При виде Ди Фангуй Ма Дэцао сложил руки в приветствие и обратился к ней дрожащим голосом:
– Сестрица, кто бы мог подумать! Хэ Сань вчера покинул этот мир, оставив дома малых и старых. Его жена вся изрыдалась. Прошу сестрицу замолвить слово перед господином Цзи, чтобы он быстрее рассчитался с нами за перевозку бобов. Сам-то я еще ничего, а вот домашние Хэ Саня ждут денег, чтобы купить рис для пропитания. Сестрица, даю вам немного времени, завтра в это же время я приду за деньгами!
Только тут Ди Фангуй поняла, что Цзи Юнхэ отдал грузчикам не всю зарплату. Она пошла в комнату выяснить, в чем дело.
Цзи Юнхэ, постукивая себя по груди и задыхаясь от кашля, пояснил:
– А что тут неясного – они съели у нас столько всего вкусного! Сама посуди, в каком ресторане не принято платить за еду? Я вычел с них деньги за вино и мясо! Мать его, с чего мне им это прощать?
На следующее утро, едва улетели вороны, как сразу явился Ма Дэцао. Однако рассчитывалась с ним уже Ди Фангуй, поскольку больной Цзи Юнхэ не мог подняться с постели.
Холодная луна
Харбинские церкви в обычное время храмы как храмы, но с приходом Рождества и Нового года они превращаются в музыкальные инструменты. Из-за разных размеров их музыка отличается. И пусть поют они колокольным звоном, но звучание у них весьма разнообразно. Где-то звон плотный и холодный, словно снег, где-то звонкий и теплый, словно дождик. Слушая новогоднюю перекличку колоколов, У Ляньдэ ощущал себя вернувшимся в Европу, в дни своей учебы в Кембридже.
Под колокольный перезвон У Ляньдэ посетил русскую железнодорожную больницу в Новом городе. Это был большой госпиталь, оснащенный современным оборудованием, в последнее время он стал принимать чумных пациентов. Некоторые из них были китайцами, жившими на Пристани и в Новом городе, но были и русские. У Ляньдэ хотелось увидеть, как русские коллеги борются с чумой.
Начальником больницы был Хавкин, высоченный еврей, выпускник Киевского университета, ему не исполнилось еще и тридцати. Ощутив его крепкое рукопожатие, У Ляньдэ сделал вывод, что Хавкин человек упрямый и заносчивый.
О приезде У Ляньдэ Хавкин уже знал из газет. Когда У Ляньдэ сказал ему, что здесь распространяется не бубонная, а легочная чума, Хавкин мотнул головой и с улыбкой ответил, что в Харбине действительно имеет место эпидемия чумы, но именно бубонной. Ведь без блох-переносчиков чума не может распространяться.
Дядя Хавкина был знаменитым специалистом по лечению чумы. Когда случилась эпидемия в Бомбее, он приложил огромные усилия и остановил распространение болезни. Хавкин, опираясь на теории и опыт своего дяди, полагал, что утверждения У Ляньдэ о новой легочной чуме не имеют оснований. У Ляньдэ пояснил, что в Индии из-за жаркого и влажного климата условия для блох благоприятны, а вот в суровом климате Харбина, да еще и в холодный сезон, очаги для появления блох отсутствуют, если не брать отдельных обывателей, живущих в стесненных условиях. При этом число заболевших быстро растет, а блохи явно не представляют смертельной опасности.
Увидев, что Хавкин пропустил его доводы мимо ушей, У Ляньдэ не стал настаивать, а лишь попросил разрешения посетить больных. Русский доктор взмахнул рукой: «Пожалуйте!»
На Хавкине был белый халат, белая шапочка, но не было маски. Он и китайскому гостю предложил лишь халат и шапочку, что повергло У Ляньдэ в изумление. Они пошли в чумную палату – Хавкин впереди, У Ляньдэ за ним.
Но еще сильнее, чем отсутствие масок, У Ляньдэ поразило то, что двери в палату с чумными больными были распахнуты и что палата не была изолирована от других помещений. На его взгляд, это было все равно что выпустить тигра из клетки к людям. Тигр уже распахнул кровожадную пасть, а люди продолжали сладко спать.
Еще не войдя в дверь, У Ляньдэ услышал, как в палате кто-то непрерывно кашляет.
Помещение была просторным, чистым и теплым, в нем было восемь больных, среди них шестеро китайцев и двое русских. У них раскраснелись лица и горели уши, они тяжело дышали, по-видимому, у них был жар. Хавкин без обиняков заявил, что китайцы чаще заражаются из-за того, что не блюдут чистоту, а грязь – это рай для мышей и блох. Когда больные увидели, что зашел новый врач, в их потухших от страданий глазах блеснула надежда. Хавкин передал У Ляньдэ стетоскоп, и тот осторожно приблизился к мужчине средних лет с худым лицом. Табличка у изголовья гласила, что его зовут Цзи Юнхэ. У Ляньдэ при осмотре больного старался держать свою голову повыше и отворачивал лицо, чтобы не столкнуться со слюной, выдыхаемой заболевшим.
«Мне нельзя умирать, доктор! У меня дома полный склад зерна, если вы спасете меня, я просто так отдам вам два даня красной фасоли». Из-за того, что язык у чумных разбухает, а еще из-за слабости, Цзи Юнхэ выговаривал слова не совсем членораздельно: «Скоро Новый год, вы с фасолью вернетесь домой, наварите себе фасоли, приготовите паровые пирожки, до второго месяца следующего года есть не переесть…»
У Ляньдэ примерно понял, что говорил больной, и успокоил его, мол, держитесь, вы обязательно живым выйдете из больницы и еще поедите фасоли. Из-за того, что он ответил на английском, Цзи Юнхэ в испуге вытаращил глаза. Он и представить не мог, что культурного вида китайский врач заговорит на заморском наречии. Цзи Юнхэ упал духом и стал сильно кашлять, У Ляньдэ тотчас отпрянул. Доктор задержал дыхание, бегло осмотрел двух других пациентов и поспешил покинуть палату.
Хавкин сказал, что больной по имени Цзи Юнхэ держит зерновую лавку на Пристани. Он сходил в Тридцать шесть бараков, чтобы нанять грузчиков для перевозки зерна, и заразился чумой. Тридцать шесть бараков славились в Харбине как район бедноты, там царила грязь и убожество, круглый год не переводились мыши. Если бы Цзи Юнхэ не побывал там, то его бы не укусила тамошняя блоха и он бы не заразился. Однако У Ляньдэ считал, что смертельная болезнь могла поразить Цзи Юнхэ не только в Тридцати шести бараках, это могло произойти и через органы дыхания в зерновой лавке на Пристани, поэтому требовалось срочно изолировать всех, кто тесно контактировал с Цзи Юнхэ. Хавкин, выслушав совет, не удержался от улыбки. Он посчитал, что этот кембриджский доктор медицины из-за ответственности и напряжения на посту главного врача по борьбе с эпидемией страдает пустыми страхами.
У Ляньдэ, посетив русскую больницу, с тяжелым сердцем вернулся к себе в лабораторию, где узнал воодушевляющее известие о том, что двор направил ему в помощь еще одного врача. Это был ведущий профессор Бэйянского медицинского института француз Месни. Когда случилась вспышка чумы в Таншане[53], он лично побывал в том районе и имел богатый опыт борьбы с чумой. Во время работы в Тяньцзине У Ляньдэ несколько раз с ним встречался. Приезд такого сильного помощника серьезно укрепил уверенность У Ляньдэ.
Однако, когда на следующий день У Ляньдэ навестил Месни в русской гостинице, то обнаружил, что француз мрачен и держится с ним холодно. Оказывается, Месни полагал, что он опытнее У Ляньдэ, и потому не хотел, чтобы им распоряжался китаец младше его на десяток с лишним лет. Из-за недовольства Месни сначала заехал в Мукден и попросил генерал-губернатора Силяна, чтобы тот назначил его самого главным врачом по борьбе с эпидемией в трех северо-восточных провинциях, но, натолкнувшись на вежливый отказ, отправился на север полный недовольства и при встрече с У Ляньдэ, разумеется, не проявил радушия. У Ляньдэ поделился с Месни своим заключением о том, что необходимо применять карантинные меры, призывать народ носить маски, но француз, как и русский врач, лишь снисходительно отмахнулся, ведь чума не может передаваться через дыхательные пути. Месни заявил, что основной упор нужно делать на уничтожение мышей. Когда У Ляньдэ стал с ним спорить, Месни вдруг сердито замахал руками: «Как ты, китаец, смеешь высмеивать меня? Не забывай, что я лично победил чуму в Таншане! В Китае я главный авторитет по чуме, и я знаю, как вернуть покой в Харбин!»
Распрощавшись с французом, У Ляньдэ по пути домой попросил Линь Цзяжуя купить ему несколько пачек «беленьких». Он до того не курил, но вернувшись к себе и скинув верхнюю одежду, уселся перед окном и зажег сигарету.
Это было время заката, пахнуло холодом, морозные узоры, ранее покрывавшие все окно, едва не были слизаны солнечными лучами и теплом из комнаты, но теперь, когда дневной свет померк, а в комнате похолодало, кружево в нижней части окон перестало таять и предстало перед взором доктора. На Пенанге, тропическом острове, ему никогда не доводилось видеть морозные узоры. Когда У Ляньдэ учился в Англии и наступали холодные зимние дни, часто выпадал иней, но У Ляньдэ был занят учебой и ему было не до узоров на окнах. Сейчас же узоры словно явились ему из белого сна. Он разглядел в ледяных кружевах деревья с хороводом листвы, танцующие в полете облака, бурные реки и отвесные скалы. Он понимал, что найденная им легочная чума напоминала морозные узоры перед его глазами. Люди вроде видят их, но, веря своим глазам, все равно считают иллюзией.
Сигареты оказались крепкими, У Ляньдэ зашелся в кашле. Странное дело, стоило ему прокашляться, как он почувствовал внутри себя какую-то легкость, а терпкий запах табака во рту постепенно раскрывал свой аромат – сладковатый и пахучий. Перед взором У Ляньдэ мелькнул тот чумной, что хотел подарить ему фасоль. Судя по лечению доктора Хавкина, этому бедолаге не суждено выйти живым из больницы и поесть тех бобов, о которых он тосковал. У Ляньдэ невольно вздохнул. Он подумал, что стоило, приехав в Харбин, приступить к борьбе с эпидемией, как ему всюду ставят палки в колеса, единственный присланный на помощь специалист доктор Месни и тот был с ним не в ладах. У Ляньдэ ума не мог приложить, как ему завоевать всеобщее доверие, он упал духом, а еще затосковал по оставшимся в Тяньцзине жене и детям, и у него зародилась мысль сложить обязанности. Выкурив три «беленькие», У Ляньдэ наконец пришел