Чжоу Цзи еще пребывал в гневе и в сердцах стукнул рукой по прилавку: «Что за мясо варим? Мясо матушки Ванму[55]!»
Полицейский не ожидал, что его похвала наткнется на такой резкий отпор, и потому уже не по-доброму ответил: «Даже матушку Ванму готовы сварить, как только беду не боитесь навлечь!»
В день проводов Бога очага Юй Цинсю избегала любых речей, приносящих несчастье, поэтому поспешила поднести гостю чаю: «Сегодня и ветер, и снег, нелегко вам приходится, присядьте, выпейте горячего чайку, обогрейтесь!»
Полицейский отказался: «Не церемоньтесь, мне еще много куда надо листовки разнести». Оставив листок, он ушел.
На розоватой листовке были напечатаны несколько рядов черных иероглифов размером с гаоляновое зерно, это были обычные предостережения – пить только кипяченую воду, тщательно мыть руки, есть только приготовленную на огне пищу, вне дома носить маску, не справлять нужду где попало, общие туалеты посыпать известью. Не успела Юй Цинсю дочитать текст, как на пороге появился другой человек в белых одеждах. После начала блокады к ним в дом каждый день приходили санитары, спрашивали о здоровье жильцов, делали записи по каждому человеку и следили, чтобы все было в порядке. Этот санитар, как обычно, спросил: «Есть ли здесь, кому нездоровится?»
– Нет таких, – ответил за домашних Сисуй.
– Слышал, что в тех теплушках, которые вы кормите, люди стали вести себя как шелковые! Вчера вечером в одном из ваших вагонов освободили семь-восемь человек, так они еще и не хотели уходить с поезда, говоря, что кормят тут вкусно, спится сладко – сплошное наслаждение! – Когда санитар разговаривал, его рот мерно раздувал маску, будто мех.
Чжоу Цзи сказал сыну: «Раз отпустили несколько человек, то, может, и не стоит нам сегодня везти так много еды?»
Санитар дополнил: «Говорят, что столько же и добавили!».
Чжоу Цзи сокрушался: «Ох уж этот карантин, и когда это только закончится?»
Стоявшая рядом Юй Цинсю вставила: «Вот пройдет год Собаки, наступит год Свиньи, тогда спокойствие и восстановится».
Старик продолжил: «Еще шесть-семь дней, и год Собаки подойдет к концу. Знать бы раньше, что этот год выйдет таким беспокойным, так мы бы на тот Новый год повесили в каждом дворе по палке от собак, и дело с концом».
Санитар рассмеялся. Глядя на то, как Чжоу Яоцзу суетится у плиты, он поинтересовался: «Сегодня малый Новый год, чего вкусненького вы им сегодня понесете?»
Чжоу Яоцзу ответил: «Жареную лапшу с соевыми ростками, а еще паровые пельмени со свининой и капустой».
Санитар зацокал языком: «Такое хорошее угощение, мне аж самому захотелось посидеть в вагоне, все лучше, чем ходить из дома в дом в поисках заболевших. Сегодня от мороза аж треск стоит, а дома оставаться нельзя, сплошные мучения!»
Чжоу Яоцзу поспорил: «В вагоне места так мало, что и пердануть негде, а туда столько людей поселили. Все они едят, пьют, испражняются, не выходя из вагона. Вонь там такая, что помереть можно. Даже если бы мне пообещали каждый день кормить редкими деликатесами, все равно бы не согласился туда пойти, да там еще, того и гляди, ноги от сидения отсохнут!»
Когда санитар только вошел в дом, иней на его ресницах сразу же растаял, и теперь он тер мокрые глаза и говорил: «Правда твоя, брат Чжоу. А если там еще и чумой заразишься, то беды не миновать! Из вагонов кого-то после карантина отпускают, но там попадаются и больные, которых потом отвозят в больницу. Да что там, вчера и позавчера померло несколько десятков человек! Поэтому сегодня надо хорошенько проводить Бога очага на небеса, чтобы под его защитой не погасли наши очаги и наша жизнь как-то продолжилась!» Договорив, санитар вышел из дому.
Первоначально Юй Цинсю думала, что в этот раз проводит Бога очага по-простому, но слова санитара заставили ее осознать, что из-за чумы нельзя отнестись к празднику абы как, следовало провести ритуал так же торжественно, как и в прежние годы. Она отправила сына в кладовку за свободной бамбуковой корзиной и разобрала ее, чтобы сплести Богу очага лошадь. Изготовив из бамбукового лыка коня, оклеила его бумагой. Кому нравились красные кони, тот оклеивал фигурки красной бумагой, а кому белые – тот белой. Чжоу Яоцзу трудился без продыху и, заметив, что сын не подсобляет ему крошить капусту, а стал помогать матери с плетением коня, стал ругаться: «Какой-то Бог очага, его никто не видел и не щупал, не стоит к нему так подлизываться!»
Жена ответила: «Это ради нашего семейного очага, тут нельзя проявить небрежность!»
Сисуй тоже поддержал: «Бог очага – это дух, если мы отнесемся к нему хорошо, то он, поднявшись на небо, замолвит за нас доброе слово, и в следующем году мы получим все, чего захочется! Захотим готовить еду – Бог очага принесет нам охапку дров; захотим пить вино – божество пойдет на винокурню и возьмет его для нас; захотим света от лампы – он нам ее зажжет; захотим спать – Бог очага постелет нам постель; захотим помочиться – он поднесет ночной горшок!»
От слов сына Чжоу Яоцзу громко расхохотался: «Раз Бог очага может так много, пусть при родах твоей матушки в следующем году будет ей повитухой, а я заранее сварю ему красные куриные яйца и хорошенько отблагодарю!»
Юй Цинсю притворилась, что хмурится, и сказала Сисую: «Бог очага занимается только делами кухни, если ты дашь ему так много поручений, то чем будут заниматься другие духи?»
Сисуй от неожиданности выпучил глаза: «Пусть другие божества разучивают со мной куплет „Имена фонарей“!»
Женщина еще бросила мужу: «И как это ты додумался, чтобы мужчина принимал у меня роды?!»
Чжоу Яоцзу рассмеялся: «Я хотел, чтобы Бог очага посмотрел на земную фею».
Похвала мила любому сердцу, даже самому возвышенному, и Юй Цинсю расплылась в улыбке.
На плетение коня женщина потратила несколько часов и закончила работу только после трех пополудни, когда небо уже начало темнеть. Сисую нравились белые лошади, и потому мать оклеила фигурку белой бумагой. Божество обрело скакуна, теперь нужно было приготовить для коня сено и бобы. Только тут женщина сообразила, что бобы у них дома есть, а вот сена нет.
– Ну и что, что нет сена, в путь можно и с бобами отправиться, – сказал Чжоу Яоцзу, – когда бушует эпидемия, не обязательно собирать для него полный набор!
Сисуй потянул мать за подол и прошептал ей на ухо: «Матушка, к вечеру на проводы Бога очага я смогу раздобыть сено!»
Юй Цинсю нежно потрепала сына за ухо и ласково улыбнулась.
Сисуй с отцом понесли на коромыслах еду в Лянтай. Снег после полудня прекратился, но на закате вновь пошел, наверное, для встречи Бога очага на его пути в Небесный дворец. Снег на улицах лежал, не тронутый прохожими. Ветер бушевал целый день и, наверное, уже подустал, его завывания угасли. Ветер перестал избивать снежинки, они больше не разрушалась и хлопьями медленно падали на землю.
В белом районе инфекционную больницу разместили в здании, где раньше находилась начальная школа. Чжоу Яоцзу и Сисуй, проходя мимо, увидели у ворот больницы две крытые четырехколесные повозки. Похоже, что снова кого-то привезли в больницу, Чжоу Яоцзу невольно вздохнул. Повозки оставляли за собой две глубокие колеи, сын с отцом каждый шли по отдельной колее, так было намного легче, чем брести по нетронутому снегу.
Когда Сисуй с отцом вышли из дома, небо еще только начало сереть, но поскольку оно оттенялось кристально-белым снегом, то казалось, что на небо набросили толстый бархат, это выглядело роскошно. Однако, когда они достигли Лянтая, небо уже почернело. Таковы дни в последний лунный месяц, переход от серости к темноте происходит быстро. Они опустили коромысла и услышали шум ссоры, доносящийся из вагона. Двери теплушки не были настежь открыты к ужину, как раньше, их приоткрыли лишь до щели шириной в кулак. Наверное, было холодно и люди не хотели выпускать тепло. В вагоне уже зажгли лампы, поэтому через щель наружу лился свет, обнаженным клинком прорезая ночную тьму.
Санитара у вагона не оказалось, наверное, он поднялся разнимать ссору. Запертые здесь люди происходили из разных по положению семей, имели разные характеры и привычки, поэтому трения случались постоянно. Кто-то громко храпел и мешал спать соседям; или портил воздух столь ядовито, что другим становилось совсем тошно; или слишком часто спал рядом с печкой; или слой сена в чьей-то лежанке был толще, чем у других; или чьи-то сопли упали на соседа; или даже кто-то наступил на чужую подушку – все это служило поводами для ссор. Сквозь гомон доносился крик санитара: «Бабы вы и есть бабы, волосы у вас длинные, а ум короткий. В такое время у вас еще хватает храбрости оставить его здесь! Если его не отпустите, то даже и не думайте отмечать малый Новый год, я вызову санитарную повозку, и вас всех отправят в инфекционную больницу!» Только затих голос санитара, как громко разрыдался ребенок. Не успел Сисуй озадачиться, как из сверкающей светом щели показались две здоровенные руки и выпустили на волю ворона!
Оказалось, когда санитар зашел опорожнить ведро с нечистотами и открыл дверь вагона, мимо пролетала стая воронов. У мальчишки по имени Гайвань, которого недавно доставили на карантин, проснулось озорство, и он бросил воронам кусочек съестного, из-за чего одна из птиц залетела в вагон. Гайвань и еще два мальчишки тут же ловко ее поймали. Детям было скучно сидеть в вагоне; получив в соседи ворона, они пришли в восторг, прижимали птицу к груди и не отпускали с рук. Никакие уговоры санитара на них не действовали, пришлось ему подняться в вагон и силой отобрать ворона, чтобы отпустить его.
Санитар спустился вниз и рассказал Чжоу Яоцзу предысторию ссоры, тот же упрекнул его: «Ну и чего ты, ворон ведь не мышь, чего его бояться? Поигрались бы пару дней, а потом отпустили».
Санитар тяжело вздохнул и сказал, что Чжоу Яоцзу не ведает, что говорит, ведь вороны гораздо опаснее мышей, так как им нравится летать на кладбище, а ныне на кладбище в основном хоронят чумных. Погода стоит студеная, земля замерзла, могилы рыть трудно, говорят, что многие гробы просто стоят на земле. Если во