На улицах восставшего из мертвых Фуцзядяна вновь закипела жизнь. Из печных труб торговых лавок струился дым. Императорский двор был весьма доволен работой У Ляньдэ по борьбе с эпидемией и поддержал проведение в Мукдене международного конгресса по изучению чумы.
Когда в начале апреля У Ляньдэ отправился на конгресс в Мукден, он получил письмо от своей жены, в котором та сообщала, что их младший сын Чанмин по ошибке выпил грязное молоко и безвременно почил. Похоже, что в тот зимний день сон не обманул его и Чанмин действительно обратился в масло для неугасимой лампады. Врач с дрожью в руках сложил письмо и подумал, что когда он откроет дверь своего дома, то одного лучика там уже не увидит, и на его глаза навернулись слезы.
В день поминовения усопших на загородном кладбище Фуцзядяня мерцали языки пламени, разлетался бумажный пепел, всюду раздавался плач. Уцелевшие, но потерявшие близких люди накупили жертвенной бумаги и пришли поминать умерших. У кремированных не было своих могил, родным казалось, будто эти покойники просто пропали без вести и в один прекрасный день вновь объявятся. Поэтому все собрались вокруг одного костра, ветерок колыхал их одежды, зола скользила по лицам, огонь обжигал пальцы, все это считалось свидетельством явления мертвых для встречи с родственниками.
«Чего ты хватаешь меня за подол, если там нашел кого лучше меня, то сватайся. Я ведь и родить тебе не могу, не за чем тебе за меня цепляться». Эти слова принадлежали толстухе. После смерти мужа она с каждым днем все худела и худела, словно покойный муж тайно высасывал у нее все соки.
«Ты хочешь сжечь мне руку, чтобы я больше не работал на повозке? Так не пойдет, мне этим предстоит кормиться. Ты там хорошенько присматривай за Цзибао, а я здесь буду за тебя растить Цзиин». Это Ван Чуньшэнь обратился к Цзинь Лань.
Юй Цинсю вместе с дочкой тоже пришли сжигать жертвенную бумагу. Однако она не могла стать у костра на колени, как другие люди. У нее был такой большой живот, что опуститься на землю у нее никак не получалось, пришлось стоять и длинной палкой шерудить бумагу, облизываемую языками огня. Другие женщины заливались плачем, но Юй Цинсю сохраняла необычное спокойствие. Лишь когда догорела бумага, она промолвила, глядя на заполонившие воздух хлопья пепла: «Зимой падал белый снег, весной пошел черный снег».
Наплакавшись на кладбище, люди стали группками возвращаться в город, и настроение их стало уже не таким скорбным. Земледельцы шли об руку с земледельцами и обсуждали, посадить ли в этом году побольше сои или гаоляна. Продавцы тканей шли вместе с портными и гадали, полотна какой расцветки понравятся женщинам в этом году. Ну а больше всего люди обсуждали только что закончившуюся эпидемию, говорили, что У Ляньдэ сейчас участвует в международном конгрессе, он стал героем и перед его отъездом в Мукден Ши Чжаоцзи велел Чжэн Синвэню, известному повару из окружной управы, последовать за доктором. Еще они говорили, что русские и японцы любят делать показные, но пустые подарки, они объявили, что У Ляньдэ может до конца жизни бесплатно ездить по принадлежащим им КВЖД и ЮМЖД, а он разве часто будет ездить на поездах?! По всем признакам выходило, что двор повысит У Ляньдэ в чиновном ранге, вот только люди, как ни напрягали мозги, так и не могли придумать, какую должность получит доктор.
Толстуха шла вместе с Юй Цинсю. Юй Цинсю сказала ей, что продолжит держать кондитерскую лавку и ей нужен помощник, если та не побрезгует, то можно работать вместе, деньгами она ее не обидит. Кроме того, у толстухи не было детей, и Юй Цинсю была согласна, чтобы та удочерила Сичжу, все равно у нее самой скоро родится еще один ребенок.
Толстуха и подумать не могла, что в один миг получит не только золотую чашу, но и исполнение заветной мечты о ребенке. От радости он прослезилась, шумно бухнулась перед Юй Цинсю на колени, отбила ей поклоны и сказала, что та живая бодхисаттва. Когда толстуха плюхнулась на колени, то не посмотрела под ноги и угодила прямо в коровью лепешку. Юй Цинсю подначила ее: «Вот уж воистину говорят, свежий цветок воткнулся в коровий навоз – словно красавица вышла замуж за урода. Быстрее поднимайся!»
Толстуха повеселела, а Сичжу, наоборот, расплакалась, она не хотела быть дочерью чужой тети. Девочка показала пальцем на живот матери и упрекнула ее в предвзятости, почему она дарит именно ее, а не того ребенка? Юй Цинсю отшутилась, мол, ребенок в животе еще не родился, как же можно его дарить, когда он ничего не ведает? Сичжу затопала ногами и сердито заявила, что если мать решит подарить ее, то она прыгнет в прорубь на корм рыбам! Толстуха, услышав это, поспешила успокоить, что Сичжу может быть ей названой дочерью, а не настоящей. Сичжу вытерла слезу и скривила ротик, словно не хотела признать в толстухе даже названую мать.
Опасаясь, что Юй Цинсю передумает, толстуха после обеда собрала узел с ценными вещами и сменной одеждой и в тот же день явилась к новой хозяйке. Для ее встречи Юй Цинсю заварила чай и специально испекла поднос медового печенья с арахисом. Возможно, из-за усталости, но как только изгиб молодого месяца показался на потемневшем небосклоне, Юй Цинсю внезапно почувствовала в животе боли. Поняв, что начинаются роды, она тут же велела толстухе вскипятить котел воды. Во время чумы в Фуцзядяне умерли две повитухи, а выжившая жила очень далеко, поэтому Юй Цинсю решила, что будет рожать сама. Она ведь уже родила двоих, поэтому не переживала, помощи толстухи ей должно было хватить. Кроме воды, Юй Цинсю велела приготовить горячие полотенца и прокалить на огне ножницы, чтобы перерезать пуповину. Толстухе раньше не доводилось принимать роды, поэтому от суеты и паники она аж вспотела.
К тому времени, как вода в котле закипела, Юй Цинсю успешно родила. Младенец заливался «уа-уа», толстуха зарыдала следом. В этой жизни она больше всего мечтала услышать плач новорожденного. Юй Цинсю велела ей перерезать пуповину, но та задрожала: это же плоть, в ней течет кровь, ей не хватит духу пустить в ход ножницы. Юй Цинсю обессиленно прошептала: «Если ты не перережешь, то мне и ребенку не жить». Только тогда женщина зажала подрагивающую пуповину ножницами и, закрыв глаза, перерезала ее. Держа в руках окровавленные ножницы, толстуха зарыдала еще сильнее. Юй Цинсю спросила, кто родился – мальчик или девочка? Толстуха спешно протерла глаза и стала рассматривать новорожденного. Определив пол, она радостно сообщила: «Поздравляю, тому несчастному евнуху снова будет петушок для забавы». Юй Цинсю рассмеялась и решила: «Тогда и назовем его Сисуем».
Выйдя из тюрьмы, Чжоу Яотин вновь вернулся со своим скарбом в управу по борьбе с опиумом. Он презирал отца, брата и племянника, которые заразились и погибли от чумы, доставляя еду в вагоны. Чжоу Яотин заявлял, что им с самого начала не нужно было соваться в чужие дела. Ведь в этом мире самое дорогое – это жизнь и серебро, только понимая это, можно считаться умным человеком. Кроме ненависти к той паре японцев из аптеки «Пуцзи», он возненавидел и Гу Вэйцы. Каждый день у Чжоу Яотина теперь было два непременных дела. Во-первых, он отправлялся в аптеку «Пуцзи» проверять, нет ли запрещенных препаратов у них на прилавках, так что те не могли больше продавать морфий. Во-вторых, он ходил скандалить в дом Гу Вэйцы. Зайдя в дом, он или якобы из-за простуды сморкался на мебель, расставленную на кане, или же, ссылаясь на тяжесть в легких, громко кашлял и выплевывал мокроту в горшки с цветами, стоявшие на подоконнике. Когда Гу Вэйцы подносил ему чай, тот находил его или слишком холодным, или слишком горячим, приходилось чайник за чайником выливать в помои. Чжоу Яотин считал, что если бы Гу Вэйцы тогда пошел вместе с ним в аптеку, то его бы не соблазнила японка и он не попал бы в тюрьму. Измученному этими выходками Гу Вэйцы в итоге пришлось преподнести Чжоу Яотину серебряную шкатулку в форме черепахи, и только тогда тот перестал его донимать.
Чжоу Яотин считал, что жизнь непредсказуема, поэтому часто ходил в бордели, чтобы, когда помрет, стать духом-развратником. Однако он заметил, что все девицы под ним стали закрывать глаза. Он не мог взять в толк, что происходит, неужели им противно, что он отсидел в тюрьме? Затем одна прямодушная девушка пояснила, что у него выбит зуб, а когда он занимается этим делом, то приоткрывает рот. Лицо у него в такие минуты и так-то искривлено, а тут еще и зуба не хватает. Выглядит это комично, девушек тянет на смех, поэтому они и не решаются смотреть на него. Деваться было некуда, пришлось вставлять зубы. Ради вставных зубов Чжоу Яотин отправился на Пристань к заморскому доктору, но он и представить не мог, что один вставной зуб стоит как десять походов в бордель. Чжоу Яотин от жадности разразился ругательствами, мол, за настоящие зубы он не заплатил ни медяка, а на вставной придется изрядно потратиться, и это несправедливо. Зубной врач был веселого нрава и с улыбкой ответил: «Тогда подождите, пока сам вырастет».
Чжоу Яотин посчитал так и эдак, продал серебряную шкатулку, отданную ему Гу Вэйцы, добавил еще, и на эти деньги вырвал еще один здоровый резец и вставил пару золотых зубов. По его мнению, это и выглядело богато, и сбережения он свои поместил в самое безопасное место – словом, хорошо во всех отношениях. С тех пор как у него во рту заблестели два золотых зуба, девицы из борделя и впрямь снова стали на него смотреть, а еще они словно собачки высовывали языки и облизывали его золотые резцы. Теперь Чжоу Яотин всегда ходил по улице, осклабившись, и редко замыкал рот. Люди говорили, что выражением лица он стал напоминать Черного Ли, сошедшего с ума во время чумы.
После Праздника чистого света больше всего хлопот было у теплых ветров. После того как они освободили Харбин от продержавшихся всю зиму ледяных доспехов, ветры убрали и сосульки с карнизов, и сугробы с улиц. Следом теплые дуновения изменили цвет небу и земле, небо стало голубым, а вязы – зелеными. Но самым поразительным было то, как оделись в разные краски цветущие деревья, что росли только в резиденции окружного правителя и в садиках иностранцев. Там разом распустились желтый шиповник, пурпурная сирень, белые цветы сливы и розовые цветы персика. В зимние дни сочетание сероватого неба и бесплодной земли создает ощущение большой тюремной клетки, куда заживо заточили всех людей. Но сейчас небо стало выше, земля обрела радостный вид, и тюремная клетка оказалась расколота ярким весенним светом.