Старик Розаев был вдовцом и усыновил немого парнишку по фамилии Белов, которому сейчас уже было за двадцать. Белов, высокий и худой, имел курчавую светлую шевелюру, густые брови, глубоко посаженные серые глаза и белую кожу, выглядел он прекрасным и возвышенным. Обувными делами вместе с Розаевым Белов не занимался, а вместо этого зарабатывал игрой на гармошке, выступая на Китайской улице. Большинство других уличных артистов видом отличались зачуханным, были одеты в рванье и вели себя разнузданно. У Белова же всегда было чистое лицо, аккуратная одежда; даже железная банка под деньги, что стояла у его ног, – и та блестела. Выступал Белов тоже не как другие. Те в ветер и дождь не выходили, а он всегда находился на улице независимо от погоды. Все говорили, что он дурачок: в плохую погоду прохожих совсем мало, а уж кто есть, те торопятся, где им слушать гармошку? Неужели он играет для дождя и снега? Даже если у них действительно есть уши, то разве они ему заплатят?
Всякий раз выходя на Китайскую улицу, Ди Фангуй шла на звук гармошки и бросала в банку Белова немного денег. Его игру было легко отличить от выступлений других гармонистов, те наяривали напористо, а его гармошка звучала со спокойной грустью. Для души Ди Фангуй игра Белова стала невидимым спутником: если долго не слышала, то начинала скучать по ней.
Помимо испытаний ливнем, порывами ветра, летящим снегом и другими погодными ненастьями уличные артисты порой подвергались и обидам от людей – например, от пьяниц, воришек или хулиганов. Однако эта братия редко приставала к Белову. Наверное, им казалось, что тронь они человека, который не может говорить, то Небо их накажет. Приставал к Белову только один персонаж – это был Ди Ишэн. Если он приходил на Пристань, то непременно подваливал к Белову, протягивал руку и выгребал деньги из его банки, затем покупал семечки и намеренно щелкал их, выплевывая кожуру прямо на музыканта, или же покупал сигареты и курил напротив Белова, выдыхая дым ему в лицо.
У лавки Розаева в постоянных клиентах состояли две китаянки, одна – Чэнь Сюэцин, а другая – Ди Фангуй. Их ноги ему были знакомы еще лучше, чем лица. Розаеву нравились ноги этих женщин, ведь среди китаянок их возраста немало имели маленькие забинтованные ножки, а у этих ступни были большие и здоровые. Розаев не выдерживал вида женщин с маленькими ножками, ему казалось, что они вот-вот упадут, и он бросался их поддерживать. Чэнь Сюэцин и Ди Фангуй обожали покупать обувь, но любимые цвета у них различались. Чэнь Сюэцин нравились холодные оттенки, черно-синий или коричневый. А Ди Фангуй любила розовый, бежевый, белый и серый, если не теплые тона, тогда нейтральные. Каждый раз в конце года старик Розаев лично брался за дело и тачал для них по паре сапожек.
Ди Фангуй чувствовала, что Розаев с ней заигрывает. Когда она примеряла сапоги, он всегда с влюбленным видом нежно сжимал ее лодыжки. Однажды зимой Цзи Юнхэ пришел в обувную лавку вместе с женой и все это заметил, а вернувшись домой, принялся метать громы и молнии: мол, похотливый старый козел захотел отведать нежной травки, какое бесстыдство! Он объявил Ди Фангуй, что даже за сто связок монет он не дал бы Розаеву с ней переспать! Ди Фангуй даже запереживала: как это человек, который печется только о корысти, вдруг стал врагом своего заработка, и спросила его о причине. Цзи Юнхэ сплюнул: «Если этот козлина тебя поимеет, то после него ни у кого удовольствия не будет! Сама подумай, какому мужику захочется в овчарню!»
Ди Фангуй надулась, открыла сейф, прихватила денег и отправилась в русский магазин одежды, где справила себе костюм, чтобы выглядеть как заморская дама. Она обрядилась в длинную шерстяную юбку, кожаные сапоги до колен, свободное пальто из овечьей шерсти, голову украсила серой фетровой шляпой с разноцветным гусиным пером. Дерзко покачиваясь, она вернулась в зерновую лавку. Издалека заметив Ди Фангуй, Цзи Юнхэ сначала подумал, что к ним явился новый покупатель, и с улыбкой на лице вышел навстречу. Обнаружив свою ошибку, Цзи Юнхэ сначала смутился, а затем пришел в ярость, повалил жену на сугроб, содрал с нее одежду, обозвал мотовкой и, схватив в охапку наряды, тут же отнес их в комиссионку. Продрогшая в снегу Ди Фангуй со слезами поднялась с земли и ушла в лавку, где набрала в черпак рис, гаолян и пшеницу, перемешала их и высыпала под вязами.
На следующее утро Цзи Юнхэ услышал, что вороны за окном шумят веселее прежнего, открыл двери и обнаружил под вязами целую стаю птиц, наслаждающуюся зерновым пиршеством! Цзи Юнхэ смекнул, в чем тут дело, он вернулся в дом и запер дверь в жилую комнату, закрыв внутри сладко спавшую жену. Целых три дня и три ночи он не давал ей ни зернышка риса! Сам он эти три дня спал на складе. Запертая в одиночку Ди Фангуй не шумела и вообще не издавала ни звука, в комнате было пугающе тихо. На четвертый день Цзи Юнхэ немного встревожился и через дверь громко спросил: «Ну, отведала голода, как тебе? Скажи мне что-нибудь доброе, и я тебя выпущу». Слабым голосом Ди Фангуй ответила: «Не стоит, подождем еще пару дней, одним махом все проблемы и решим, я освобожусь от бренной жизни. Ты наверняка пожалеешь денег для моего гроба, так на собаке утащи мой труп на отмель у реки, пусть меня там воронье расклюет». Цзи Юнхэ перетрухнул не на шутку и тотчас отпер дверь: ему не хотелось обрубить источник своих доходов.
Еще в прошлом году, чтобы навести на базаре порядок с торговыми местами, русские начали строить на берегу Сунгари Южный рынок, то есть новый базар, и распорядились, чтобы все торговцы до зимы туда переехали. Однако из-за наводнения, случившегося в летний сезон, у побывавших под затоплением строений отвалилась штукатурка, навесы покрылись плесенью, полы были сырые, многие лавки требовалось ремонтировать; опять же арендную плату на Южном рынке установили высокую, а жизнь там отнюдь не била ключом, поэтому мало кто из торговцев туда перебрался. Ди Фангуй больше всего переживала, что обувная лавка Розаева тоже переедет. Она ведь так привыкла к магазинчику с серыми стенами, спрятавшемуся в маленьком переулке, и к его нежно-розовой вывеске, висевшей над входом: только в таком антураже лавка трогала ее душу.
Возможно, из-за эпидемии в магазинчике Розаева не было ни одного покупателя. Едва войдя в лавку, Ди Фангуй учуяла запах спиртного. Розаев объяснил, что он только что вернулся с похорон, где на поминках выпил пару бутылок пива. Он поднял стоявшую у ног корзинку, сказал, что там блины и кисель, принесенные с поминок, и предложил ей угоститься. Ди Фангуй знала, что русские искусны в приготовлении киселя, и, не церемонясь, взяла кусочек блина. Разжевывая его, она поинтересовалась у Розаева, от какой болезни умер покойник? Розаев нарочито нахмурился и громко произнес: «От чумы». Увидев, что Ди Фангуй боится кушать, он улыбнулся и качнул головой: «Шучу». Только тогда женщина успокоилась. Сапожник сообщил, что сейчас весь город боится чумы, а что в ней такого страшного? Пока тебя не укусит блоха, чумой не заразишься. Ди Фангуй недоумевала: в чем связь между блохами и чумой? Розаев пояснил, что мыши сами по себе не могут распространять чуму, для этого им нужны блохи. Человек можно заразиться только после укуса блохи. Мыши просто обеспечивают наемных убийц всем необходимым. Если блоху сравнить с вооруженным злодеем, то держать дома кошек и собак очень небезопасно, ведь они переносят блох.
Потом Розаев спросил женщину, какого цвета и фасона она хочет сапожки на новый год? Тогда он заранее закажет материал. Ди Фангуй тут же спросила про цвет и фасон сапожек у Чэнь Сюэцин. Обувной мастер потер глаза и сообщил: «Продавщица сладостей в этом году заказала красные сапоги на ровной подошве». Он всегда называл Чэнь Сюэцин продавщицей сладостей. Ди Фангуй задумалась: почему это любившая холодные оттенки Чэнь Сюэцин в чумной год вдруг заказала красную обувь, неужто для защиты от напастей? Ей не хотелось носить обувь такого же цвета, поэтому она заказала зеленые сапожки с низким голенищем. Розаеву очень нравился зеленый цвет, он заулыбался и одобрительно показал большой палец.
Ножки Ди Фангуй сапожник знал лучше некуда. Однако каждый год справляя ей новую обувь, он все равно тщательно измерял ее ступни ладонями. В углу лежало несколько складных стульев, чтобы покупателям было удобнее мерить обувь. Ди Фангуй взяла стул, уселась перед мастером и сняла сапоги. Наверное, из-за того, что в магазине не было других клиентов, в тот момент, когда Ди Фангуй протянула ему ступню, захмелевший Розаев вдруг прижал ее к груди, как прижимают любимую птичку, стал поглаживать, растирать и в порыве страсти назвал женщину Ароматной орхидеей. Услыхав свое давнее прозвище, вырвавшееся из уст сапожника, она вздрогнула и поняла, чего от нее хочет Розаев. Она не стала его отталкивать, даже сама поднялась, закрыла дверь на засов и опустила ставни. Так, если вдруг явятся покупатели, то решат, что лавка закрыта. Она решила отдаться Розаеву только для того, чтобы, вернувшись к Цзи Юнхэ, объявить, что она теперь как овчарня.
Когда у Ди Фангуй зародилась такая мысль, она на самом деле лишь хотела использовать сапожника в качестве штемпеля, чтобы он оставил на ее теле легкий след. Кто же знал, что Розаев войдет в раж и будет мучить ее почти час! Овладев ею, Розаев пустил слезу. Когда Ди Фангуй собралась уходить, он хотел было подарить ей нарядные сапоги китайского кроя, но женщина не взяла. Ей казалось, что, приняв сапоги, она словно продастся ему. А на сей раз она телом не торговала, и у нее от этого было легко на душе.
Из обувной лавки Ди Фангуй вышла около полудня. Проходя мимо японской аптеки, она заметила рекламу, наклеенную у входа, где сообщалось, что аптека получила лекарство, убивающее чумных микробов. Женщина шагнула в аптеку и прикупила крысиный яд, карболку и сулему, а также дезинфектор-распылитель Судзуки. Когда она с покупками вернулась домой, то обнаружила, что Цзи Юнхэ и вправду вывесил объявление «Торговля прекращена». Похоже, он всерьез настроился заработать на эпидемии кругленькую сумму. Войдя в дом, она отдала купленное мужу, сообщив, что эти средства еще действеннее, чем кошка, мол, давай обрабатывай. Цзи Юнхэ поинтересовался: «Тебя не было все утро, ты все это время в аптеке провела?» Ди Фангуй в ответ улыбнулась: «Ходила в еще одно местечко, но не в лавку „Итайхао“». Цзи Юнхэ словно догадался о чем-то, подскочил к жене, по-собачьи наморщил нос и обнюхал ее лицо. Его словно обдало холодом, и он брезгливо произнес: «Ты переспала с тем старым козлом?» Та с воодушевлением ответила: «Точно. Теперь никому не захочется в овечий загон». У Цзи Юнхэ от гнева аж губы задрожали, а глаза полыхнули пламенем, он утратил дар речи. Он отступил на шаг, заохал, стал бить себя в грудь и топать ногами, наконец не выдержал – согнулся пополам, ахнул и проблевался.