесь!
Она сказала с притворной печалью:
— Лотик, ты чудовище! Как я могу не сердиться, если ты чуть не загубил самый главный мой эксперимент! Ведь это еще маленький робкий росток. Над ним даже дышать надо осторожно, а ты мажешь клеем и лепишь на него какую-то гадость!
— Какую гадость?! Я окошко сделал. Вы же сами говорили, что Вселенная — это дом для всего человечества!
— Действительно, говорила. Но…
— А кристаллик — модель Вселенной! Значит, тоже дом, только маленький. А какой же дом, если без окошка?
— Гм… Но если бы ты все испортил?
— Я же осторожненько…
Оба они — Лотик и мадам Валентина — смотрели теперь на цветочный горшок, в котором лежал Шарик. Тогда Шарик бросил импульс-анализатор в часы, отразил его от стекла на циферблате и направил обратно — чтобы увидеть себя.
Но его, Белого шарика, в горшке с геранью не было. За терракотовой кромкой торчал из влажной земли синевато-прозрачный кристаллик размером с огрызок толстого карандаша. И на одной из граней его горело сделанное из желтой фольги окошко. Будто на елочном домике…
Жутковатое чувство пустоты, падения, замирания испытал Шарик. Потому что было непостижимо: вроде бы есть он на свете и в то же время его нет…
… — Ты почему не отвечаешь? — обиженно теребил его Стасик. — Опять, что ли, импульсы ловишь в своем Кристалле?
— Подожди. Я вспоминаю…
«Лотик… Лотик… Лотик…» Ребята постарше звали его Головастиком…
Жутковатая пустота рассеялась. Выросли на ее месте башни города с тесными улицами, статуями рыцарей и звонкими трамвайчиками, бегущими по откосам городского холма… Картина за картиной, случай за случаем… Будто он, Шарик, сидит с Вильсоном в кинотеатре «Победа» и считывает импульсом с экрана полузнакомый фильм.
— Вильсон! Ты когда-нибудь слышал о городе Реттерхальме?
— Не-а… Где это?
Если бы знать где. И в какое время. И вообще — откуда все это? Может, просто сон?
Разве шарики могут, как люди, видеть сны?
И, кроме того, обычный сон — это ведь скомканное отражение того, что было.
А что же все-таки было?
Чтобы не обидеть Вильсона и чтобы разобраться самому, Шарик попробовал рассказать то, что вспоминалось. Насколько мог связно и по порядку:
— Слушай… Неизвестно где и давным-давно был старинный город Реттерхальм. Это означает «рыцарский шлем». Там жила ученая женщина Валентина фан Зеехафен. Она изучала всякие науки… И вот она догадалась, что Вселенная — это громадный кристалл. И чтобы получше изучить его свойства, стала выращивать в цветочном горшке модель Кристалла…
— Разве так бывает?
— Значит, бывает… А у нее жил мальчик, сирота. Раньше его воспитывали три тетушки, но он удрал от них.
— Сильно обижали?
— Да нет, не очень. Но Лотик разозлился на них. Они сдуру подписали вместе с другими жителями города один глупый приговор, чтобы выгнать из города мальчика Гальку…
— Кого? Это же девчоночье имя!
— Полное имя — Галиен Тукк… Его обвинили там за что-то совсем несправедливо. Не помню за что… А он был другом Лотика… А потом этот Галька пробрался на вражеский броненосец, который шел по реке, чтобы обстрелять город…
— Разве тогда были броненосцы?
— Были. Старинные, с трубой, как у самовара, с большущей пушкой. Назывались — мониторы… Галька не дал бомбе упасть на город…
— Как не дал?
— Задержал в полете своим энергополем, он умел… А то бы она разнесла чуть не весь Реттерхальм…
— Как атомная?
— Может быть… Но он не дал. Всех моряков с монитора взяли в плен, а Гальке поставили в Реттерхальме памятник.
— Значит, простили его!
— Еще бы!.. Но он жителей не простил. И ушел из города вместе с капитаном монитора, когда того освободили.
— С врагом?
— Оказалось, что он не враг… В общем, я сам не все понимаю. Путается многое… Помню только, что Лотик потом отправился искать Гальку. Взял с собой его сестренку и ушел…
— И отыскал?
— Не знаю…
— Ну, тогда не интересно… — Стасик не любил плохие и неясные концы в историях, книжках и кино. — А почему ты вспомнил про это?
— Само вспомнилось…
Эти воспоминания тянули за собой другие: обрывки разных событий, видения городов, которых не было в Стаськином пространстве… Но Лотик вспоминался чаще всего. Он поливал особым раствором вырастающий в цветочном горшке кристаллик, а тот следил за лохматым Головастиком с любовью и ревнивым интересом. А Шарик в своих воспоминаниях следил за ними обоими. И порой вживался в их дела настолько, что забывал о своей собственной природе. О том, что он — Белый шарик. Ему казалось, что он маленький кристалл, поселившийся под геранью, а потом сознание перемещалось, и он становился Лотиком. Человеческим ребенком из города Реттерхальма.
… — Дорогой мой, безрассудство, конечно, простительно детскому возрасту, но в известной доле. А ты переходишь допустимые пределы. Я всегда был снисходителен к твоим склонностям, ибо и сам в детстве позволял себе лишнее. Однако сейчас должен заявить: оглянись, голубчик, и скажи себе «стоп»… — Мужчина с румяным лицом и закрученными усами смотрел усмешливо и строго. Сидел он откинувшись в кресле и закинув ногу за ногу. Его круглый животик распирал красно-розовую атласную ткань полосатого жилета. Это был, безусловно, Красный шар.
Мальчик перевел взгляд с полосатого живота на побитые носки своих башмаков.
— Ну, чего я опять такого сделал-то?
— И ты еще спрашиваешь… — Лысовато-седой, тоже полный дядька в светлом костюме и круглых очках покачал головой. Он стоял у окна и смотрел на улицу, а не на мальчишку. Потому что смотреть на отпетого нарушителя порядка и приличий было, видимо, неприятно.
— Он еще спрашивает! — разом сказали две худые тетки в апельсиновых платьях. Они сидели рядышком — одинаковые, с прямыми спинами и высокими желтыми прическами. — Да за такие дела тебя следует засадить под замок на целую неделю!
— Фиг, — сумрачно сказал мальчик Шарик. — Я убегу.
Сморщенный старичок в бордовом халате со скрипом повозился в кресле-качалке, окутал себя дымом из трубки и прокряхтел, что «пора драть». И Шарик опять сказал «фиг».
Красный шар заколыхался в смехе:
— Ну-с, это любопытно. Куда же ты удерешь на сей раз?
— Все туда же! Да-да, понятно! — закудахтали Желтые тетушки-близнецы. — Опять к этому хулигану Вильсону!
— Почему это он хулиган? Вы его не знаете…
— И знать не хотим!
— Дело не в том, хулиган он или паинька, — вздохнул Большой Белый шар. — Я понимаю, если бы ты подружился с каким-нибудь шариком, пускай даже в самой отдаленной грани… А этот, как его… Стасик… он же пылинка, живущая на поверхности… даже не настоящего шара, а детеныша одного пожилого Желтого шарика. Мы все выяснили! Он обитатель какого-то непостижимо крошечного мира. А ты на проникновение в этот микромир тратишь чудовищную энергию!
— Вам-то что… — буркнул Шарик.
— Не смей грубить! — взвизгнули тетушки.
— Не надо волноваться, сударыни. — Большой Белый шар повернулся к мальчику всем своим грузным корпусом. Снял очки и замахал ими, отмеряя слова: — Дело не в нас, а в тебе, сударь мой. Ты расходуешь запасы энергии не-ра-ци-о-нально! Вопреки законам общего развития. И эти законы отомстят тебе. Когда наступит момент Возрастания — а он на носу! — окажется, что нужного жизненного запаса в тебе нет! Не накопил…
— Ну и что?
— А то, что останешься недоразвитым, — подал голос Красный шар. — Не дитя, не взрослый, а так…
— И не сможешь принести ни малейшей пользы Великому Кристаллу, — веско уронил Большой Белый шар самый тяжелый аргумент. — А в таком случае, зачем ты вообще на свете?
Шарик молчал, теребя галстук пыльной матроски. Он еще не знал, зачем он на свете. Может, как раз для того, чтобы дружить со Стасиком. И одна из Желтых тетушек догадалась о его мыслях:
— Он полагает, что его главная задача — общение с микробом…
«Сами вы микробы», — подумал Шарик. Нет, видимо, не подумал, а вырвалось вслух. Тетушки одинаково всплеснули руками. Темно-красный шарик выпустил дым, будто начиненное черным порохом и лопнувшее от взрыва ядро. Красный шар надул щеки.
— Ты, голубчик, в самом деле окончательно распустился!
— Да, пора принимать меры, — сухо сказал Большой Белый шар. — Ступай в свою комнату и не смей выходить, пока не позовут.
— Ну и пожалуйста… — Он поддернул штаны и пошел к себе. Дверь он запер изнутри. Сел на облезлого деревянного коня и, качаясь, стал думать: что же дальше?
…Нет, что ни говори, а характер у него есть.
И душа. И все, что полагается нормальному мальчишке. И значит, пришло время превращаться в белокурого стройного пацана, в Стаськиного друга, который с ним «спина к спине — у грота»…
Вылепить себя можно из чего угодно: из кучи песка, из соснового кругляша, из мешка с прошлогодней картошкой. Но на первый раз лучше взять что-то похожее на настоящего мальчишку.
Сперва Шарик думал о бронзовой скульптуре мальчика Гальки, что стоит в старинном Реттерхальме на обрывистом речном берегу. Он отыскал уже этот город и этот маленький памятник, хотя оказалось, что грань Реттерхальма и его временной вектор сильно смещены по отношению к Стаськиному. Однако Шарика смущала мысль, что статуя сделана специально в честь Галиена Тукка, спасителя города. Если Шарик оживит ее, получится самовольство и самозванство… Может, выбрать для себя какого-нибудь безымянного гипсового горниста? Их много прямо там, в Турени… Но все они какие-то лупоглазые, с тупо-благонравными лицами. Чего доброго, станешь сам таким…
Была еще одна подходящая статуя: мраморный мальчишка в глухом закоулке обширного парка. Гибко выгнувшись, мальчик стоял на заросшем лопухами постаменте, запрокинул голову и вскидывал в тонких руках воздушного змея.
Парк рос в другом, не в Стаськином мире и не в пространстве Реттерхальма. И далеко впереди по времени. Шарик не раз видел его в своих отраженных воспоминаниях и удивлялся: откуда это и зачем? Парк никак не был связан с Реттерхальмом, с Лотиком и Галькой. Откуда он взялся? И мраморный мальчик… Но чем дальше, тем все чаще казалось Шарику: неспроста это…
…В дверь застучали.
— Зачем ты заперся? Открой сию минуту.
— Ага, как же…
— Не бойся, мы хотим еще раз поговорить стобой.
— Опять ругать будете!
— Вы слышите, что он говорит?.. Почему ты такой неблагодарный?
А он вовсе не был неблагодарным, помнил все хорошее: как шары жалели его, как учили, как иногда и баловали… Но сейчас мальчику Шарику хотелось плакать.
— Господа! Он снова удерет к своему Вильсону!
— Да! Удеру!
— Что ты в нем нашел?
— А потому что… с ним хорошо! А вы только воспитываете…
За дверью замолчали. Потом Красный шар покашлял:
— Мы это для твоей же пользы.
Шарик не слушал. Подбежал к окну, вскочил на подоконник, толкнул створки. И прыгнул со второго этажа.
…Сразу все встало на свои места, мысленная игра кончилась. Белый шарик опять висел в пустоте, в центре звездной пирамиды, а большие шары буквально обстреливали его своими укоризненными импульсами. Но Белый шарик больше не отвечал. Собирал силы.