В мужском вагоне несколько сидельцев были рабочими, приехавшими из Цицикара. Только их поезд прибыл в Харбин, как объявили блокаду, и их сразу же отправили под наблюдение. Остальные были жителями Фуцзядяня. Большинство из них Чжоу Яоцзу знал. Когда санитар раздавал обед, мужики, обнаружив, что еда вполне себе ничего, качали головами и вздыхали, мол, вот бы еще кувшинчик водки, и было бы совсем хорошо. Постучав палочками по чашкам, они заявляли Чжоу Яоцзу, что хорошая еда – что добрая жена, а хорошая водочка – что добрый муж, если их не свести вместе, то радости не видать. Чжоу Яоцзу сочувственно улыбался: «Вот закончится карантин, приходите, выпьем».
Кроме жалоб на отсутствие выпивки, мужчины еще роптали, что ночью не могут обнять своих жен. Они договаривались до того, что, завидев белоснежную луну, мечтали снять ее с неба и приголубить. Чжоу Яоцзу им на это отвечал: «Ну и дела, если вы станете тискать луну, то кто осмелится по ночам выходить из дома, ведь при свете звезд мы в темноте через пару шагов будем врезаться в стены!»
Узнав, что семья Чжоу превратила кондитерскую лавку в кухню и добровольно возит им еду, некоторые из мужчин выражали восхищение, а другие ерничали. Кто-то говорил, что Чжоу Цзи полжизни просидел за столом менялы, а теперь получается, что зря сидел. Ведь денежки от правительства на борьбу с чумой потекли рекой, плещутся полноводно, если себе не возьмешь, то другие не откажутся! Они подбивали Чжоу Яоцзу потребовать у Комитета по борьбе с чумой побольше средств, чтобы хватило и на курицу, и на рыбу, их питание бы тогда улучшилось. Чжоу Яоцзу подтрунивал над ними, мол, вы тут, во-первых, трудом не занимаетесь, во-вторых, жен не тискаете, силы девать некуда, зачем вам усиленное питание? Мужики же переглядывались и настаивали, мол, когда силы будет некуда девать, тогда займутся борьбой.
Когда отец с сыном стали носить в вагоны еду, то поначалу из-за необоснованных жалоб у них было муторно на сердце, каждый раз, возвращаясь домой, они словно скидывали тяжелое бремя, и на душе у них становилось светлее.
В Фуцзядяне имелись и другие люди, кто подобно Чжоу Яоцзу и Сисую мог свободно перемещаться между районами, например Ван Чуньшэнь и Чжоу Яотин.
Ван Чуньшэнь, узнав о превращении лавки семьи Чжоу в кухню для карантинных, был очень тронут, а затем захотел и сам что-то сделать для Фуцзядяня. Поскольку он располагал конной повозкой, то мог вступить в отряд дезинфекторов или в похоронную команду. Дезинфекция была делом более безопасным, чем похороны, а возница боялся смерти, поэтому он поначалу отправился в отряд дезинфекторов. Однако стояло коню уловить запах дезинфицирующего средства, как он начинал с хрипом кашлять, словно простуженный. Ван Чуньшэню стало его жалко, и он перешел в похоронную команду, которая занималась всеми погибшими от чумы и вывозила тела на кладбище.
После закрытия города все повозки на улицах и переулках принимали участие в борьбе с эпидемией. Повозки с верхом использовали для перевозки больных, они ездили в больницы. А повозки без верха перевозили людей на карантин, они держали путь или в больничный изолятор, или к поезду в Лянтае. Такие повозки обычно были четырехколесными. А вот повозки для дезинфекции и труповозки были без верха и двухколесные. Ван Чуньшэнь снял со своего экипажа красивый верх, расширил ровное пространство, так как иногда требовалось вывозить за город сразу два гроба. После того как возница вступил в похоронную бригаду, жена У Эра запретила ему возвращаться домой, мол, если он ненароком заразится чумой, тогда всю семью постигнет та же участь. А вознице и не хотелось туда возвращаться, ведь на работе было что есть и где жить, да еще и кислую рожу жены У Эра не надо было лицезреть.
Приезжая на кладбище, Ван Чуньшэнь каждый раз оглядывал те гробы, что были закопаны неглубоко, и пытался разыскать свою жену Цзинь Лань и сына Цзибао. Однако кроме толщины досок все гробы выглядели на один лад, да еще и были заколочены гвоздями, и он никак не мог определить, кто лежит внутри. Из-за этого при виде любого гроба Ван Чуньшэнь не мог сдержать слез.
Чжоу Яоцзу пару раз встречал Ван Чуньшэня. Он бы и не признал его самого, но безошибочно узнавал черного коня. Ван Чуньшэнь, как и другие в похоронной команде, носил выдаваемый всем длинный тулуп, на голове его была собачья шапка, а лицо скрыто за толстой маской. Возница осознавал опасность своего занятия, поэтому, когда Чжоу Яоцзу, узнав коня, захотел подойти к Ван Чуньшэню, тот издалека замахал руками, мол, не надо приближаться. На расстоянии в несколько метров они громко обменялись несколькими словами. Чжоу Яоцзу поинтересовался, действительно ли возница собирается жить с женой У Эра, на что Ван Чуньшэнь ответил: «В Фуцзядяне ведь теперь все знают, что я ее опозорил, куда мне деваться?» Чжоу Яоцзу возразил: «Так она же не девица невинная, что значит опозорил – не опозорил!», и предупредил приятеля, что не нужно позволять женщинам себя одурачить, иначе в этой жизни не стоит и надеяться, что заживешь с милой. Ван Чуньшэнь запрокинул голову к небу и глубоко вздохнул: «На мою несчастную долю не хватило такой хорошей жены, как у тебя!» На что Чжоу Яоцзу вслух ответил: «Да, она всего-то и умеет что печь всякие сладости», но на душе у него стало приятно. И на самом деле, если мужики в Фуцзядяне и завидовали ему, то в основном из-за Юй Цинсю. Однако сам он иногда чувствовал, что жене с ним невесело, ведь она часто пристально смотрела на него, невольно вздыхая, и взгляд ее мерк. Кроме того, до беременности она любила выпить водочки, а выпив, отправлялась бродить по улицам, где не могла удержаться от разговоров с первыми встречными. Он думал, что если бы она в душе не испытывала одиночества, то не вела бы себя таким образом. Еще Чжоу Яоцзу заметил, что жене нравилось с поводом и без повода заговаривать с ним о Фу Байчуане, при этом во время разговора она часто наклоняла голову, чтобы он не видел выражения ее лица. Тот раз, когда, несмотря на неудобства своего положения, она все равно отправилась в шелковый магазин шить маски, муж понял, что сердце жены занято Фу Байчуанем. Однако Чжоу Яоцзу ничего не опасался, ведь Юй Цинсю носила под сердцем его ребенка, а Су Сюлань была женщиной, которую Фу Байчуань никогда не смог бы бросить. Разве могли эти двое несвободных соединиться и быть вместе?!
Заметив, что черный конь исхудал, бока его ввалились, а грива поблекла, Чжоу Яоцзу посоветовал Ван Чуньшэню не перетруждать животное. Если конь надорвется и помрет, то как Ван Чуньшэнь будет работать после чумы? Возница ответил: «У него много сил, я его чувствую», а договорив, прижался лицом к коню. Одетый во все белое Ван Чуньшэнь и его черной масти конь смотрелись рядом словно два призрака.
Все въезды и выезды из Фуцзядяня, даже ледовые переправы, перекрыли солдаты, связь Фуцзядяня с внешним миром была полностью перерезана. После разделения городских кварталов на четыре района на улицах, напротив, прибавилось людей. С введением блокады открытых лавок осталось мало, как зерен риса в жидкой каше, их буквально можно было пересчитать по пальцам. Комитет по борьбе с эпидемией для обеспечения населения жизненно необходимым открыл в каждом районе пункты с дровами и рисом, где жители могли, не потратив ни медяка, получить продукты и вещи. Люди с бирками на плече и маской на лице, таща за собой санки, или же с коромыслом на плечах отправлялись за дровами и рисом. В местах выдачи царило оживление. Заскучавшие сидеть дома мужики, собравшись в кучу, опускали маски, закуривали трубки и на расстоянии в несколько метров перебрасывались шутками. Женщины же при встрече перешептывались о том, кто умер, кого отправили в изолятор и о прочих новостях. Они прослышали, что перед введением блокады некоторые жители, страдавшие кашлем, из опасения оказаться в чумном изоляторе сбежали из города. Больше всего женщины обсуждали, куда те люди могли отправиться. Некоторые говорили, что те сбежали на винокурню семьи Тянь, другие считали, что спрятались в католическом соборе, а кто-то полагал, что они пробили прорубь на Сунгари, прыгнули туда и ушли по реке.
Когда эпидемия в Фуцзядяне только начиналась, в этих краях появились два торговца опиумом. Они вырядились в нищих, спрятали опиум в полости дорожных посохов и нацелились на тех бедолаг, кого эпидемия довела до нервного истощения. Покупатели тайком курили зелье дома и тем снимали напряжение. Как же Чжоу Яотин распознал, кем были эти бродяги на самом деле? Во-первых, по улицам они ходили с прямыми спинами, а не ковыляли, согнувшись, как настоящие нищие, которые, словно люди второго сорта, обычно не осмеливались поднять головы. А еще их посохи для отпугивания собак были толстыми и ровными, с первого взгляда видно, что над ними поработали. И, наконец, заметнее всего их выдавал тот факт, что они вроде как просили подаяние, а выходили из домов не с пампушками в руках, а с деньгами. Одним утром Чжоу Яотин отправился в жилые помещения на бойне, где остановилась эта парочка, и стоило ему осмотреть их посохи, как оттуда с шорохом высыпался опиум. Затем Чжоу Яотин блеснул жетоном управы по борьбе с опиумом, и у лженищих подкосились ноги, те грохнулись перед ним на колени и молили не сдавать их в тюрьму, вопили, что они из бедных семей, на их иждивении старые и малые, если с ними что произойдет, то родным будет не на что жить. Чжоу Яотин пообещал отпустить их при условии, что конфискует деньги от проданного и все оставшееся зелье. Бедолаги аж заскрежетали зубами, деньги они были согласны отдать, а вот опиум просили оставить себе. Чжоу Яотин с холодной усмешкой пообещал тогда накормить их тюремной едой. Ведь он уже придумал, как распорядится опиумом – после эпидемии снесет его в бордель, а какая из хозяек ради зелья поскупится на серебро? Увидев, что Чжоу Яотин не намерен уступать, торговцы опиумом поняли, что столкнулись с тертым волком и ради спасения им придется подчиниться. Если бы не их поклоны и моления, то Чжоу Яотин того и гляди не оставил бы им даже денег на возвращение в родные края.