м людям спокойной жизни не дождаться. Если хочешь жить дальше, то мир вокруг надо было презирать! Когда он стал бесчинствовать в Фуцзядяне, то неожиданно почувствовал себя как рыба в воде, многие люди действительно его боялись. Наевшись и напившись, евнух с наступлением ночи думал, что кабы раньше знал, что так можно, то на кой ляд пошел бы служить во дворец, остался бы целым-здоровым, завел бы жену, родил бы продолжателей рода. Однако, подумав еще, он осознавал, что фуцзядяньцы потому не хотят с ним связываться, что жалеют его за мужское увечье, от этой мысли евнух вновь пал духом. Ди Ишэн постепенно полюбил Цзинь Лань из-за того, что только она относилась к нему искренне. Каждый раз, когда его рука гладила ее шелковистую кожу и в глазах женщины загорался огонек счастья и благодарности, у евнуха появлялось слабое ощущение, что и он мужчина.
Каждый год в начале весны, глядя на капель под карнизами и утреннюю росу на зеленой траве, Ди Ишэн вспоминал жемчужинки пота на носу Шуйлянь. Перед тем как евнух покинул дворец, Шуйлянь, заливаясь слезами, подарила ему пару серебряных футляров для ногтей, украшенных ажурным узором в виде орхидеи, сказав, что их ей пожаловала хозяйка. В самом начале эпидемии Ди Ишэн, чтобы закупить побольше гробов, снес в ломбард и серебряные футляры, и украденную им на императорской кухне голубую пиалу с облаками и драконами. Он никак не ожидал, что в один миг в пепел обратятся и заготовленные гробы, и припрятанное в сундучке добро вроде накладной бороды, табакерки из перегородчатой эмали, тапочек, что он носил, когда впервые встретил Шуйлянь, и мешочка из оленьей кожи для хранения табака, подаренного ему Цзинь Лань. Захоти он выкупить заложенное из ломбарда, так у него теперь и денег не осталось. К счастью, корень жизни, вылепленный для него Сюй Идэ, не только сохранился, но и благодаря жаркому пламени стал как настоящий – обрел твердость и блеск. Этот кусок глины стал сокровищем, которое он, как и кошку, всегда держал при себе.
В вагоне-изоляторе Ди Ишэн неожиданно наткнулся на уличного гадателя Слепого Чжана. Хотя тот ничего не видел, но знал он не меньше, чем другие. Стоило ему услышать голос евнуха, как он дрожащим голосом воскликнул: «Так ты еще жив…»
Ди Ишэн ответил: «Не только я жив, желтая кошка, что оставила мне Цзинь Лань, тоже жива». Свернувшаяся клубком у его ног кошка, словно откликаясь, мяукнула пару раз.
Слепой Чжан печально вздохнул: «Да какая разница, желтая она или белая, у меня в глазах все черно».
Евнух подхватил: «Это точно, для тебя все люди белой и желтой расы выглядят как негры! Голубые глаза, желтые глаза смотрятся как черные. Небо и земля для тебя никогда не разделялись белым светом». Ди Ишэн все говорил и говорил, но внезапно проникся сочувствием и залился слезами: «Чернота перед твоими очами и есть подлинный цвет этого мира. Ничто красное, зеленое, розовое, желтое не сравнится в вечности с черным!»
Слепой Чжан довольно хмыкнул в ответ.
Затем евнух стал расспрашивать слепца о том, живы ли некоторые из его знакомых. Услышав, что Цинь Восемь чарок сам последовал в могилу вслед за матушкой, довольный, хлопнул себя по ляжке и радостно воскликнул: «Я так и думал, что с такой внешностью он хорошо не закончит!» В его представлении, евнух Ли словно тоже умер вместе с мастером Цинем. Когда Слепой Чжан поведал ему историю мужа толстухи, который ради заработка устроился в Комитет по борьбе с эпидемией, подхватил там чуму и помер, Ди Ишэн бросил: «Так ему и надо!» Евнух обрадовался его смерти потому, что однажды муж толстухи, глядя, как он уселся у придорожного вяза и с удовольствием грызет свиную лытку, прилюдно стал потешаться: «Ты грызешь свиную лытку и думаешь, что в жизни ничего лучше не бывает? Поверь мне – мужик, который не прикоснулся женщине, не отведал самое вкусное, что есть на белом свете!» Ди Ишэн тогда тоже не стал церемониться: «А ты прикоснулся и что? Даже ребенка себе не сделал!» С тех пор они стали врагами и при встрече даже не здоровались. От его смерти евнуху, разумеется, стало легче на душе. Однако, когда Ди Ишэн узнал, что Сисуй тоже умер, и вспомнил его милое лицо, вспомнил свою тайную радость от игр с его петушком, евнух снова впал в уныние.
Он спросил Слепого Чжана: «По твоему гаданию сколько еще людей умрет в Фуцзядяне?»
Гадатель закрыл незрячие глаза и молвил: «Кому суждено помереть, тот не задержится, а кому суждено жить, тот не помрет».
Ди Ишэн презрительно усмехнулся и подумал, что на такое гадание даже дурак способен.
Через неделю Ди Ишэна и Слепого Чжана выпустили из изолятора. Просидевшая ночь в курятнике птица, когда ее выпускают на рассвете, больше всего любит расправить крылья и покудахтать. Так и люди. Все, кто выходил из вагонов в Лянтае, разминали руки и ноги. Из теплушек было плохо видно небо, поэтому люди отвыкли от солнца и все как один щурились.
Освободившись, Ди Ишэн вновь вернулся в католический собор. Из трехсот человек, что были направлены в больницы и изоляторы, выжили только сорок с небольшим. Из трех священников умерли двое. В церкви больше не слышались псалмы, евнух же по-прежнему топил печь. Как и раньше, ему нравилось взбираться на колокольню и осматривать Фуцзядянь. Когда он заметил, что повозок, перевозивших трупы, след простыл, а на улицах прибавилось людей, то совсем захандрил. Вечером, когда евнух дремал у печки, обняв кошку, иногда до его ушей доносились молитвы прихожан: «Если ты демон, то изыди, если ты дух святой, то оставайся здесь навсегда. Господи, твоя любовь зажигает звезды в ночном небе, Господи, твоя милость зажигает звезды на ночном небе». Стоило Ди Ишэну услышать слова «ночное небо», как его охватывала дрожь, сначала тело холодело, следом его охватывало тепло, и тогда прорывались слезы, словно вскрывался лед на реке и луч солнца падал на чистую воду. Ему не нравилось, когда он плакал, потому что этот подлый мир не заслуживал его слез. Каждый раз, когда скатывалась слезинка, он звучно шлепал себя по щеке.
Ночью первого марта ежедневная сводка об эпидемии впервые показала, что число умерших равно нулю! У Ляньдэ расплакался, Юй Сысин тоже. Они ведь уже давно отдавали себе отчет в том, что, если эпидемия не будет остановлена, двор может прислушаться ко мнению некоторых старых сановников, предлагавших для обеспечения безопасности Харбина и трех северо-восточных провинций полностью изолировать Фуцзядянь, чтобы все оставшиеся в нем люди погибли. Тогда тут осталось бы только мертвое городище, над которым кружили бы черные вороны!
Нолик напротив числа умерших без сомнения олицетворял рассвет и привнес лучи солнца в давно потухшее сердце У Ляньдэ. Юй Сысин очень воодушевился и пригласил У Ляньдэ в свою резиденцию, сообщив, что у него осталось больше полбутылки водки, принесенной Фу Байчуанем на Новый год, и этой ночью им стоит напиться. Врач с радостью согласился. Отправив Ши Чжаоцзи телеграфом ежедневный доклад, У Ляньдэ вместе с Юй Сысином отправился на карете в окружную управу. Когда они проезжали мимо кондитерской лавки Чжоу Яоцзу, то увидели, что внутри ее теплится огонек, а в окне проступил силуэт занятой домашними делами женщины. Юй Сысин велел кучеру остановиться и отправил того разузнать, не готовкой ли печенья занимается Юй Цинсю? Кучер быстро вернулся со свертком печенья. Он еще не успел подойти, а сладкий аромат уже вплыл в карету – то был запах миндального печенья. Возница радостно сообщил Юй Сысину: «Господину воистину повезло, сладости только из печи, еще горяченькие!» Правитель округа сказал врачу, что закусывать водочку печеньем Юй Цинсю еще приятнее, чем яствами Чжэн Синвэня. И причмокнул губами.
Юй Сысину и раньше нравилось печенье Юй Цинсю, нравились ее стихи, а сейчас его восхитило в ней еще кое-что – ее самостоятельность и жизненная сила после утраты близких, эти качества проявились уже в том, как она глубокой ночью занялась выпечкой. После введения блокады правительство, чтобы облегчить эпидемическую нагрузку на тюрьмы, отобрало заключенных с легкими преступлениями и отпустило их раньше срока. Юй Сысин воспользовался этим и вернул свободу Чжоу Яотину. Правитель округа подумал, что пусть даже Чжоу Яотин действительно изнасиловал японку в аптеке «Пуцзи», но, после огромных жертв, понесенных семьей Чжоу в борьбе с чумой, держать эту паршивую овцу и дальше в заключении было слишком жестоко.
Стряпня Юй Цинсю и водка из винокурни семьи Фу добавили светлых красок в эту чернильно-темную ночь. Юй Сысин и У Ляньдэ сидели в кабинете и поднимали рюмки вплоть до рассвета и только тогда разошлись. Улегшись в постель, Юй Сысин услышал пение птиц за окном, накинул одежду, выглянул наружу и обнаружил на ветках шиповника стайку нахохлившихся воробьев. Те топтались на ветках, отчего ветки раскачивались, а с ними раскачивалось и занимающееся утро. Стайка воробьев напоминала рано распустившиеся цветы шиповника.
Возвращение весны
Проспавшая полгода зима к Празднику чистого света[59] наконец глубоко зевнула и проснулась. Накопившийся на крышах снег начал таять, висевшие под карнизами сосульки, хотя и отличались по длине и толщине, все походили на спирали и были одинаково прозрачными. Если карниз уподобить рту, то сосульки будут его блестящими белыми зубами. Однако в этот сезон этим зубам мало что доставалось, ведь травка на солнечных склонах едва прорезалась, побеги вязов только-только размягчели, им оставалось жевать лишь ветер. К счастью, ветер был вкусный, не сухой, холодный и терпкий, а нежный, мягкий и теплый.
С того дня как число умерших впервые сравнялось с нулем, в Фуцзядяне больше никто не погиб от чумы. К третьей декаде марта даже людей с подозрением на чуму и то не осталось, и У Ляньдэ отдал приказ снять блокаду Фуцзядяня. Врачи, приехавшие на помощь из Тяньцзиня, и армейские сухопутные части, направленные из Чанчуня, выполнили свои задачи по борьбе с эпидемией и постепенно покидали Харбин. Были сняты посты на дорогах, ликвидированы пункты раздачи дров и риса, красный, белый, синий и желтый районы вновь слились воедино. Если спросить, а какого цвета был этот единый район? – ответ был бы: зеленый, ведь весна потихоньку подавала голос, и когда этот голос зазвучал во всю мощь, то Фуцзядянь предстал в зеленом наряде.