Из-за Ба Иня на сердце Ван Чуньшэня легла тяжесть, он и подумать не мог, что человек, который десять дней назад еще был здоров-здоровехонек, вдруг возьмет и помрет. Прежде внешность Ба Иня была ему неприятна, ведь обладатель крючковатого орлиного носа и вороватых мышиных глазок не мог быть добрым человеком. Но сейчас, стоило ему вспомнить лицо Ба Иня, как его охватывали невыразимая грусть и тоска. Ван Чуньшэнь стал презирать У Фэнь еще сильнее – за ее эгоизм и бессердечие, не случайно ей не суждено было иметь потомков. По его мнению, все жизненные силы Ба Иня были высосаны У Фэнь, только так простуда могла забрать у него жизнь.
На четвертый день после смерти Ба Иня заболела и У Фэнь. Сначала она жаловалась на головную боль и теснение в груди, потом ее заколотил озноб, появился кашель, наконец поднялась температура и начался горячечный бред. Ван Чуньшэнь подумал, что хотя на словах У Фэнь была жестока, но сердцем она все же была привязана к Ба Иню, иначе с чего бы ей следом за ним вдруг заболеть. Он полагал, что сердечной тоске лекарствами не поможешь, лишь сам человек может собрать свое разбитое сердце, поэтому он велел Цзинь Лань приготовить для заболевшей побольше каши с мандариновой кожурой и горохового отвара, смягчавших жар и лихорадку.
Увидев, что муж заботится об У Фэнь, Цзинь Лань испытала ревность. Она думала, что У Фэнь после смерти Ба Иня специально прикидывается больной, чтобы вызвать у мужа жалость и возродить супружеские чувства. А если так, то Цзинь Лань в будущем придется туго. Поэтому, подавая У Фэнь еду, Цзинь Лань недовольно бормотала что-то под нос и явно была не в настроении.
Когда в тот день на закате Цзинь Лань поставила кашу на столик перед У Фэнь и собиралась уже удалиться, та вдруг окликнула ее и слабым голосом прошептала: «Цзинь Лань, знаешь, что твоя сестрица больше всего ненавидит в этой жизни?»
Цзинь Лань замерла, а потом ответила: «Люди любят примерно одно и то же – деньги, вещи, вино и любовные утехи. А вот ненавидят каждый свое, очень разное, как же мне угадать-то».
У Фэнь горестно усмехнулась: «Сестрице твоей более всего ненавистно, что она не мужчина. Мужики – они как? На теле у них копье, они могут куда вздумается наносить удары – вот и не пропадают, а женщина – она что бумажный щит, стоит по нему ударить, как он с треском разлетается…» И, договорив, она зашлась в кашле.
Цзинь Лань никогда не доводилось слышать от У Фэнь таких разумных и интересных слов, в ответ она хихикнула, а потом ушла на кухню и специально для У Фэнь приготовила чашку лапши. Поздно вечером У Фэнь поела лапши, а на следующий день отправилась на встречу с духами. Глубокой ночью ее кашель усилился, дыхание участилось, а утром, едва лишь края неба окрасились зарей, У Фэнь стало рвать крупными сгустками крови, не прошло и часа, как жизнь ушла из нее, лицо умершей стало черным, словно уголь.
Когда на постоялом дворе случилась смерть, всех постояльцев из страха перед духом умершей сразу словно ветром унесло.
Ван Чуньшэнь и подумать не мог, что У Фэнь так быстро последует за Ба Инем, грусть не отпускала его. Согласно обычаю, покойника в доме держали три дня, но Ван Чуньшэнь решил ограничиться одним и на следующий же день устроить похороны. Мол, чем раньше отправить ее в последний путь, тем раньше она встретит там своего сердечного.
В этот день Ван Чуньшэнь не повел свою упряжку на Пристань или Новый город, а отправился в похоронную лавку Фуцзядяня. Для удобства перевозки гроба он распряг коляску с навесом для пассажиров и поставил вместо них длинные и низкие сани. Купив гроб, шелковый саван и бумажные фигурки коров и лошадей для ритуального сожжения, он тяжелым шагом пошел назад на постоялый двор. Из-за того, что снега на дороге было мало, сани двигались тяжело, черный конь тянул изо всех сил, его аж пот пробрал. Знакомые даже не решались поприветствовать Ван Чуньшэня, настолько несчастным он выглядел. При жизни его жена была с другим, а после смерти ему еще и хоронить ее! Однако Ван Чуньшэнь в те минуты вспоминал о том хорошем, что ему сделала У Фэнь. Как ни крути, а каждый год к концу осени жена не забывала справить для него удобную зимнюю одежду. Особенно же в два последних года, зная, что он водит коляску на улице и легко может застудить суставы, она не забывала добавить лишний слой ваты на локти куртки и колени штанов. Подумав о том, что больше никакая женщина не сошьет для него мягкую и теплую зимнюю одежду, Ван Чуньшэнь ощутил озноб.
Едва гроб завезли во двор, не дожидаясь, когда Ван Чуньшэнь найдет людей для его разгрузки, Цзинь Лань выскочила из кухни и, словно оценивая какую диковину, сделала круг вокруг гроба, постучала по крышке, а затем недовольно щелкнула языком: «Какое толстое дерево, наверняка взял самый дорогой!»
Не стоит тебе соперничать, коли помрешь, справлю такой же, подумал Ван Чуньшэнь.
Когда она схватила саван из черного шелка с узором в виде светло-желтых монет, то ее охватила еще большая зависть, и она упрекнула мужа: «Когда ты меня брал в жены, то и на свадьбу не покупал мне такого хорошего наряда».
Ван Чуньшэнь не сдержался: «Коли он тебе так нравится, то оставь себе и носи сама».
Цзинь Лань фыркнула: «Да кто ж захочет носить саван!»
«Ну тогда и не завидуй покойнице», – ответил муж.
Цзинь Лань высморкнулась в кулак, а затем словно ненароком вытерла руку о гроб и вкрадчиво попросила: «Другого мне не надо, но раз теперь у тебя осталась только я, давай переименуем постоялый двор в „Чунь лань“».
Ван Чуньшэнь вскипел: «Да кто тебе сказал, что ты у меня одна? Да у меня женщин, что воды в море!» Затем он ткнул в сопли на гробе и приказал: «Если не вытрешь, то я тебя внутрь уложу и похороню».
Цзинь Лань никогда не видала, чтобы муж так гневался, она струхнула и пробормотала: «Да я не нарочно» – и тут же принялась вытирать сопли рукавом своей куртки. Кто ж мог подумать, что на морозе те мгновенно заледенеют и не захотят отставать. Цзинь Лань в замешательстве взглянула на мужа: «Холодно, замерзли, в этом не моя вина».
Ван Чуньшэнь рявкнул: «Давай языком работай, и чтоб все вылизала дочиста!»
Цзинь Лань от обиды всхлипнула и расплакалась: «В следующей жизни, если она настанет, я непременно рожусь мужчиной и возьму тебя в дом наложницей, чтобы ты отведал моей доли!»
«Ну, это еще вопрос, захочу ли я рождаться женщиной, – холодно ответил Ван Чуньшэнь, – да и не факт, что захочу пойти за тебя!»
Цзинь Лань со всей серьезностью продолжила: «Люди говорят, что кто в этой жизни урод, в следующей будет красавчиком», после чего шмыгнула носом и с кривой усмешкой заключила: «В таком случае, если ты тогда захочешь за меня замуж, то вот соглашусь ли я – это еще бабка надвое сказала».
Ван Чуньшэнь уже и не знал, смеяться ему или плакать. Он подумал, что если кто особенно уродлив, то и мозги у того набекрень.
Следующим утром на постоялый двор пришли Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцянь, они явились помочь. После того как Ван Чуньшэнь, обняв жену, уложил ее в гроб, Чжан Сяоцянь накрыл гроб крышкой, а Чжоу Яоцзу заколотил крышку гвоздями. Сынишка Цзибао с траурной повязкой держал на голове ритуальный глиняный таз и по команде взрослых при выносе покойницы бросил его на землю. Хотя Цзибао было уже одиннадцать, но он оставался каким-то худосочным, робким и слабым. Глиняный таз, в котором ни духов, ни призраков не было, приземлившись, встал на ребро, колесом проехал полкруга, а затем невредимый опустился на землю. Суеверия гласили, что если таз не разбился, то у умершего душа не отделится от тела. Потому едва повозка с гробом выкатилась со двора, Цзинь Лань принялась ругаться: «Мой сын ради тебя бросил таз, а ты не знаешь меры? Хочешь остаться здесь, ну уж нет! Катись отсюда!» Сначала она растоптала таз до мелких кусочков, а затем взяла щепоть золы и посыпала ею каждый порог, ведь говорят, что так можно защититься от злого духа. Завершив дело с обороной дверей, Цзинь Лань сняла с Цзибао траурную повязку и бросила ее в печь, добавила туда хвороста и развела огонь пожарче. Затем она раскрыла плотно запечатанные окна в комнате, где жила У Фэнь, широко распахнула там дверь и поклялась, что дочиста выветрит весь больной дух.
Когда У Фэнь похоронили, уже настал полдень. Ван Чуньшэнь не стал возвращаться домой, а на своей телеге повез Чжоу Яоцзу и Чжан Сяоцяня в харчевню «Тайшунь», чтобы отблагодарить их вином. Поминальная трапеза всегда дело грустное, поэтому мужчины больше молчали. Однако после трех рюмок Чжан Сяоцянь вдруг оживился и захихикал: «Этот ублюдок Ди Ишэн последние дни совсем замучил Сюй Идэ!»
Чжоу Яоцзу быстро подмигнул шутнику, намекая, что при Ван Чуньшэне не стоит говорить о Ди Ишэне.
Однако Ван Чуньшэнь не избегал этой темы, ведь для него евнух Ди Ишэн не считался за мужчину, поэтому он велел Чжан Сяоцяню продолжить.
Чжан Сяоцянь принялся рассказывать: «Он пристал к Сюй Идэ: мол, его „высокому свертку“, подвешенному к балке в родительском доме, не повезло, он сгорел при пожаре. А без этой штуки, когда умрет, не будет полноценным, поэтому он требует, чтобы Сюй Идэ из глины слепил копию его причиндалов».
Чжоу Яоцзу непонимающе нахмурил брови: «А что такое „высокий сверток“?»
Ван Чуньшэнь про это знал и пояснил: «При оскоплении отсеченные причиндалы помещают в известь и подвешивают на балке у себя дома или у мастера-оскопителя. Это называют „высоко поднять сверток“, а когда евнуху исполняется сорок пять, то „сверток“ снимают и хоронят на родовом кладбище, это называется „вернуть сверток“. Без такого после смерти евнуху даже на родовое кладбище путь заказан».
«Ну, тогда на Новый год я больше не решусь пожелать ничего „высокого“, – усмехнулся Чжоу Яоцзу и продолжил: – А если „высокий сверток“ упадет и эти причиндалы собаки съедят или крысы по стрехе доберутся и покромсают, как тогда быть?»
«Так у Ди Ишэна как раз их пожаром спалило, – напомнил Чжан Сяоцянь. – Сюй Идэ изначально не хотел ему лепить, но из опасения, что тот начнет скандалить в его лавке, в итоге согласился. Однако первый образец, сделанный Сюй Идэ, Ди Ишэну не понравился, так как был маловат. Он упрекнул, что мастер не считает его за мужика. Когда же тот слепил поздоровее, евнух сказал, что он же не осел. Сюй Идэ пришлось изготовить ему семь-восемь штук на выбор. И что вы думаете? Ему ни один не приглянулся. В итоге Сюй Идэ вспылил: мол, в конце концов, какие тебе нужны, покажи мне? Ди Ишэн объяснил, что и сам не знает, так как ему