Возница вообще-то хотел утешить товарища, а в итоге распереживался сам.
Пока повозка катила за городом, ее окружала мертвая тишина, но стоило заехать в Фуцзядянь, как атмосфера оживилась. Но это оживление исходило не от людей, а от уличных фонарей. Погасшее было уличное освещение вновь начали зажигать. Хотя этот свет был каким-то обескровленным и хилым, но все же он взбадривал удрученные сердца людей. На подъезде к винокурне семьи Фу мастер Цинь предложил вознице остановиться, чтобы выпить водочки и обогреться.
Не дожидаясь от хозяина команды «тпру», жеребец сам остановился у ворот винокурни. Он как будто знал, что раз везет Циня Восемь чарок, то в этом месте обязательно надо сделать остановку.
В винной лавке за столиком у окна сидели Гу Вэйцы и Сюй Идэ. Они, видимо, пришли не так давно, винным духом от них не разило, лица не раскраснелись. Стоявший за прилавком приказчик, увидев входящего мастера Циня, понял, что того не выпустили. Без лишних слов он вытащил стопку чарок, расставил их в линию и с журчанием принялся развивать водку. Цинь остановил его:
– Двух чарок достаточно.
Заметив, что Цинь Восемь чарок одет в траурное платье, Гу Вэйцы понял – тот лишился матушки, и спросил:
– Когда скончалась?
– Утром, – ответил Цинь. Он протянул чарку Ван Чуньшэню, а затем поднял свою и разом ее осушил. Закончив с водкой, он добавил: – Моя матушка померла не от чумы. Еще вчера вечером она была в порядке, ела пельмени с бульоном, штопала носки.
Гу Вэйцы бросил в рот арахис.
– Даже если бы и от чумы, мы не боимся. Жизнь у нас тяжкая, раньше умрешь – раньше обретешь новое рождение.
Сюй Идэ подхватил:
– Слышал, что новенький доктор У вместе со своим помощником сегодня тайно вспороли живот умершей Большой белой груше, вытащили ее сердце, печень и легкие для какого-то эксперимента, чтобы посмотреть, что делает с человеком инфекция.
Большой белой грушей фуцзядяньцы прозвали одну японку, хозяйку постоялого двора, вышедшую замуж за китайца. У нее было большое лицо, а ее кожа – белой и нежной. В глазах Ван Чуньшэня она не была такой развратной и мерзкой, как японка Митико с Пристани. Представив, как доктор вскрыл ей живот, возница перепугался настолько, что даже оцепенел.
– Уже просто помереть от чумы – и то жалко, а тут ее еще ножом порезали. Если труп не целый, то как она теперь переродится?
Гу Вэйцы воскликнул:
– Мать его, уже столько людей померло от этой заразы, если это не чума, то что? Какие еще нужны эксперименты? Пока он закончит свои эксперименты, тут уже весь Фуцзядянь вымрет! Я не верю, что человек с паспортом Великобритании, говорящий на заморском наречии и ни слова не понимающий по-китайски, может быть на что-то годен и остановит эпидемию! По-моему, эти врачи, что заморские, что местные, только зря рис едят!
Сюй Идэ посоветовал:
– Если нужно защититься от болезни, то лучше купить у меня в лавке картинки со стражами ворот, и тогда даже самые опасные черти не переступят порог.
Ван Чуньшэнь откликнулся:
– Точно! Завтра пойду к тебе и куплю две картинки для ворот конюшни!
Гу Вэйцы с сочувствием посмотрел на возницу:
– Братец Ван, я понял, в Фуцзядяне есть двое невезучих, один из них я, а другой – ты! Сам посуди, дошло до того, что мужику приходится жить вместе с конем, разве это не безобразие?
Цинь Восемь чарок объявил:
– Мой дом и все домашние вещи отныне принадлежат братцу Вану, ему не нужно больше спать в конюшне!
– Если ты отдашь дом ему, то сам-то куда денешься? – вдруг захихикал Гу Вэйцы. – А, я понял: матушка померла, теперь ты можешь завести жену. Жена твоя будет из богатой семьи, и ты пойдешь жить к ней, тогда твой дом и начнет пустовать!
Цинь Восемь чарок скользнул по нему взглядом, помотал головой, но ничего не сказал.
Когда мастер Цинь и возница вышли из винокурни, на небе уже появились звезды. От звездного неба во время эпидемии у людей наворачивались слезы, ведь слишком много душ улетали на небеса. Цинь Восемь чарок сказал, что для рытья могилы этим вечером сначала надо заехать домой за лопатой и мотыгой, а также осветительным фонарем. Ван Чуньшэнь направил повозку к дому мастера. Открыв ворота к себе во двор, Цинь снял один пояс. Отправляясь в дальний путь, мужчины часто подтягиваются двумя ремнями – один для поясницы, а второй для денег. Цинь Восемь чарок затянул ремень с деньгами на вознице.
– Не удалось съездить за заставу, деньги остались. Для похорон матушки наших с тобой сил не хватит, здесь деньги на все, помоги мне найти еще пару мужиков. После похорон пригласи их выпить, деньги будут у тебя.
– Пусть они у тебя остаются. Сколько потребуется, я потом у тебя попрошу.
– Ни к чему эти хлопоты, я тебе доверяю. Что останется, ты мне просто вернешь, и все.
Ван Чуньшэнь подумал, почему бы и нет, не стал больше отказывать и с ремнем на поясе отправился за людьми. В такие времена многие ложатся спать рано. Бодрствующих можно найти только в питейных заведениях. Он сходил в три харчевни, где обычно бывало полно народа, но две из них оказались закрыты, а в третьей нашелся лишь один посетитель, да и тот уже напился в хлам и не мог сам и шагу ступить. Когда разочарованный возница хотел уж попытать счастья в следующем заведении, он внезапно вспомнил про Сюй Идэ и подумал, что лучше всего отправиться на винокурню за ним. Тот был молодым и сильным, один такой заменит двоих. Сюй Идэ, его самого и мастера Циня должно хватить, чтобы без больших трудов похоронить человека.
Когда возница двинулся в направлении винокурни, то на полпути неожиданно встретил Сюй Идэ и Гу Вэйцы, шагавших ему навстречу. Те сказали, что, пока пили, совсем позабыли о необходимости оказать поддержку в похоронах, а ведь лотосовый гроб тяжелый, двоим опускать его в могилу трудно, вот они и решили прийти на помощь.
Еще не дойдя до дома Циня Восемь чарок, Ван Чуньшэнь услышал ржание черного жеребца. Этот конь, если его не пугать, никогда не ржал по ночам. Когда они приблизились к повозке, то под блеклым светом уличного фонаря неподалеку обнаружили: крышка гроба снята и прислонена к колесу телеги. Возница подумал: небось, дело рук грабителей, польстившихся на украшения покойной. Дело в том, что матушка мастера Циня обычно носила блестящий золотой браслет. Однако стоило ему заглянуть в гроб, как от испуга он зажал голову и осел на землю, не в силах вымолвить ни слова. Ничего не понимая, Сюй Идэ тоже заглянул туда и, подобно Ван Чуньшэню, от страха шлепнулся наземь, вот только при этом издал крик: «Ай!» Последним туда заглянул Гу Вэйцы; разглядев всю картину, он стукнул по гробу и дрожащим голосом изрек: «Цинь Восемь чарок, я не слыхал о таком почтительном сыне, как ты, ни в древности, ни в наши дни!»
Мастер Цинь, вероятно опасаясь, что его матушке, похороненной на чужбине, будет одиноко, вскрыл себе живот и отправился составить ей компанию.
Прибывший на место после получения печального известия Фу Байчуань с убитым видом встал перед лотосовым гробом, а затем сделал три глубоких поклона. Он понимал, что винокурня семьи Фу без Циня Восемь чарок – все равно что река, потерявшая своего дракона, ей трудно будет сохранять былой размах.
Когда похоронили мастера Циня с его матушкой, уже наступила глубокая ночь. Фу Байчуань пригласил всех к себе на винокурню, чтобы пригубить по паре чарок для согрева, а затем уже расходиться по домам. Подумав о том, что впредь не доведется ему выпить такой прекрасной водочки, Ван Чуньшэнь крепко напился. Пошатываясь, он вышел из винной лавки и поехал на своей повозке по пустынным улицам, но вдруг на него накатила тоска, и он громко разрыдался!
Прибыв к дому, возница с большим трудом слез с повозки, от водки руки и ноги его ослабли. Раньше он вел за собой коня, а сегодня конь вел его, он и двери бы своей не нашел в полузабытьи. Кое-как Ван Чуньшэнь нащупал ключ, открыл замок и ввалился внутрь. В конюшне было холодно, но у возницы не осталось сил разжечь огонь. Он рухнул на лежанку, зарылся в одеяло, намереваясь проспаться.
В этот момент дверь в конюшню открылась и внутрь проник пучок света. Оказывается, жена У Эра встала по нужде, услышала шум в соседнем дворе и с лампой пришла посмотреть на происходящее. Увидев, что Ван Чуньшэнь вернулся, она удивилась:
– Разве Цинь Восемь чарок не собирался похоронить свою матушку за заставой?
Договорив, она опустила фонарь, села рядом с Ван Чуньшэнем и заботливой рукой пощупала его лоб. Это теплое прикосновение студеной ночью позволило вознице ощутить, как в умершем мире восстанавливается жизнь. У него вскипела кровь, и он привлек жену У Эра в свои объятья. Женщина, довольная, прошептала:
– Не будем переводить свет понапрасну. – Она погасила фонарь, быстро скинула обувь с одеждой и, хихикая, забралась к мужчине под одеяло. Под одеялом она обнаружила, что он основательно одет, и помогла ему расстегнуть пояса. Жена У Эра и мечтать не могла, что один из двух ремней окажется тяжеленным. Хотя в конюшне было темным-темно, но перед ее глазами определенно блеснуло золото, поэтому, ублажая Ван Чуньшэня, она была особенно нежной и старательной. Возница не мог и представить себе, что эта женщина под ним окажется словно объезженная кобылица, отчего его сердце затрепетало. В это мгновение он наконец ощутил, что значит быть мужчиной, и преисполнился гордости.
Когда Ван Чуньшэнь проснулся, минуло уже десять утра. В конюшне было тепло – видать, кто-то разводил огонь. Возница обнаружил, что его стеганые штаны аккуратно сложены у изголовья, и понял, что это сделала жена У Эра. Одеваясь, он подумал, что конь слышал все, чем они с ней вчера занимались, отчего испытал некоторое смущение. Жеребец же словно действительно на него рассердился и, завидев хозяина, отвернулся и стал рыть копытами землю. Голову возницы одолевала тяжесть, он зачерпнул из чана прохладной воды и выпил крупными глотками, затем уселся перед лежанкой и раскурил трубку, чтобы взбодриться. Несколько придя в себя, он вспомнил, что вчера был подпоясан двумя ремнями, а сейчас на нем остался только один. Куда же делся пояс, подаренный мастером Цинем? Ван Чуньшэнь всюду обыскался – под подушкой, под лежанкой, рядом с чаном, даже в лошадиной кормушке, но ремень пропал без следа, словно земляной червь, ушедший в глубины почвы. Тут-то у него и появилось ощущение, что он угодил в западню. Возница бросился к сеновалу. К счастью, запрятанный в сене сундук с деньгами оказался на месте, починенный ювел