Зерновая лавка у Цзи Юнхэ была построена из дерева. Склад занимал основную часть, а на одном из краев оборудовали жилой угол. В складской части здания потолка не имелось, а в жилой наклеили бумажный. Каждый год перед Праздником весны на бумажный потолок следовало наклеивать новый слой. Для мышей бумажный потолок был что сладкое многослойное печенье. В ночные часы им нравилось проскользнуть поверх потолка и с треском грызть клейстер. В прежние времена по ночам Цзи Юнхэ, услышав наверху колготню мышей, продолжал себе спать, но сейчас малейший мышиный шорох заставлял его сердце холодеть, а пульс – учащаться. Он боялся, что какая-нибудь мышь прогрызет потолок, ненароком кувыркнется прямо ему на лицо и заразит его чумой. Поэтому стоило ему заслышать бег мышей, он вскакивал, хватал метлу и стучал по потолку, чтобы испугать сереньких. Но у мышей сил в избытке, ты их прогоняешь, а через три минуты они являются вновь. При этом Цзи Юнхэ больше не брал с собой кошку, чтобы охраняла спальню, поэтому ночи напролет не мог уснуть. К утру же после бдения глаза у него были красные как у кролика.
Кошка, впав в немилость, перестала замечать мышей и позволяла им сновать где угодно. Радости мышиной не было предела, в праздничном возбуждении они прогрызли на складе пеньковый мешок с гаоляном, исступленно кувыркались в чане с кунжутом, а в ларе с соей устроили себе лежбище. А еще, как будто недовольные отсутствием на складе черного риса, повсюду разбросали свои какашки. Наблюдая бездействие кошки на фоне разнузданного поведения мышей, Цзи Юнхэ засунул ее в птичью клетку, намереваясь пару дней поморить голодом, чтобы та сняла зарок и занялась бы ловлей. Однако на следующее утро Цзи Юнхэ обнаружил, что бамбуковая клетка разломана, а кошки уже и след простыл.
А зерновой лавке без кошки не обойтись, пришлось Цзи Юнхэ идти на базар. «Базар» – название рынка в русском языке. Базар находился на Пристани, место это было хоть и оживленное, но какое-то беспорядочное. Дома в тех краях – словно стариковский рот: смотрелся он впалым и без кровинки, а уж если заглянуть внутрь, так там сплошь выпавшие и сломанные зубы. На рынке том в основном продавали товары мелкие китайские торговцы. Предлагали там купить кошек и собак, одежды, шапки, обувь и носки, семена и солености, а еще пирожки и сахарную вату. Когда русским для постройки домов требовались бетонщики, плотники, каменщики и маляры, то не нужно было их разыскивать, здесь, на базаре, всех можно было нанять по дешевой цене. Ту кошку, что от него сбежала, Цзи Юнхэ как раз на базаре и получил за один доу[32] ячменя. Однако стоило прийти чуме, как кошек стали отрывать с рук: у тех, кто раньше продавал их, ни одной кошки не осталось.
По пути домой с базара Цзи Юнхэ вспомнил, что в харчевне «Вандэ» имеются две кошки, черная и белая; хозяин там был знакомым, вот он и решил попытать удачу. Да только хозяин харчевни как услышал, что Цзи Юнхэ хочет заполучить кошку, так отказал без лишней вежливости: «В такое время подарить кошку – это все равно что золотом бросаться!» Цзи Юнхэ поспешил добавить, что он готов купить, но тот был непреклонен: «В такое время продать кошку – это что кровь свою продать!» Натолкнувшись на отказ, Цзи Юнхэ в расстроенных чувствах пошел восвояси.
Потеряв кошку, Цзи Юнхэ едва сам не стал котом. Поскольку заснуть он все равно не мог, решил по ночам сторожить склад. Стоило мышам зашуршать в просе, он бросался к просу, в кукурузе – кидался к кукурузе, в ячмене – летел к ячменю. Когда Ди Фангуй утром проснулась и открыла дверь в склад, полубезумному Цзи Юнхэ показалось, что это огромная крыса, он набросился на женщину и зубами вцепился ей в тапок. Глядя на распростертого на полу мужа, Ди Фангуй испытала к нему сочувствие и подумала: еще пара дней без кошки – и Цзи Юнхэ того и гляди действительно сойдет с ума.
Откушав завтрак, Ди Фангуй уложила мужа отоспаться на кане, а сама решила выйти поискать кошку. Цзи Юнхэ объявил ей, что с сегодняшнего дня их лавка закрывается. Женщина в удивлении спросила, почему это? Цзи Юнхэ бросил на нее косой взгляд и пояснил:
– Вот уж действительно, волосы у женщины длинные, а ум короткий! Как ты не понимаешь, что следом за чумой придет и заработок? Подозреваю, что за десять – пятнадцать дней помрет еще много людей, и тогда остановят перевозки по железной дороге. Зерно поступать перестанет, а людям по-прежнему будет нужно кушать. Все зерновые лавки Харбина распродадут зерно и не смогут завезти новое, а у меня склад будет полный, считай, не зерном набит, а золотом и серебром!
На этих словах глаза у Цзи Юнхэ разгорелись, а желтоватое лицо раскраснелось.
– И насколько, по-твоему, зерно тогда подорожает по сравнению с сегодняшним днем?
– Насколько? – Цзи Юнхэ растопырил пальцы и принялся рисовать ими в воздухе, подкрепляя расчеты. – Сейчас один дань[33] пшеницы стоит тридцать пять связок[34] и семьсот медяков, а к тому времени я и за пятьдесят связок не продам! Сейчас дань риса идет по сорок шесть связок, а к тому времени даже за семьдесят не мечтай у меня купить! Красная фасоль сегодня продается за тридцать четыре связки и триста медяков, а к тому времени пойдет не меньше, чем за пятьдесят связок! Соя, золотистая фасоль, гаолян, круглозерный рис, кунжут – все они если не в два раза подорожают, то по крайней мере подрастут на двадцать – тридцать связок за один дань, я повешусь, если не так!
– Ну а если чума, как наводнение, пройдет быстро и через десять – пятнадцать дней все успокоится, а зерно не поднимется в цене, а упадет, то мы, не продавая его, разве не окажемся в убытке?
Цзи Юнхэ крутанул глазами:
– Зерно продавать не будем, но ты-то прохлаждаться не станешь, а потому доход все равно получим, верно? – И продолжил бесстыдно: – В лавке «Итайхао» в последнее время дела идут хорошо, у хозяина завелись лишние деньжата, я давно уже приметил, что он на тебя поглядывает. Неподалеку от него есть другая зерновая лавка, а он всегда издалека прибегает за зерном к нам. Было бы глупо не вытащить деньжат у него из мошны!
Лавка «Итайхао» находилась на 14-й улице и торговала строительными материалами, вроде стекла, извести, гипса, фигурного железа для крыши, железного листа, заморских гвоздей всех размеров, а также медной проволоки и пластин из красной меди. Хозяину по имени Хэ Вэй было сорок с хвостиком, у него были темное, налитое кровью лицо, зычный голос, взрывной характер, он любил постоять за справедливость. Говорили, что раньше он разводил пчел в горах Чанбайшань, где растут липовые рощи, но потом эти места забрал себе Цинский двор, чтобы разводить пчел и гнать мед для императорской семьи. Затем в горах случился пожар, и ему пришлось спуститься вниз, так он стал лодочником на переправе. Его судьба переменилась к лучшему с того дня, когда он спас на переправе девушку, упавшую в воду. Отец этой девушки оказался известным торговцем солью из Харбина. Хэ Вэй не только взял в жены девушку из богатой семьи, но и еще заполучил лавку. Однако девушка из богатой семьи оказалась не самой подходящей женой, она любила покушать и ленилась работать, при этом имела упрямый норов; а еще могла иметь детей, однако из боязни утратить стройную талию не хотела рожать ему сына. Хэ Вэй же не решался взять наложницу, и такая жизнь пришлась ему не по сердцу. Хэ Вэй любил выпить, а выпив, сразу хмелел; захмелев же, сразу начинал плакать. Измученный, он время от времени наведывался в игорный дом «Тяньфулоу», где однажды проигрался так, что ему не хватило наличных и он стянул с руки золотые часы. Каждый раз, когда Хэ Вэй приходил за зерном, то и вправду, как заметил Цзи Юнхэ, пялился на Ди Фангуй и бросал на нее взгляды.
А вот Ди Фангуй не хотела потрошить кошелек Хэ Вэя, она боялась, что об этом прознает дочка торговца солью, схватит ее и засыплет ей солью глаза. Хотя этот мир и не был прекрасным, но так рано ослепнуть она не хотела.
Бесстыдство Цзи Юнхэ вызвало гнев у жены. Она решила, что не пойдет разыскивать кошку, и подумала: «Ну и сходи тогда с ума, сам напросился. А зерно в лавке пусть лучше мыши испортят. Захотел продать подороже, размечтался!»
Когда Ди Фангуй одолевала тоска, ей нравилось прогуляться по улице. Улица словно была выхлопной трубой для ее раздражения, она уносила прочь всю тоску, накопившуюся на донышке сердца. На таких прогулках ей больше нравилось ходить в обувную лавку Розаева.
Розаев приехал из Иркутска, сам он был сапожник. В отличие от других русских коммерсантов, любивших вести торговлю на парадных улицах, он пошел своим путем и открыл лавку на базаре. Аренда там стоила дешево, а его обувь была прочной, красивой и недорогой по цене, и потому нравилась китайцам. Его заведение процветало и искрилось успехом, ярким, как краски на закатном небе. Ди Фангуй нравилась вывеска у входа, на ней были нарисованы два сапога, один на высоком каблуке с острым носиком, а другой на низком каблуке с тупым носом. Хотя они отличались фасоном, но имели один и тот же цвет – нежно-розовый, как у персика. Издалека казалось, что это две залитые солнцем птички. На мрачноватом базаре такая вывеска смотрелась точно цветная радуга и нравилась людям.
Розаев был еще не стар, пятьдесят с небольшим, однако торговцы на базаре называли его стариком Розаевым, ведь он рано облысел и смотрелся старше своих лет. У Розаева был выступающий лоб, румяное лицо; его алая лысина аж лоснилась; люди говорили, что ему словно перевернутую красную чашку на голову надели. Глаза у него были навыкате, нос орлиный, рот слегка впалый, на первый взгляд смотрелся он словно демон. Однако у него был добрый нрав, он любил говорить на ломаном китайском и тем веселил покупателей, а также вызывал у них симпатию. В лавке обычно нацеплял стариковские очки и сидел на низеньком деревянном стуле. Когда заходил клиент, он сначала смотрел не в лицо, а на ноги. Взгляд у него воистину был всепроникающий, много времени ему не требовалось – бросал два-три взгляда и тотчас понимал полноту, размер, ширину и длину стопы у покупателя; после этого он безошибочно брал с полки подходящую обувь. Более всего людей удивляло, что он по складкам на сапогах мог определить положение лодыжки и пальцев, тесно им было или свободно.